Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке - Евгений Николаевич Поселянин

При Екатерине I, когда происками Феофана был низведен с кафедры Новгородский архиепископ Феодосий Яновский, Феофан стал архиепископом Новгородским. Вскоре он поднес императрице, «в знак сыновней любви и рабской преданности», серебряный сервиз.

В бурное время второй четверти XVIII века, эпоху неожиданных дворцовых переворотов, Феофан выказал необыкновенную ловкость, но, к сожалению, вовсе не свойственным его сану интриганством запятнал себя.

Талантливый и почтенный историк Феофана, проф. Чистович, говорит об этой стороне его деятельности: «Феофан, великий ум, государственный муж, первенствующий член Синода, превращался в агента Преображенской канцелярии, являясь, смотря по времени и обстоятельствам, то доносчиком, то подсудимым, но всегда необходимым ее членом. Надобно удивляться, как он не погиб в этом водовороте честолюбий, доносов, интриг, – в водовороте, который увлек Долгоруких, Меншикова, Дашкова и многое множество не столь заметных лиц. Какой это был находчивый и изворотливый ум, какая железная воля, какая настойчивость и непреклонность в достижении цели!»

Казалось, принцип Феофана был: губить врагов, пока они его не погубили, – и принцип этот применен им к делу.

Как далеко простиралась дальновидность Феофана, видно из следующего случая: после коронации Петра II в Москве было получено известие, что у Анны Петровны, герцогини Голштинской (тетки Петра II), которая по проискам Меншикова, была выслана из Петербурга в Голштинию, родился сын, названный Петром (будущий император Петр III). В Москве это событие прошло незамеченным. Но Феофан, несмотря на юность цветущего здоровьем Государя, воспользовался случаем заискать в Голштинской семье. Его письмо звучит тем более фальшиво, что не мог же он не знать, как несчастлива в браке Анна Петровна и какой малолюбящий ее супруг. Он сперва поздравляет герцогиню, а потом поносит Меншикова, с которым у него были тогда нелады.

Он пишет: «Присланный вами вестник, принесший сюда уведомление о рождении у вас сына пресветлейшего князя Петра, исполнил меня такою радостью, что я не нахожу слов для ее выражения. Что бы я ни сказал, все будет слабее моих чувств. Впрочем, скажу, что могу, если не в состоянии высказать, что хотелось бы. Родился Петру Первому внук, Второму брат; августейшим и державнейшим сродникам и ближним – краса и приращение; российской державе – опора и, как заставляет ожидать его кровное происхождение, – великих дел величайшая поддержка. А смотря на вас, счастливейшие родители, я плачу от радости, как невольно плакал от печали, видя вас, пренебрегаемых, оскорбляемых, отверженных, уничиженных и почти уничтоженных нечестивейшим тираном (Меншиковым). Теперь для меня очевидно, что вы у Всеблагого и Великого Бога находитесь в числе возлюбленнейших чад, ибо Он посещает вас наказаниями, а после печалей возвеселяет, как и всегда делает с людьми благочестивыми», и так далее.

Когда по кончине Петра II верховный Тайный Совет избрал на престол герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, отправили депутацию в Митаву с предложением Анне Иоанновне короны с тем условием, чтобы она управляла в подчинении верховникам, Феофан – так предполагали по крайней мере современники, – со своей стороны, отправил гонца в Митаву к новоизбранной императрице, которую он раньше знал и милостями которой пользовался, и предложил ей помочь, когда она захочет стать самодержавной.

Затем, когда дворянство, идя против замысла верховников, решило подать императрице прошение, чтоб она разорвала подписанные ею в Митаве условия самоограничения и тем вернула себе всю полноту власти, Феофан, говорят, сумел тайно посвятить императрицу в план дворянства. Рассказывают, что он подарил Анне столовые часы, а под доску их положил совет, как действовать, когда придет решительная минута. На следующий день во время аудиенции, данной дворянству, императрица разорвала подписанные ею в Митаве условия.

С Бироном Феофан все время находился в лучших отношениях.

Мы не будем останавливаться на тех многочисленных политических процессах, в которых Феофан плавал как рыба в воде, ни на его ученой деятельности.

Постараемся только, пользуясь трудом г. Чистовича, представить Феофана как частного человека.

Милостями Государей Феофан был богат. У него был дом в Москве, на Мясницкой, и дача в подмосковном селе Владыкине; в Петербурге – деревянный дом на Аптекарском острове, на реке Карповке, каменный дом на Адмиралтейской стороне, приморская дача между Петергофом и Ораниенбаумом. Он любил архитектуру и имел страсть к постройкам. Дом на Карповке был его главным местопребыванием. Окруженный лесом, он отличался тем, что из него открывались прекрасные виды. На речке, пред домом, стояла маленькая флотилия из судов разного размера: на них устраивались речные прогулки. И при полной воде Феофан мог разъезжать на яхте и в Синод, в Невский монастырь и до самой приморской дачи. Эконом Феофана славился умением приготовлять хороший солод. Доходы Феофана, по тому времени, были очень значительны. Так, в присылке денег в петербургской конторе Новгородского архиерейского дома бывало тысяч 11 в год, а сколько поступало натурою! Не говоря о зерне, сене и т. д., одних лососей поставлялось 1500, сигов копченых и вяленых 2100. Из расходных книг видно, что ели у Феофана сытно и вкусно.

К чести Феофана нужно сказать, что заведенные митрополитом Иовом госпитали он поддерживал.

Феофан, кроме русских августейших особ, принимал и угощал знаменитых лиц, бывавших в Петербурге и Москве. Он вообще не стеснялся принимать свободное участие в пиршествах вместе с иностранцами. Еще Петру донесли на дурную жизнь Феофана, и Государь, любивший лично проверять доносы, заехал к Феофану в полночь и застал его среди веселой пирушки с друзьями. Феофан нашелся и, поднимая кверху кубок, запел: «Се жених грядет в полунощи».

Это остроумие понравилось Государю, и он принял участие в пире.

Хорошей чертой Феофана было то, что он принимал участие в художниках и студентах, сам помогал им, снабжал деньгами, покупал картины (у него было 149 картин масляными красками) и рекомендовал их богатым лицам. Он давал взаймы людям, которым за долги угрожало тюремное заключение. И, если впоследствии они не были в состоянии вернуть ему займа, прощал долг. У него были назначены дни, когда он раздавал милостыни.

В библиотеке его накопилось до 30 000 томов, и он охотно ссужал книгами других. По окончании дневных занятий он любил в кругу ученых свободно вздохнуть, делясь познаниями. Тут он бывал гениально остроумен.

Путешественники говорили, что трудно найти человека, равного Феофану по занятиям и по «неописанной охоте к математике». Он до тонкости знал историю, философию, богословие, европейские языки, из которых на двух говорил, но позволял себе говорить только на русском или, в крайнем случае, на латинском.

У него была наилучшая по тем временам инструментальная и вокальная