Барбаросса. Роман-размышление. Том 2 - Валентин Пикуль

Воронин удивлялся:

– За что так достается станице Вешенской?

– Как не понять? Популярность Шолохова исключительная, лишиться его сейчас – нанести рану всем нам, а заодно и порадовать Геббельса… Вот и сыпят осколочными! Я недавно видел Михаила Александровича, – сказал Чуянов, – он в ужасном состоянии и, подобно многим казакам, отказывается понимать, как это случилось, что немецкие танки уже вылезают к тихому Дону.

– Я тоже не понимаю, – сознался Воронин. – Черт его задери – этот Барвенковский выступ! С него-то все и началось. Как говорится, «пошли по шерсть, а вернулись сами стрижены…».

В это время у нас в стране с доставкой горючего все было более или менее в порядке, не хватало только высокооктановых сортов авиационного бензина (его поставляли нам союзники с караванами – через Мурманск). Москва постоянно требовала от Астрахани и Сталинграда энергичнее перекачивать в верховья Камы запасы жидкого топлива – судами «Волготанкер» или нефтеналивными баржами. С трудом, но справлялись! Сама цифра вывоза невольно ужасала – десять миллионов тонн, в первую очередь следовало спасать высокосортные нефтепродукты (бензин и лигроин). В низовьях Волги уже не знали, куда сливать запасы нефти, поступающие из Баку в немыслимых количествах. Емкостей для хранения не было.

Алексей Семенович срочно вылетел в Астрахань, где увидел гигантские нефтяные озера в искусственных ямах. «Немецко-фашистская авиаразведка, – писал он в дневнике, – непрерывно ищет эти склады… подняли на ноги всех пожарников. Всякое может быть – и бомба, и удар молнии в земляной склад, а тогда катастрофа неминуема». Чуянова порадовало скорое создание многопролетного моста через Волгу под Астраханью – мост позволял «протолкнуть» длиннейшие эшелоны, застрявшие на путях Кавказа.

Домой возвращался на попутном истребителе, который все время забирал в полете правее, в калмыцкие степи, чтобы не напороться на немцев; подлетая к сталинградской Бекетовке, издали видели шапки зенитных разрывов – это девушки-зенитчицы отстаивали от пиратов Рихтгофена элеватор, мясобойни и здание Сталгрэса.

Алексей Семенович выискивал скрытые резервы города.

– А что делают наши трамвайщики? – однажды спросил он.

– Как что? Людей возят. На работу и обратно.

– Бездельники! У них там свое депо, свои мастерские и старые рабочие кадры. Пусть наладят производство гранат…

Над столом Чуянова – плакат: «Все для фронта, все для победы!» Кирпичные заводы Сталинграда уже выдавали взрывчатку – динамон марки «О». Чуянов вспомнил, что в вагонном депо задержали сдачу бронепоезда фронту: не хватало спирта, нужного для обработки металла. На звонок в депо дежурная ответила, что инженера Головченко теперь у них нет:

– Под статью подвели. Наверное, давно ходанули.

– Головченко? – оторопел Чуянов. – Под статью? За что?

– Не знаем. Дело тут темное, а мы люди маленькие…

Воронин сообщил из НКВД, что тюрьма уже переполнена:

– Провели облавы по вокзалам и пристаням, в очередях. Взяли всех, кто без документов. Спекулянтов, дезертиров, хапуг, жуликов, паникеров. В донских станицах каждую ночь ловят диверсантов. Посылаю туда истребительный батальон.

– Стоп! Сначала доложи – что там с Головченко?

– Отцепил, гад, цистерну со спиртом и угнал к себе в депо.

– Спирт-то он пил?

– Нет. Все трезвые.

– Живой?

– Не знаю.

– Приостановить действие приговора…

– Постой! Он же ведь сам во всем сознался.

– К вам только попади, так сразу сознаешься, что это я велосипед изобрел… А я знаю Головченко, это честнейший человек, трудяга. Не спорю, что увел спирт. Просто он напоролся на нашу бюрократию. Дело в депо стояло, а под боком торчала на путях и эта цистерна со спиртом. Вот и пошел на преступление. Но ради дела общей победы… Головченко я не отдам! Буду жаловаться.

– Семеныч, да кому жаловаться-то?

– Лично товарищу Сталину. Если ты, начальник областного НКВД, однажды отыскал целый эшелон с пушками, то почему бы другому эшелону не потерять одну цистерну со спиртом? Понял? Или не дошло?

Воронин, уходя, оставил ему вражескую листовку. «Сталинградские дамочки, готовьте свои ямочки» – так и было написано.

– Во, заразы, – ругался Чуянов. – Хоть бы постыдились. И где они поэтов находят… однако все в рифму.

Чуянов, весь в запарке, уже издерганный, позвонил в Воронеж – секретарю тамошнего обкома партии Тищенко:

– Владимир Осипыч, как там справляешься?

