Без срока давности - Владимир Бобренев

— Задача понятна, товарищ нарком.

— Вот и хорошо, — с удовлетворением отметил Берия. — Советую вообще подумать над упрощением самого процесса. Надо, чтобы было так: вдохнул воздух — и все, готов. А? Что вы на это скажете?

— Будем работать, искать, добиваться. Такое возможно, товарищ нарком, и я заверяю, что справлюсь с поставленной задачей, — воодушевившись веселым настроением наркома, заверил Могилевский.

— Так и должно быть! Вы же понимаете, что нет таких вершин, которые не могли бы покорить настоящие большевики. Так?

— Так точно, товарищ нарком!

— Нам необходимы такие препараты уже сегодня, — сказал Лаврентий Павлович. — Сегодня, а не завтра. Поэтому надо энергично и засучив рукава, немедленно организовать целенаправленную работу. Вы меня поняли, товарищ Могилевский?

— Так точно, товарищ нарком.

— Тогда вы свободны.

— Спасибо за поддержку, товарищ нарком!

Могилевский по-военному развернулся на сто восемьдесят градусов и двинулся к двери.

— Лошадь не человек, помните, товарищ Могилевский! — рассмеялся ему в спину Берия.

Выйдя за порог апартаментов Берии, Могилевский остановился как вкопанный, не в силах перевести дух. Ватные ноги подкашивались. Он никак не мог освободиться от какого-то мощного психологического воздействия. Эти властные, пронзительные и в то же время постоянно бегающие глазки за маленькими блестящими стеклышками бериевских очков гипнотизировали до сих пор. Перед взором Григория Моисеевича по-прежнему стояли и его румяные щеки, и холеные руки, и пухленькие пальчики, изредка постукивавшие по столу, — все продолжало магически действовать на сознание, заставляло помимо собственной воли вслух говорить то, о чем он боялся даже помыслить.

Наконец Могилевский повернул голову в сторону секретарши Мамиашвили, сохранявшей в своем взгляде на завлаба прежнюю надменность и непроницаемость. Это вернуло Григория Моисеевича к жизни.

«Лошадь не человек — это очень важная мысль!» Прошептав эти слова как заклинание, Могилевский улыбнулся Мамиашвили, на лице которой не дрогнул ни один мускул, но это уже не имело для него никакого значения. Новый нарком внутренних дел СССР ему очень понравился, и Григорий Моисеевич рассчитывал, что он ему тоже. И это самое главное.

— А ведь он со мной запросто разговаривал, — неожиданно проговорил вслух Григорий Моисеевич, после чего на него устремилось сразу несколько удивленных пар глаз, включая бериевскую секретаршу и его адъютантов. — Как с приятелем. Запросто! — продолжал он и вышел за порог наркомовской приемной. Новый завлаб повторял эту фразу еще много раз, пока размашисто, ни на кого не глядя, двигался по коридорам Лубянки. В эти минуты Могилевский ощущал себя счастливым именинником.

Вот так просто и буднично, что называется в одночасье, решаются порой поистине самые невероятные дела.

Глава 5

Могилевский возвращался в лабораторию окрыленным. Разговор с наркомом точно разбудил его, снял все вопросы, заставил более критично взглянуть на происходящее. Прежде всего необходимо незамедлительно перебираться из вонючего хлева с собачьими конурами и кроличьими клетками в подобающее столь грандиозному делу помещение. Теперь появилась возможность развернуться во всю ширь, дать волю полету фантазии и изобретательности, с тем чтобы разработать и создать препараты, которые принесли бы ему как ученому (а с этих пор Могилевский считал себя именно таковым) и руководителю важного направления работы в интересах безопасности государства уважение и почести.

С такими решительными мыслями он вбежал в соседнее с Лубянкой здание, толкнув обшарпанную дверь спец-лаборатории.

За порогом стоял дым коромыслом. На занимавшем основную часть единственной комнаты квадратном столе царил полный беспорядок. Горы сдвинутых на середину папок с бумагами. По соседству с микроскопами, аптекарскими весами, пробирками и прочим исследовательским инструментарием стояло с полдюжины опорожненных бутылок и два графина с водой. На измятой, с обширными, жирными пятнами газете лежала большая оловянная пепельница, заваленная горой еще дымящихся папиросных окурков. Вокруг нее беспорядочно валялись куски крупно нарезанной колбасы, черного хлеба, несколько очищенных луковиц. Здесь же высилась трех литровая банка с плавающими в буром рассоле огромными огурцами. Вокруг кучками сидели сотрудники лаборатории. Они громко изливали друг другу душу.

