Без срока давности - Владимир Бобренев

— Возьмите, к примеру, дихлорид ртути, или, как его называют в обыденном обиходе, сулему, — не обращая внимания на реплики, снова заговорил «лектор». — Вы знаете, это белый, ничем не примечательный кристаллический порошок используют для дезинфекции камер почти во всех наших заведениях НКВД. Думаю, если кому-то из присутствующих приходилось бывать в помещениях после дезинфекции, ему навсегда запомнился металлический привкус во рту. В крохотных дозах неприятные ощущения тем и исчерпываются. Но если хотя бы одна десятая грамма дихлорида попадет в желудок, человека ждет неминуемая смерть.

— Ух ты, какие страсти, — ядовито усмехнулся совсем опьяневший Филимонов, которому уже не терпелось продолжить пьянку.

— Так вот, внутривенно смертельная доза вдвое меньше. Ничего не скажешь, эффект очевидный. Однако, стоит положить отравленного этим ядом человека на секционный стол и вскрыть его внутренние полости, даже начинающий патологоанатом распознает убийство. Кому это нужно? Все ухищрения, с помощью которых несчастного удалось заманить в ловушку и накормить отравой, пойдут, прямо скажем, коту под хвост. Ясно же, что отравлениям сулемой присущи дистрофические изменения печени, сердечной мышцы, губы и слизистая рта набухают, становятся серыми, а в толстой кишке образуется язвенный колит, отчего испражнения перемешиваются с кровью.

— Ну и открытие! Может, хватит нас просвещать, коллега? Не пора ли еще немного выпить? — попытался вернуть ход застолья в прежнее русло Щигалев.

— Тихо-тихо, правильно говорит, — оборвал его Осинкин. — Разве не слышал? Григорий Моисеевич только что от товарища Берии.

— Вот именно, — продолжал излагать свою теорию начальник лаборатории. — Но это только часть из того набора признаков отравления, что откроется в морге вашему взору.

— Фу, какая мерзость, — сплюнул Блохин. — Ну и работенка у вас, товарищи, должен я сказать…

— Теперь ответьте мне, разве может за день-два на здорового тридцати-сорокалетнего мужика свалиться сразу столько болезней с такой ужасной патологией? Даже не эксперт, а самый заурядный фельдшер с начальным санитарным образованием из захудалой деревенской лечебницы и тот скажет, что несчастного отравили. Ну а вычислить злодея-отравителя для опытного сыщика проблемы особой не составит.

— И что из этого следует?

В глазах слушающей братии уже проявлялся неподдельный интерес. И особенно восторженный взгляд был у ассистента Ефима Хилова. Он весь был внимание.

Коллеги по работе знали, что Хилов в лаборатории с самого начала ее существования. Когда арестовали первого ее руководителя, многие предполагали, что такая же незавидная участь ожидает и ассистента. Ефим больше всех был предан каждому начальнику, и те ему полностью доверяли, посвящая в свои дела, планы и замыслы. И потому Хилов всегда был в курсе всех дел лаборатории. С особым энтузиазмом он участвовал в экспериментах в «резервации», как называли между собой сотрудники лаборатории обособленные от остального окружающего мира помещения в Кучине. Там испытывались яды. Коллеги просто поражались, с каким неподдельным удовольствием наблюдал он, как корчатся в предсмертных конвульсиях бедные отравленные твари. Хилов мог сутками напролет колдовать над различными комбинациями ядов, а потом испытывать их действие на животных. Каждая очередная его удача в отравлении приводила его буквально в восторг.

Сам по себе Ефим ничего интересного не представлял. Даже больше — личность эта производила отталкивающее впечатление. Бегающие глаза, бледное, с болезненной желтизной лицо, гнилые, прокуренные зубы. Он постоянно облизывал свои губы, отчего они у него всегда были мокрыми. Когда он заходил в лабораторию, сотрудники предпочитали приветствовать его лишь кивком головы, не протягивая ему руки, потому что его ладони, всегда холодные и влажные, вызывали брезгливость.

Появлялся Хилов по утрам в лаборатории раньше всех, а уходил почти всегда последним. Нередко даже засыпал, сидя возле ярко освещенных клеток с подопытными мышами и кроликами, и оставался здесь ночевать. Он почти никогда не снимал желтый клеенчатый фартук, закрывавший тело от подбородка до самых ботинок. От Ефима постоянно исходил устоявшийся неприятный запах пота и медицинских препаратов.