– А… никак! – донеслось из Воронежа. – У меня в городе уже двадцать два госпиталя. Эвакуированные. С детишками. С мешками. Голодные. На вокзалах – стон стоит. По улицам гонят колхозные стада. Коровы ревут, их не успеваем выдаивать. Элеваторы забиты зерном. Молоть уже некогда. Зерно самовозгорается. А тушить – вода. Значит, зерно сгниет. В холодильниках всего навалом. Начиная со шпика и кончая банками с камчатскими крабами. Вывозить? Так нет транспорта. А есть транспорт, так нет бензина. Лимит, братец, лимит! Мне кричат из Москвы: «Вывози, такой-сякой-немазаный…» А как?

Чуянов выслушал коллегу, посочувствовал, ответил:

– Только не гони беженцев ко мне – Сталинград не резиновый. Со скотом тоже не знаю, как быть… Бомбят?

– Не очень. Уже привыкли.

– Ну, жди! Ты ближе. Западнее… Пока!

Только отговорил с Воронежем, звонок из Астрахани:

– Семеныч, это я – Голышев… Нас тут бомбами разнесли к чертям собачьим. В городе пожары. Деревяшки горят. Два часа без передыху садили по переправам. Водопровод не действует. Сидим без света. Но нефтехранилища уцелели… Мы тут сами диву даёмся: как немцы в самолетах сверху их не заметили?

Никак было не дозвониться в местный штаб ПВО, пришлось связаться с генералом Герасименко, начальником военного округа:

– Василий Филиппович, слышал ли? Астрахань уже разбомбили. Я на днях летел оттуда, так с высоты видел нефтяные ямы – они сверху как зеркала. Понимаю. Одеялом не закроешь. Но ты подумай сам: нужны ли над нефтехранилищами аэростаты? Что? Отпугивать врага? А может, наоборот, они привлекают? Эти «колбасы» и у нас в Сталинграде точно показывают немцам, где мы храним все свое горючее… Ладно. Ты зайди ко мне.

А потом думал: «Ну ладно – нефть. А как замаскировать от летчиков огненное зарево мартеновских печей? Ведь ночные бомбардировщики видят их пламя за многие мили и летят, как мухи на патоку… Чем тут закроешься?» Из Вешенской сообщили, что немецкая авиация недаром кружила над станицей: вчера бомба разорвалась как раз во дворе дома Шолохова:

– Мать писателя погибла. Михаил Александрович страшно переживает. Семью он потерял. Наверное, после похорон выедет к вам. Вы уж как-нибудь утешьте его… Ладно?

Вскоре Чуянова навестил командующий округом Герасименко:

– Жарко, Семеныч. А я к тебе… по важному делу.

– Садись. Я тоже замотан. Ну, что у тебя?

– Понимаешь, – начал Герасименко, прищелкнув пальцами для полноты впечатлений, – у нас в гарнизоне полно девах разных. По мобилизации. Ну, и добровольно. При зенитных батареях служат.

– Ну как же! Знаю. Уважаю.

– Уважения мало, – сказал командующий. – Их еще и одеть надо. У них там все по вещевому аттестату: гимнастерки, шапки, ватники… Все есть, сам понимаешь, но для девок этого мало.

– Так чего же им еще не хватает?

– А куда прикажешь титьки девать?

– Какие титьки? – совсем обалдел Чуянов.

– Самые обыкновенные. И нуждаются наши зенитные батареи как раз в том, что в вещевом аттестате солдату не предусмотрено.

– А что там?

– Нужны бюстгальтеры, а в наших магазинах, я уже пошукал, одни барометры для измерения атмосферного давления да еще вот такие громадные щипцы для завивки волос – и все!

– Слушай, дорогой, где я тебе бюстгальтеров наберу?

– Твое дело. Хоть тресни, а достань, – заявил Василий Филиппович. – Это еще не все: девка – организм сложный, на солдата мало похожий. Как хочешь, а каждый месяц ей по куску ваты давай… опять же в вещевом аттестате не предусмотрено, чтобы солдата ежемесячно ватой снабжали.

– Ну ладно, – сказал Чуянов. – Пошурую. Может, найду… Ах, Боже мой, какие мы, Филиппыч, все убогие да бедные. И ни хрена у нас нету. Чего ни коснись – все проблема…

Герасименко ушел. На пороге кабинета возник солдат штрафного батальона, бывший инженер вагонного депо П. А. Головченко:

– Пришел проститься перед отправкой… Спасибо, Алексей Семеныч, что не дали пропасть, как собаке. Штрафбат тоже не сахар, сами понимаете. Но тут хоть честно – до первой крови. А уж крови не пожалею. Войнища тут такая пошла…

Чуянов вышел из-за стола, обнял штрафника:

– Ты меня тоже прости. Если б мы умели работать как надо, тебе не пришлось бы воровать по ночам цистерны со спиртом… Хорошо, что зашел. Давай, брат, по стакану тяпнем перед разлукой. Так уж положено на святой Руси. Закуски, правда, нет, да и хрен с ней, рукавом утремся. – Выпили, утерлись, помолчали. – Куда ты теперь? Далеко ли? – спросил Чуянов.