Безславинск - Михаил Болле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кузьма снял крышку с улья, чтоб вставить добавочную рамку. Обеспокоенные пчелы закружились над одноглазым «пиратом».
– Дурні, ось я вас димком! Дим-то вам не за смаком!
В глубины медвяного царства Кузьма пустил из дымаря едкую струю. Одна из пчелок залетела под футболку Ланы Дмитрины, под мышкой зажужжала, и боломутная женщина заорала, замахала руками. На предсмертное жужжание пчелки рванулись десятки её сородичей, с ходу жаля. Отчаянно отбиваясь, Верходурова кинулась к сараю. На бегу повалила улей.
Пчелы вместе с Кузьмой преследовали её, не отставая.
Лана Дмитрина упала на солому и начала крутиться на ней. Кузьма захлопнул ворота и хорошенько окурил из дымаря кричавшую без умолка физручку.
– Та хватіт кричати вже!
– Так больно ж до одури!
– А все від того, що поводження з нею тобі незнайоме! Ходити біля бджіл треба з чистою душею, і поту твого смердючого вона, упоси Бог, не виносить. І на пасіку п'яної не з'являйся!
– Да хватит уже нравоучать! И пахну я не так, и пьяная… Тоже мне пасечник нашёлся!
– Звичайно пасічник! Я ось, наприклад, про себе скажу: кожну весну бджолиними укусами цироз печінки лікую, а Натаничу ревматизм в ногах видаляю. Справедлива тваринна моя бджола!
– Будь она проклята, твоя справедливая животная! Может быть, и правда она лучше козы или коровы, потому что медом доится. Но вот жало у неё… Били меня, Кузьма, по-всякому: и крапивой в детстве драли, и бабы ревнивые космы мне выдирали, и любовники ревнивые морду сворачивали, но этакого изгальства в жизни не испытывала!
– Не можна їй без жала! Светлячок! Зброя це её!
– Лучше бы приласкал, чем запугивать… – резко сменила тон бывшая балерина. Затем встала перед Кузьмой на колени, прислонилась лицом к его ширинке.
– Ти що придумала?
– А сейчас сам увидишь, пчеловод неугомонный…
Лана Дмитрина ловким движением левой руки оттянула молнию брюк, правой расстегнула её.
– Раптом хто увійде! – шугался дед Кузьма, обнимаясь с дымарём.
– Ну, хватит уже стрематься, пчеловодушка мой…
Ремень и пуговица на брюках были расстегнуты еще быстрее молнии, и Кузьма уже стоял посреди сарая со спущенными штанами в заношенных трусах. И училка физры, жена директора школы, бывшая балерина в одном лице начала делать именно то, что вы сейчас и подумали…
И делала она это настолько увлеченно, что Кузьма моментально забыл и о нежданных посетителях его сарая, и о пчелах, и вообще обо всем на свете. Создавалось впечатление, что Лана Дмитрина поклонялась этому занятию и, собственно, самому мужскому члену. Причем в её поклонении не было ничего постыдного или предосудительного – настолько естественно она относилась к минету. Девиз Верходуровой был таков: «В момент, когда я делаю минет, мы оба оказываемся почетными рабами члена! Только я при этом еще и его госпожа, и только я контролирую, сколько удовольствия ты получишь!»
Экспрессивные ласки физручки возымели ожидаемый эффект, и стремительно приблизилась точка невозврата. Кузьма прижался к Лане Дмитрине и в исступлении застонал. Верходурова ответила ему не менее громкими и томными стонами.
– О-о-о! Божа мати! Як же добре-е! – завыл Кузьма и кончил…
Не прошло и минуты, как в соседнем дворе послышался голос старой бабки: «Молодёш совсим ополоумела! Ужо среди бела дня стонуть, як кобели недобитыя!»
«Що за дела? Жинка страшна, як ядерна війна, а коханка ще страшніша…» – думал Кузьма, глядя мутным взглядом единственного выпученного глаза на облизывающуюся подобно толстому коту Лану Дмитрину.
Но это было год назад, а теперь выскочившая из кустов смородины Лана Дмитрина недолго думая плюхнулась рядом с Генкой и запела:
Говорят, жена – красоткаТолько в Сочи не зовут!У неё круиз недолгий:Из коровника – на пруд.
– Хрюня-Светуня, откуда ти цих дебильних частивок набрала? – возмутилась Вика. – Хватит вже, дай людям поспилкуватися!
– Пообщаются ещё, до отрыжки, – послышался чей-то женский голос с другого конца стола.
Дед Кузьма уже заботился о своей супруге, смачивал травмированную спину водой, приговаривая:
– Схлинет опухлина. Давай-кось ми ще холодненькой водичкой и юшки и шию змочим… Тож не шкідливо, тож божьи угодницы тебя помітили…
– Тётя Света, здрасьте! – обнимая прокуроршу, приветствовал Вахлон, – Вам от мамы привет огромадный!