Ассистент выглядел всегда возбужденным, хотя спиртного почти не пил и презирал пьяниц. Если принимал немного, то совел от первого глотка и сразу же начинал клевать носом. Его все не любили. Обращались к нему не иначе как по фамилии, а за глаза называли Человеком в фартуке. Сослуживцы подозревали Хилова в стукачестве, а потому предпочитали при нем поменьше болтать о политике, о работе органов, да и на прочие, не связанные со службой, посторонние темы.

Что же до самого Ефима, то он считал себя заслуженным ветераном и в свою очередь смотрел на сослуживцев с нескрываемым превосходством. Он хорошо сознавал, что его ненавидят, и соображал за что. Однако знал про себя и то, что лучше его в ядовитых веществах никто не разбирается. Даже те, кто кичился учеными степенями и званиями. И действие любого токсина представлял намного лучше остальных «исследователей». Все это было нажито огромной практикой работы в лаборатории и, если хотите, особым талантом его личности. А потому авторитетов среди коллег для него не существовало. Словом, неприязнь между Хиловым и коллективом была взаимной.

Но эта неприязнь обусловливалась не только чисто деловыми и профессиональными сторонами. Существовало и нечто другое.

Сознавая свою ущербность и отталкивающую внешность, Хилов испытывал лютую ненависть к молодым, с привлекательной внешностью мужчинам, пользующимся вниманием и успехом у представительниц противоположного пола. Особенно сильно неистовствовал разозленный Ефим, когда отказала ему в его ухаживаниях и принародно обозвала вонючим тухляком и жалким уродом единственная лабораторная дама Кирильцева. По доходившим до Хилова слухам, она ублажала почти всех и даже заключенного Аничкова. В припадке злобы Ефим едва не бросился на нее со скальпелем.

Он еще больше ожесточился после одной истории, приключившейся с ним полтора года назад. Когда Хилова только что приняли на службу в НКВД, его поселили в Марьиной Роще в однокомнатной квартире, освободившейся после ареста какого-то репрессированного. Вся проживавшая с ним родня в течение суток была выслана из Москвы в неизвестном направлении. Так что к Хилову вместе с квартирой перешло кое-что из нехитрого скарба и мебели прежних жильцов.

Однажды, задержавшись допоздна на службе, он возвращался из Кучина домой около полуночи. Недалеко от дома на него буквально наткнулась молодая незнакомая женщина. Своим острым нюхом Хилов сразу же ощутил, что она находится в изрядном подпитии. К тому же ее сильно шатало, и она едва держалась на ногах. С трудом подняв голову, женщина разглядела перед собой человека в военной форме. Чтобы не упасть или просто сохранить равновесие, она ухватила Ефима за рукав.

— Тов-ва-рищ вое-н-ный, скажи-те, пожалуйста, где в настоя-щий мо-мент я на-хожусь?

— Это Марьина Роща.

— Значит, мы в лесу?

— Нет, в Москве. Но достаточно далеко от центра.

— Скаж-жи-те, а как мне отсюда до-брать-ся до Мытищ?

— Откровенно говоря, объяснить это довольно сложно. Отсюда в такое время в эту глушь добраться просто невозможно. Через полчаса остановится весь городской транспорт. А до Мытищ из Москвы надо ведь ехать еще и по железной дороге.

— Понятно, — глубоко вздохнула дама, немного приходя в себя. — И что же вы мне посоветуете теперь делать, товарищ военный? Спать под забором?

— Ума не приложу.

— Вот и я не приложу. Вот ведь дура, поругалась, на свою голову, с кавалером. Мы с ним где-то были в компании. Где — не помню. Ну, значит, накачал меня мой ухажер, сами видите, до потери сознательности. Потом стал нахально приставать ко мне. Ну а я девушка с характером, не то что какая-то там уличная шлюха. Хлопнула дверью — и оказалась на улице. И вот уже битый час блуждаю по задворкам. Как отсюда теперь выбраться — убей не знаю…

— В вашем состоянии это неудивительно.

— А чем вам не нравится мое состояние? Ну напоили. Ну, значит, пьяная я. Да, без кавалера. И что из того?..

— Даже не знаю, чем могу вам помочь… Не везти же вас в Мытищи. А в одиночку туда вы теперь уж точно не доберетесь.

— И что же, товарищ военный, тогда прикажете мне делать?

Тут в голову Хилова пришла неожиданная идея.

— Знаете что, пойдемте ко мне. У меня пустая квартира. Проспитесь, а утром поедете к себе. Другого выхода я не вижу. Иначе вы просто замерзнете. На дворе конец ноября.

— А как ваша жена?

— Да никак. Нет жены. Сказал же, что у меня пустая квартира. Какие могут быть еще вопросы?

— В пустую квартиру к одинокому, незнакомому мужчине?