Не хочу в рюкзак. Повести. - Тамара Каленова (Заплавная)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В комнате становилось очень холодно. Но никто не протестовал. В эту минуту коммуна заставляла думать всех об одном человеке. Даже если этот человек забывал о ней.
XIV
Маша получила первое письмо из Читы. От клоуна Вити.
«Гуд ивнинг, Мари! От осины листок оторвался. Ты думаешь, легче осине? Дрожит и дрожит, уж две ночи не спала. А тут еще вдруг захворала наш строгий администратор, от сердца и по тебе. В другом же — идет хорошо. Два первых концерта успешно; твой номер не занят пока, и долго он занят не будет. Слуга ваш покорный не пьет, а так, иногда, в воскресенье. На встречу надеемся все мы, а нет — так письмо шли скорей.
Оревуар. Виктор Петрович».
Дважды Маша перечитала его. Защемило сердце какой-то небывалой, старческой тоской. «Тете Симе плохо! Меня нет — и ей стало плохо. И Витя... Наверно, опять не выдержит, запьет, раз уж стихами начал писать...»
Маша задумалась.
«Мой номер! Тетя Сима, конечно, не отдаст его никому... Так и останется в программе пустота. Тетю Симу будут ругать, а она, упрямая, будет отстаивать эту пустоту, защищать...».
Вдруг с огромной силой захотелось еще раз, хоть один вечер, побыть среди своих. Выбежать навстречу залу и свету! Она бы теперь не боялась того момента, когда надо выбегать на арену. Что-то произошло в ней значительное. Может быть, разлука с цирком помогла увидеть его по-иному, серьезно?
Маша в задумчивости опустилась на стул. Потом вдруг вскочила, вытащила из-под кровати чемодан и торопливо принялась вышвыривать из него накопившиеся вещи. Словно решила собираться в дорогу.
За этим занятием и застал ее Измаил.
— Что, Маруся, порядок наводишь? — спросил он.
Маша выпрямилась, крышка чемодана захлопнулась, ударив по рукам.
— Больно? — заботливо спросил Измаил. Маша не ответила, боясь расплакаться, и протянула ему конверт.
Измаил стал читать. Постепенно морщины на лбу разгладились, и он заулыбался.
— Упражняется твой Витя, — с облегчением сказал он. — Ишь, стихами накатал!
Маша вдруг вспыхнула, выхватила письмо.
— Ничего ты не понял! — с обидой сказала она. — У них там плохо...
— Плохо? Выпивают по воскресеньям... Тетя Сима поправится... Я им напишу, чтоб не дергали тебя. Нашли незаменимую!
Измаил хотел обнять ее, но Маша уклонилась от его рук, глаза ее гордо засверкали:
— Да, незаменимая! Я — артистка, забыл об этом?
Измаил удивленно поднял брови. Что такое? Разве он обидел ее?
А она продолжала:
— Сам твердишь: на своем месте человек незаменим! А я? Я — на своем месте? Сижу дома, ничего не делаю. На репетиции не хожу. Кто я теперь? Из-за тебя бросила цирк... Живем на то, что тебе из дому присылают...
— Ну, хватит! — Измаил поднял обе руки. — Раз пошли упреки — дело дрянь. Я вижу, ты все продумала, даже наряды в дорогу собрала. — И он кивнул в сторону ярко-желтого платья, лежавшего на кровати.
Он снова стал прежним Измаилом — уверенным в себе, в своей силе. Взял рулон чертежей и направился к двери.
Маша поняла, что если он сейчас уйдет, потом будет в тысячу раз труднее.
— Майка... — сказала она, — не надо! Измаил остановился. Обернулся к ней. Лицо его выражало страдание. И одновременно — непреклонную решимость.
— Я скоро, — сказал он. — Отнесу чертеж Гришке и приду. Начнем говорить сначала...
И ушел.
...В тот вечер они помирились. Забыли все нехорошие слова, сказанные днем.
А на следующее утро Маша улетела в Читу, оставив на столе записку:
«Я тебя очень люблю, Майка. Посмотрю, как они без меня, и вернусь. Я скоро. Я только посмотрю и — вернусь.
Твоя Маша».
XV
Где-то в больших городах появились первые разноцветные, окрашенные в горячие краски дома. Словно взрослые дети играли гигантскими кубиками.
Славке нравилось это. Он вздыхал над цветными репродукциями в строительных журналах. Он выписывал все новые рецепты, составы покрытий, приналег на английский, чтобы самому, без посторонней помощи, переводить сопроводительные статьи.
Постепенно — он и сам не заметил как — им всецело завладело одно чувство («идея» — как он сам называл теперешнее беспокойное состояние). Неутоленная жажда решиться на что-нибудь особенное, запоминающееся на всю жизнь, днем и ночью теперь тревожила его.
