Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке - Евгений Николаевич Поселянин

В 1721 году Феофан устроил при своем доме школу, куда принимали детей всякого звания. Это была лучшая школа того времени. Нахождение ее в тихом месте, на Карповской даче, представляло все удобства для правильной, сосредоточенной школьной жизни. Феофан сам составил правила поведения воспитанников, озаглавив их «Регулы семинарии преосвященного Феофана архиепископа Великоновгородского и Великолуцкого». Правила эти чересчур формальны, отчасти дышат иезуитским духом, так как скопированы с правил иезуитских школ; и, насколько можно по ним составить себе понятие о жизни школы, эта школа уступала в отношении воспитательном описанной выше школе святителя Димитрия в Ростове.

Вот некоторые из пунктов (эти «регулы» всякое первое число месяцев прочитывались воспитанниками вслух):

В простые дни поутру вставать в 6-м часу; в 7-м убираться честно; галстук, камзол, башмаки и чулки, чтоб чисты были; голова чтобы расчесана; потом молиться. 8–9 первое изученное вчера греческое протвердить, а потом латинского и русского языка обучаться; 10 гулять; 11 рисовать; 12 обедать и т. д.

При трапезе никому ни с кем ничего ни тихо, ни в голос не говорить, и никаким образом не соглашаться и не раздражаться, но внимать чтению.

В гулянии вне дому всем быть вместе и единому от других далее 50 сажен не отлучаться, дабы одни другим в случае помощи, и одни других об обхождении и некоем (сохрани Боже) припадке свидетельствовать могли.

Играния употреблять безбедные и незлообразные, например, в городки палками не играть.

Никогда двоим (в гулянии), ниже троим не отлучаться от прочих в сторону и тайно с собою ничего не говорить, но говорить явно и вслух прочих. И сие кто усмотрит, доносить должен.

Один с другим писемцами бы не пересылались, а если сие учинить, то хотя бы что доброе писал, жестоко, яко бездельник, наказан будет.

Никому никуды в сторону писем, не объявив прежде директору, не посылать. Також и кому откуда, хотя от родителей, письма присланы убудут, не распечатывать и не читать, но нераспечатанные подавать директору.

Никому не вязаться и не входить в дружбу и компанию с приказными, конюхами и прочими домовыми служителями.

Никому не говорить про людей честных и сановитых, чтоб могло быть с умалением чести их, хотя бы то и явно всем было, и обносилось бы в народе слухом.

Никому, когда и по нашему приказанию предоставлено пити будет, не пить жадно, и такого злообразия весьма храниться, кольми паче не пить до пьяна и не шуметь».

Для развлечения учеников Феофан устроил в школе вокальную и инструментальную музыку.

Лучших учеников Феофан посылал в гимназию при академии наук. Всего прошло чрез эту школу за 15 лет ее существования 160 молодых людей. Насколько Феофан заботился о школе, видно из его предсмертного распоряжения, по которому он все, лично ему принадлежащее, оставлял этой школе, с тем чтоб по окончании курса, кто получит место, мог обзавестись чрез пособие, из оставленных Феофаном средств, постройкою и хозяйкой.

Феофан умер еще не старым, 55 лет.

Можно думать, что эта школа была утешением его последних годов. Быть может, смотря на эту росшую на его глазах молодежь, он гадал о тех лучших временах, когда люди будут уверены в завтрашнем дне и когда архиерею, для того чтобы спокойнее и безопаснее стоять на своем месте, не потребуется тонкой неустанной борьбы, не придется топить людей раньше, чем они его потопят.

Кто опишет, какие чувства волновались во впечатлительной душе Феофана пред концом его? Какие страшные призраки вставали пред ним: призраки людей, погибших с его ведома, а иногда по его проискам… И этих людей предстояло ему теперь увидеть лицом к лицу. Говорят, что перед кончиной Феофан, приставляя указательный палец ко лбу, говорил: «О главо, главо, разума упившись, куда ее приклонишь?»

Множество трудов и постоянное напряжение сломили крепкое здоровье Феофана так рано для него. До последней минуты он сохранял сознание. Он скончался перед вечером 8-го сентября 1736 года и погребен на южной стороне Новгородского Софийского собора, около митрополита Иова.

Самая блестящая эпоха деятельности Феофана, с точки зрения нравственной, была, кажется, эпоха ректорства в Киеве. Нежная живая струя, внесенная им в сухое дотоле преподавание, сочувствие и поддержка, ради Феофана оказываемая академии сильными лицами, – все это поставило академию на не знаемую ею дотоле высоту, и в ее классах стали беспрестанно слышаться самые громкие имена Малороссии, молодые представители которой стекались сюда получать образование…

А далее…

Живи Феофан в другую, установившуюся эпоху, он бы был, вероятно, иной.

И страшно подумать, сколько великих сил его израсходовано на подпольную борьбу, на доносы, шпионства, на широко раскинувшуюся деятельность политического интриганства, в которой ему можно приискать одно лишь извинение: чувство самосохранения.

Наконец, невольно приходится жалеть, что великий ум Феофана не был озарен тем пламенем веры, которое бы осветило в его глазах иначе многие из явлений церковной жизни того времени и сроднило бы его с тем русским народом, духу которого так чужд Феофан-европеец.

Глава V

Опальные архиереи

Как характеристика эпохи очень интересна судьба архиереев, вовлеченных в поток тогдашних политических интриг и дорогою ценою расплачивавшихся за то. Мы остановимся на судьбе двух таких опальных архиереев, Феодосия Яновского и Георгия Дашкова, тем более занимательной, что они оба раньше пользовались большим фавором, – настолько большим, что тягались с Феофаном. И падением своим обязаны тому же Феофану.

Феодосий Яновский родом был из малороссийской шляхты. Что-то темное тяготеет над первыми годами его монашества. Он оклеветал пред Патриархом Симоновского архимандрита, его постригавшего, и был в цепях отправлен в Троицкий монастырь, где настоятельствовал тогда известный Иов, впоследствии архиепископ Новгородский. Иов не только принял в нем участие, освободил его из оков, но, назначенный в Новгород, взял его с собой и определил архимандритом знаменитого Варлаамо-Хутынского монастыря. При проезде через Новгород Петра Великого Феодосию удалось обратить на себя его внимание. Но это внимание Государя надломило его, как видно, малоблагородную душу, и гордость его выразилась в том, что он стал презрительно обращаться с Иовом, своим архипастырем и благодетелем. Он даже стал подавать доносы Государю на такого просвещенного и доброго иерарха, каким был Иов. Чтоб исправить возникшие вследствие такого поведения Феодосия натянутые между ними отношения, Иов решился сделать ему пастырское вразумление.

Для Государя Феодосий казался настолько подходящим человеком, что в 1707 году Петр отличил его – послал осмотреть церкви и духовенство вновь завоеванных