— Встать! — хрипло гаркнул Хилов, первым увидевший появившегося в дверях сияющего начальника. Однако лишь два-три подчиненных Могилевского повернули в его сторону головы. А Григорию Моисеевичу сейчас не терпелось выговориться, выдохнуть из себя переполнявший сердце восторг от только что состоявшейся беседы с наркомом и предстоящих перспектив лаборатории. На него нахлынул небывалый приступ торжественной приподнятости.

— Товарищ Могилевский, присаживайся и держи — твой тост! — С этими словами комендант НКВД Блохин — свой человек и постоянный гость всех застолий в лаборатории — придвинул опоздавшему почти полный стакан водки.

Но Григорий Моисеевич так и остался стоять, так как все стулья и табуретки были заняты, а пьяные подчиненные о соблюдении субординации или хотя бы хоть каком-то проявлении уважительности к начальнику и не вспомнили. Но это были мелочи по сравнению с ликовавшей душой начальника лаборатории. Глубоко вздохнув, Могилевский медленно поднял глаза на висевший почти под потолком большой портрет нового наркома и медленно выпил стакан с водкой до дна. Так же молча вытер губы рукавом новенького кителя, отшвырнул кем-то протянутый кусок колбасы с хлебом, предпочтя хрустящую луковицу, которую предварительно обмакнул в рассыпанную по столу соль. Спустя минуту его вдруг прорвало. И он заговорил с пафосом, словно заправский оратор:

— Уважаемые товарищи!

Но его никто не слушал. В комнате стоял разноголосый гул.

— Внимание! Прошу тишины, — смачно похрустывая луковицей, начальственно потребовал Могилевский и стал громко стучать днищем стакана по столу. Сосед справа придержал руку начальника, снова наполнив его до краев водкой.

— Давайте, товарищ Могилевский, говорите, — кивнул Блохин, единственный из присутствующих знавший, у кого только что был новый руководитель лаборатории.

— Вот вы сидите, пьете, жрете и не знаете о том, что случилось…

Сосед справа снова тронул его за рукав и кивнул на стакан. Могилевский молча опрокинул его и стал водить по столу глазами в поисках закуски. Ему сразу с нескольких сторон протянули на выбор: колбасу, хлеб, большой огурец. На этот раз Григорий Моисеевич предпочел последнее. Через минуту снова заговорил:

— А произошло событие поистине революционное. Ваше нынешнее скотство прекращается. Отныне объявляем бой пьянству и приступаем к настоящей науке. Так решил товарищ Берия.

При упоминании наркома голоса в одно мгновение стихли. Два десятка пьяных глаз непонимающе уставились на начальника лаборатории, стоявшего перед ними с пустым стаканом в руке. После первых его жутких и загадочных слов большинство почти протрезвело.

— Отравить крохотную мышь либо какую-то там ворону — замечу, действительно отвратительную и всегда презираемую мною тварь — дело нехитрое. Да и человека отправить на тот свет несложно, — продолжал Могилевский, развивая свою первоначальную мысль. — Этим ремеслом занимались с самых древнейших времен. И, как вы все наверняка знаете, люди в нем весьма преуспели. Впрочем, не меньшего достигло человечество и в науке распознавать отравления, определять яды, использованные для умерщвления жертв.

— Опять просвещать нас собираются. Нашел время лекцию читать, — пьяно прозвучал из-за чьей-то спины недовольный голос.

— Тихо ты, про товарища Берию говорят, — оборвал наглеца Хилов.

Могилевскому плеснули в стакан очередную порцию водки. Он отхлебнул пару глотков, уменьшив содержимое стакана наполовину, после чего возникла пауза. Оратор долго нюхал ломоть черного хлеба, держа его перед носом двумя вытянутыми пальцами. Оглядев с высоты почти двухметрового роста компанию, он продолжал:

— Да, может, и лекция. Но в нашем деле необходимая. Потому что отныне все сказанное мною сейчас будет иметь самое прямое отношение к нашей деятельности завтра и всегда.

— Это, начальник, уже интересно, — с ехидством вставил слово Муромцев, толкнув локтем сидевшего возле него Наумова.

— Возьмите, к примеру, дихлорид ртути, или, как его называют в обыденном обиходе, сулему, — не обращая внимания на реплики, снова заговорил «лектор». — Вы знаете, это белый, ничем не примечательный кристаллический порошок используют для дезинфекции камер почти во всех наших заведениях НКВД. Думаю, если кому-то из присутствующих приходилось бывать в помещениях после дезинфекции, ему навсегда запомнился металлический привкус во рту. В крохотных дозах неприятные ощущения тем и исчерпываются. Но если хотя бы одна десятая грамма дихлорида попадет в желудок, человека ждет неминуемая смерть.