Это чувство, эта «идея» принадлежала только ему одному, он не хотел до поры до времени раскрывать ее, и в то же время не терпелось с кем-нибудь поговорить о ней.
Как-то вечером он попробовал «подъехать» к Клюеву. Они сидели в комнате Кирилла Георгиевича, потягивали «магаданский» — усиленной крепости чай, играли в шахматы.
Славка начал издалека:
— Вот вы были на фронте, Кирилл Георгиевич...
— Был. Это ты тонко подметил... — сказал Клюев, занятый проблемой фланга Славкиных белых.
— Меня давно интересовало, как вам удавалось строить? — продолжал Славка.
— Строить? — удивленно переспросил Клюев.
— Ну да! Ведь сама природа войны признает только раз-ру-ше-ние!
— Эк, завернул: «природа»! Я строил, чтобы разрушать дальше, — посмеиваясь, сказал Кирилл Георгиевич.
— Я не о том! Я — о психологии. Неужели вас не охватывало чувство безграничного возмущения и мести?
— Все было, — спокойно ответил Клюев. — Я и строил. Мосты, переправы, хлебопекарни...
— Хлебопекарни... — повторил Славка. — Наверно, в этом есть смысл... — И, резко переходя от военной темы: — Кирилл Георгиевич, скажите честно, вам никогда не хотелось кинуться очертя голову в неизвестность, сделать что-то по-своему?
Клюев испытующе поглядел на Славку.
— Постой, постой! Давай по порядку. Очертя голову? Нет, никогда не хотелось. Неизвестность — это, брат, почти немыслимая штука в наше время, всегда об этой «неизвестности» хоть что-нибудь да известно!
— Нет, я серьезно!
— И я серьезно. Ты бы лучше на конкретном примере. У меня с фантазией туговато.
Славке показалось, что глаза Клюева хитровато блеснули: ну-ка, мол, выкладывай, что задумал!
— Да вот. Один мой товарищ... придумал интересную вещь.
— Гришка, что ли? Или Измаил? — уточнил Клюев.
— Не-е... — Славка смутился, он совсем забыл, что Клюев хорошо знает всех его друзей. — Это другой!
— Ах, новый появился! Ну, ну! Так о какой вещи идет речь? — с еле заметной иронией спросил Клюев. И посмотрел на Славку долгим, внимательным взглядом. Таким, наверное, мог бы стать его сын, если б он родился. Но родильный дом, куда Клюев ночью отвез жену, разбомбили на рассвете.
— Вот, например, — продолжал Славка, — как бы вы поступили, если бы... мой товарищ пришел бы и выложил свое предложение: давайте, не дожидаясь приказов и гостов, сделаем наши дома прекрасными и непохожими!
— То есть? — не понял Клюев.
— Ну, например... наружная покраска! Модно, ново!
Кирилл Георгиевич вдруг стал очень серьезным, как на планерке.
— Я бы твоему товарищу сказал: во-первых, не горячись, во-вторых, без приказов и гостов категоричаски нельзя. В-третьих, придет время — рассмотрим твое предложение.
Славка разочарованно махнул рукой.
— Придет время, — скептически повторил он. — Кто его устанавливал, время-то? Впрочем, я знал, что вы именно так ответите.
Славка смотрел на коричневые и желтые квадратики и думал: «Уважаю я вас, Кирилл Георгиевич! Чудесный у вас талант, строительный!.. Мне бы такой... Но есть у вас недостаток. Рванись я утверждать свое неподкупное «я» — вы первый остановите меня и скажете, что затормозили ради моего же блага... Я-то знаю вашу железную волю: жалко — ан треть зарплаты, не задумываясь, скинете! Неважно, в чем треть — в деньгах ли, в славе ли, в свободе ли... Скинете, чуть что не так!»
— Кирилл Георгиевич, — как бы невзначай сказал Славка. — Вы в конце месяца в отпуск?
Руки Клюева замерли над ладьей.
— В конце, — медленно ответил он. — Ты слушай, Станислав, у меня просьба. Подожди моего возвращения, прошу!
— Вы о чем? — засмеялся Славка. — Все будет в ажуре, Кирилл Георгиевич! Ну, я пошел...
Клюев посмотрел ему вслед. Худые лопатки ясно обозначались на Славкиной неширокой спине.
«Сын он мне... Или даже больше, чем сын, потому как чужой», — подумал Клюев, волнуясь.
XVI
Клюев уехал в очередной отпуск, и Славка остался на участке один.
На его объекте — сорокаквартирном доме выложили четвертый этаж. Казалось бы, теперь меньше хлопот, все пойдет запланированно.
Но, уезжая, Клюев подсунул Славке уже готовый, тоже сорокаквартирный дом, где велись отделочные работы. И приказ подписал. По-видимому, его не оставляло желание сделать своего мастера универсальным строителем.