Безславинск - Михаил Болле

На столе, кроме яств и винно-водочных изделий, стояли садовые цветы в трёхлитровых банках и крынках, бережно обмотанных цветастой клеёнкой – эта идея пришла в голову высоченной бабище с бородавкой на подбородке, Степаниде Владимировне, матери жениха.

Личностью она была известной, и не только в Безславинске, но и во всей округе, поскольку когда-то работала судьей, а теперь занимала место прокурора. Правда, слава её была не как у поп-звезды или всенародно любимого писателя: знали Степаниду Владимировну, как взяточницу и человеконенавистницу, по непонятным причинам преисполненную злобой к людям.

У ее поросячьих глазок был стеклянный взгляд, сама она имела безгрешный вид тюремной надзирательницы, готовой вдруг взорваться, наказать построже. Да и вообще было видно, что ради облегчения своей судьбы она пойдет на все: предаст и Иисуса Христа, и Николая II, если бы Христа и Царя можно было предать повторно.

Сколько человеческих судеб загубила она за время своей судебной практики, сколько ещё предстояло загубить на должности прокурора – одному только Господу Богу известно. Всё-то у неё было схвачено ещё с советских времен! Отец Степаниды Владимировны всю свою жалкую жизнь посвятил пропагандистской партийной работе, тонко разбирался кому, где и что сказать, как правильно «подмазать», сколько именно денег дать в качестве взятки, чтобы достигнуть поставленной цели. Вот и дочь свою единственную, от природы страшную, как ядерная война, научил товарищ Ромаков всем тонкостям судебной и прокурорской карьеры.

Единственным слабым местом железной прокурорши Ромаковой был ее сын, унаследовавший, к счастью, гены отца. Ради него она готова была пойти на всё! Исполняла любой его детский каприз! А сколько раз она «отмазывала» своё детище от уголовных статей! Любил сынок кулаки почесать, всё правды искал да, по его мнению, мерзавцев наказывал.

Вот и свадьбу сыночку закатила совсем не под стать военному положению осажденного города, когда во многих дворах не было ни света, ни газа, ни воды, даже крупа у многих закончилась. А на свадьбе у Ромаковых столы ломились от яств.

Было у Ромаковой еще одно потаённое увлечение – она души не чаяла в своем мраморном доге по кличке Айдар, который лежал на крыльце парадного входа в особняк, приняв грациозную позу. Но об этом пристрастии прокурорши я расскажу чуть позже…

По каким-то своим бабьим соображениям Степанида Владимировна на 8 марта покрасила свои сильные густые волосы, и они приобрели игривый рыжеватый цвет. Теперь волосы отросли, и от корней как бы запенилась седина белоснежной выделки. Она носила очки в позолоченной оправе – нервная жизнь совсем посадила ей зрение.

По обеим сторонам вдоль стола вперемешку стояли короткие лавки и стулья, спинки последних были трогательно обвязаны разноцветными ситцевыми лентами. Недалеко от калитки, на месте, предназначенном для парковки автомобиля, организовали небольшую танцплощадку, в углу которой виднелся из-под покрывала большой письменный стол, державший на своих мощных деревянных плечах высококлассную английскую аудиоаппаратуру.

Главной декорацией свадьбы во дворе стал, конечно же, сам двор – хозяева и их помощники на славу постарались, чтобы подчеркнуть его «очарование»: на высокий забор прикрепили большие искусственные цветы и букеты живых полевых ромашек, ствол высокого пирамидального тополя, стоявшего у крыльца, украсили воздушными шариками, прямо на землю настелили яркие ковры и половики, а поперек всего двора повесели гирлянды из отрезков ткани, бумажных жёлтых помпонов и даже из новогодних елочных игрушек – эта идея пришла в голову Рыжему жоху. На стене особняка на самом видном месте висела бечёвка с разными фотографиями молодоженов, которые крепились бельевыми прищепками – дань современной моде. А что вы думали, только в столице себе такое могут позволить?

На гвозде притаилась отполированная подкова на удачу. Не забыли и про фуршет – за клёном на трёх журнальных столиках лежали домашние пироги на подносах, печенья, ягоды и фрукты в вазах, компоты и домашнее фруктовое вино в пятилитровых банках. Но основной гордостью свадебного двора стала арка, сделанная отцом жениха – Кузьмой. Стояла она прямо у калитки и являлась пределом фантазии современного дизайна, поскольку была выполнена из металлической арматуры и обильно обвешана стеклянными баночками разного калибра, в которых сидело по нескольку десятку живых пчёл. Кроме пчёл, в баночках находились небольшие записки с пожеланиями на украинском и русском языке: «Сладкой жизни», «Медовой любви», «Пчелиного трудолюбия» и так далее. Уж больно любил одноглазый Кузьма пчёл и ставил их во всём примером: «Бджоли і джмелі – це наші кращі друзі, вони ж всі обпилюють. І годують нас, і лікують і розуму учать!»