– Спасибо, племянничек! Располагайся давай. М-м-м, паскуды… – прокурорша стонала и поносила «божьих угодниц» блатной бранью. Беспокойство и чрезмерное внимание неугомонного Кузьмы злили ещё больше. При мысли, что это развлечение мужа в виде дурацкой пасеки на задворках сарая обходится ей в круглую копеечку, и то, что она может быть вновь не раз искусана, Ромакова приходила в ярость.
Народ искренне матерился, не было предела их возмущению! Особенно одна бабуля, получившая жало в бровь, так прохаживалась по «матери», что даже некоторые закоренелые знатоки красных словцов удивленно пооткрывали свои рты.
– Православныя! – успокаивал всех матершинников отец Григорий, – Мат это хула на приснодевство пресвятой Богородицы! А разве православный может хулить Богородицу?! Это не что иное, как призвание ада! Опомнитесь!
– Батюшка, что ты еще, ей Богу, несешь? – возмутился участковый, в лексиконе которого каждым третьим словом был мат. – При чем здесь Богородица?
– Ох, урядник! В нецензурной брани нет ни грамма любви! А Бог наш, наша Богородица – и есть само воплощение любви!
– Какая тут, к ебеням, любовь?! – вклинился в диалог подвыпивший мужичок, недавно потерявший брата и сына. – У нас война вовсю!
– Устами нечестивых разрушается град, а устами праведных возвышается… – тихо добавил священник и надолго умолк.
Наконец пчёлы разлетелись, люд «опомнился», практически перестал материться, и к праздничному столу возвратилось прежнее радостное настроение.
– А, чо, Ванёк… То есть Вахлон, в натуре классный подарок! – опомнился от шока Генка. – Мы бы здесь до такого никогда б не додумались! Слушай! А ведь у тебя раньше волосы были по плечи! Чего оболванился-то?
– Пацан должен быть либо почти лысым, либо длинноволосым, а что-то между – это петушня какая-то!
– Факт, братан! Не мужское это дело – о красоте своей заботиться! Разве что о красоте своего оружия или коня! Ну, а ты теперь прямо лысый ёжик! Остограмься с дороги-то!
Вахлон охотно принял предложение брата, запрокинул стакашку, смачно откусил полбока у аргентинского яблока. Сладкий сок обдал ему нёбо, брызнул на губы, на пальцы, державшие большое зеленое яблоко. М-м-м…
«Хорошо-то как! Не зря трясся целые сутки! Сейчас наемся, напьюсь и с какой-нить хохлушечкой „поженюсь“ на пару ночей, хмы!»
Участковый Ябунин, сидевший напротив главы горсовета, вытянул по-гусиному шею и тихо спросил главу под общий шумок:
– А вы не боитесь, шо когда правильная власть вернётся, то она «отблагодарит» вас за сотрудничество с ополченцами?
– А сам-то ты не боишься? – самоуверенно ответил вопросом на вопрос красивый мужчина в костюме.
– Если честно, то меня настораживают обещания Киева.
– Это какие же?
– Говорят, что все должностные лица, тем или иным образом способствовавшие «террористам и сепаратистами», потеряют свои должности и будут сурово наказаны, – уже перейдя на шепот, вещал Ябунин.
– Ты, Иван Геныч, так уж сильно не переживай, тебя-то точно никто не накажет и не лишит должности. Почему-то я в этом уверен на все сто процентов!
Гости снова расселись по прежним местам, и всё пошло своим чередом, пока калитка не отворилась и во двор не зашли незнакомцы.
– Здравствуйте, люди добрые! – вкрадчиво начал свою речь Олежа Валерич, из-за плеча которого выглядывал «нестриженный пудель».
– Здоровеньки булы! – поприветствовал их Кузьма, – Хто ви таки будете и звидки до нас подарували?
– Мы корреспонденты из Донецка. Прибыли для освещения событий в вашем городе, – пояснил Олежа Валерич, демонстрируя журналистское удостоверение, и сфотографировал молодожёнов. – Не против будете, если мы присоединимся к вашему столу?
– Конечно! Проходите, сидайте! – подоспела Степанида Владимировна со стульями.
Гости оживились и, хотя все еще помнили о настоятельной просьбе деда Кузьмы и его жены прокурорши – не обсуждать за свадебным столом политику и войну, каждому хотелось высказаться, каждому хотелось поделиться наболевшим с «донецкими корреспондентами». И посыпались реплики с разных концов стола: «Эти фашисты обстреляли позавчера похоронную процессию», «Украинська армия на межи розвалу», «Каратели в тотальном окружении», «Украину ждет реституция, а Львов возможно станет Лембергом», «Гирши часи ще не настали – в США є план»…
Участковый инспектор Ябунин внимательно рассматривал «донецких корреспондентов». Особенно странным ему показался смуглый «нестриженный пудель» в белой футболке, плотно облегавшей его рельефный торс. При высоком росте он был так широк в груди и в плечах, что тянул на сто двадцать килограмм. Но при этом был подвижен и ловок: лихо уселся на стуле, перекинув в мгновение ока ногу через спинку, быстро и четко накладывал закуску, наливал горилку, оценивающе резво рассматривал гостей. В плотно сжатой линии приподнятого в уголках рта чувствовались одновременно и веселость, и воля.