К тому времени много гостей пришло: сидели за столом, стояли во дворе и курили, помогали прокурорше Ромаковой хозяйничать, выпивали и слегка закусывали, но в основном ждали приезда молодых. Как будто от их приезда что-то зависело, могло произойти некое чудо или таинство невиданное.

Физрук Лана Дмитрина была к тому времени уже навеселе.

– Выпивайте, гости дорогие, закусывайте, а то этих молодых век не дождешься! – говорила она громко, широко разводя перед собой руками, украшенными в честь праздника дешевой китайской бижутерией.

– А ты, Светлячок, смотри не налегай на горькую, – на правах «любящего» мужа, советовал ей директор Огрызко, – а то так гляди и сама никого не дождешься.

– Я в норме, Изильчик Лелюдовичечик. Я сегодня тамада! Поэтому всем руковожу! Ятидрёшкина коть! Ну-ка, дай сюда! – и бесцеремонная Лана Дмитрина резко вырвала из рук у мужичонки баян, приладилась к нему и запела:

Мы сидели вечерком,Пивом забавлялися,Вот бы свадебки такиеКаждый день справлялися!

Тут Лана Дмитрина сорвалась с места и пошла в пляс, свистнув и топнув пару раз по-мужицки, она продолжила:

Этой свадьбы окаяннойЯ, признаюсь, жду давно.Потому напилась пьянойИ пою на все село!

– Дмитрина, ти що таке буробишь? Яка це в мого Генке свадьба окаянная? – возмутился дед Кузьма, привстав со стула. – Фіг знаэ шо несёт!

– Да ладно тебе, Кузьма! Подпевай, давай! – успокаивала распоясавшаяся Лана Дмитрина. – Радуйся, что они вообще жениться-то порешили!

– Лана Дмитрина, ты, как грится, особо не разводи тута басни, и так вся Отрежка не пойми чево про маво Генку собирает, – выкладывая на стол нарезку и домашнее сало со смалецом, посоветовала Степанида Владимировна, подразумевавшая: «Если бы ты не была женой Лелюдыча – в жизни бы здесь не оказалась! Думаешь, я дура? Думаешь, не знаю, что ты с моим мужем-придурком уже три года шуры-муры крутишь?».

А Отрежка про Генку «собирала» следующее: «Вот дуралей! Своих девиц бездетных на выданье – хоть отбавляй! А он себе пришлую выбрал, старше себя, да ещё и с „прицепом“ полоумным!»

– Ты, Кузьма, когда свою будку с кобелем назад на пасеку оттащишь? – опомнился мужчина в парадной форме милиционера.

Административный участок Отрежка обслуживал участковый инспектор милиции, старлей Ябунин Иван Геннадьевич. Он был устрашающе огромен и толст. Выхоленное, тяжелое тело его было бело-розового цвета – вылитый свинтус. Ширина спины, плеч, объем опустившегося живота так велики, что казалось, никакие женские руки на свете не в состоянии даже и обхватить его. Ябунин был в фуражке, белой рубашке с длинным рукавом (тщательно скрывал обильные псориазные бляшки по всему телу), в широченных брюках и в шлепанцах, потрескавшиеся ступни его ног быстро уставали, а потому он не любил носить полагающуюся по уставу милиционерам тесную обувь. С высоты своего роста он смотрел на деда Кузьму, как на подростка.

– Сам сдрапал, Иван Геныч, сам нехай и назад вертается! – отрапортовал Кузьма и опрокинул рюмку горилки, смачно занюхав её жареным солёным огурцом, фирменным блюдом прокурорши Ромаковой.

– Да не мог, кобелюка, сам уйти! – вмешалась продавщица Людон. – Небось, Кузьма пучеглазый по пьяни выставил его на дорогу для хохмы, а теперь отпирается!

Перед тем как заговорить, размалеванная безславинская «франтиха-продавщица» жеманно подбирала пухлые губы, потом складывала их в трубочку и закатывала под лоб глаза.

– И то верно. Права Люсяня! Начудил – признавайся! – допытывался участковый инспектор.

– Да я в жизти на таке не способен, укуси тебе цеглина! Делать мени нечохо – з будками по селу скакати!

– Короче, Кузьма, так: чтобы завтра у меня этой будки здесь не было! Кудой хош – тудой и девай её! – приказал старлей Ябунин, затем жестом попросил Кузьму наполнить его стакан. Когда Кузьма налил горилки чуть больше половины стакана, участковый инспектор другим, не менее понятным жестом остановил его. Выпив холодной горилки, Ябунин сразу подобрел, причем именно сразу, моментально.