Великие перемены - Герберт Розендорфер

И кого же, как ты думаешь, я встретил в нем? Ты даже представить себе не сможешь: лже-друга Хэн Цзи. Железная труба — в это невозможно поверить — везет с собой и передвижную харчевню, и именно там и нигде больше сидел и пребывал в весьма шумном веселье Хэн Цзи. Он успел опустошить бесчисленные стеклянные сосуды с бодрящей жидкостью и не только развлекал всех присутствующих, но и платил за них. Он распевал уносящиеся вдаль песни и среди прочих много раз повторял одну, где говорилось, что такой прекрасный день, как сегодня, никогда не должен закончиться.

Все подпевали, а Хэн Цзи снова и снова приказывал кельнеру, чтобы тот приносил новые бодрящие напитки, и размахивал большими коричневыми или оранжевыми денежными бумажками. Когда он углядел меня, то издал такое дружеское мычание, что вся железная труба задрожала. Он кричал, что наконец-то нашел своего старого друга, обнимал меня и говорил, что мы никогда больше не разлучимся. С большим трудом мне удалось уклониться от его поцелуя. О том, что он украл у меня деньги, он не сказал ни слова.

— Ты стал миллионером? — спросил я.

Он загоготал.

— Так точно, — сказал он. — Вдруг и вчера. Я выиграл приз за красоту.

Я ахнул.

— Да, — сказал Хэн Цзи. — За пуделя.

Все кругом покатились со смеху.

— А если бы, — орал Хэн Цзи, — владелец приносящего прибыль пуделя не был таким дураком и не сел бы играть со мной в карты, то приз бы остался у него.

Мне не оставалось ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре. Я выпил маленькую рюмку бодрящей жидкости и надеялся лишь на то, что все общество, вкушая эту бодрость, уже вскоре перестанет понимать где верх, а где низ.

И не ошибся. Между тем в передвижную харчевню вошел некий господин, которого, что было ясно и непосвященному, совершенно не интересовало ликование Хэн Цзи и его собутыльников. Тем не менее Хэн Цзи крикнул ему, что тот должен немедленно присоединиться к попойке, но господин скорчил недружелюбную мину, пожаловался прислуге на шум и заявил, что намеревается посидеть здесь в тишине и покое, чтобы собраться с мыслями. Это настолько вывело Хэн Цзи из себя, что его лицо стало фиолетовым. Слуга оказался беспомощным, и приятный господин получил бы хорошую взбучку, если бы я не сказал Хэн Цзи, что этот господин мой друг и у него возникла настоятельная необходимость переговорить со мной.

Таким способом мне удалось доставить этого человека с безопасное место в дальнем углу харчевни, и вскоре после этого компания Хэн Цзи окончательно напилась, как я и ожидал. Большинство вскоре уснуло. Так я познакомился с выдержавшим государственный экзамен господином ученым Нау-ма.

Выдержавший государственный экзамен ученый и распространитель науки господин Нау-ма должен был ехать в железной трубе на колесах дальше, потому что он распространял свои знания не в Либицзине, а в расположенном несколько южнее городе, который назывался Йе-на,[35] где находилась так называемая Высшая школа Мудрости. Вступив с господином Нау-ма в беседу, когда мы с ним вернулись в одну из комнаток железной трубы, я спросил, не знает ли господин Нау-ма моего друга, выдержавшего государственный экзамен господина ученого Ши-ми. Нет, ответил господин Нау-ма очень вежливо, сам он обучает в Йе-на премудрости юриспруденции и едва знаком с учителями исторической науки, к которым принадлежит господин Ши-ми, но он мог бы справиться, для него это несложно; он сделает это охотно, тем более, что я прямо-таки спас его своим присутствием духа; но должно пройти несколько дней, прежде чем он сможет дать мне достоверное сообщение о местонахождении господина Ши-ми. Он поинтересовался, где может найти меня это сообщение. Это, конечно, было сложнее. Но у него был выход: у него, сказал господин Нау-ма, в Либицзине есть племянница, туда приблизительно через восемь дней он направит известие. И он написал мне на записке, как зовут его племянницу и как ее найти.

Ты уже догадался? Ты понял совершенно верно.

Мы сердечно простились. Он остался в железной трубе, а я вышел. Восемь дней я прожил в Гоу-тел. Это один из самых больших (и, к сожалению, дорогих) постоялых дворов, в которых можно жить, не зная владельца дома.

Спустя восемь дней почти все мои сэкономленные деньги вышли. (У меня были всего четыре голубые денежные бумажки, это совсем не много. На сей раз я их сохранил, несмотря на то, что видел в парке и на площадях десятки праздношатающихся попрошаек — постарался больше не испытывать судьбу на прочность).

Я все еще надеялся найти господина Ши-ми, который мне поможет, и отправился на поиски той самой племянницы.

Она жила в высшей степени отвратительном доме вместе с несметным количеством других людей. Там уже на лестнице пахло.

Я нажал чудесную кнопку-колокольчик, которая у большеносых имеется на всех, даже самых простых дверях. Через короткое время Я-на открыла.

Что тебе сказать…

Я-на почти на две головы выше меня. У нее чрезмерно большие ноги и то, на чем сидят, тоже очень широко. Но она молода, у нее светлая кожа и оранжевого цвета волосы. Она в высшей степени сердечна, даже слишком сердечна. Между нами говоря… но об этом позже.

(Только что она была здесь, потерлась своей вздымающейся как гора грудью о мое плечо и проворковала: «Ты опять так долго пишешь? Не хочешь прерваться? Хочешь поесть? Или попить? Ничего? Ты не испортишь глаза? Тебе тепло? Не дует? Тебе мягко сидеть? Ты действительно ничего не хочешь съесть? И ничего выпить? Не хочешь со мной в постельку?» — и так далее. И лишь когда я рассердился, она обидевшись ушла прочь. Но, к сожалению, она обижается не надолго. Менее чем через час она определенно вернется.)

Некоторые вещи в мире большеносых происходят очень быстро. У меня, когда я покинул Гоу-тел, чтобы справиться по данному мне адресу относительно письма от выдержавшего государственный экзамен господина ученого Нау-ма, был с собой узел использованного нижнего белья, которое я собирался отнести в общепринятую здесь общественную прачечную. Это был тот крючок, на который попалась госпожа Я-на (или: я?). Госпожа Я-на пригласила меня в свое жилище, прогнала из комнаты детей — правда, они отсутствовали не долго, предложила мне чашу того самого коричневого напитка, о котором я тебе, кажется, уже писал, и действительно передала мне письмо от господина Нау-ма. Но в нем было написано, что господин Ши-ми в этот текущий период обучения мудрости (у них бывает в году два таких периода — один летом, другой — зимой) не распространял здесь свои мудрые знания, скорее всего он находится в отъезде. Подробности, чрезвычайно дружелюбно писал господин Нау-ма, я смогу узнать у начальника подотдела обучения, к которому относится господин Ши-ми. Господин Нау-ма самым предусмотрительным образом сообщил там обо мне и кроме того заботливо приложил рекомендательное письмо.

Несмотря на дружелюбность письма, я горько вздохнул. Собственно говоря, мне следовало сразу после этого уйти, но мне показалось это невежливым, и я осведомился у госпожи Я-на о здоровье ее Детей, которые бесновались в дверях, то и дело выскакивая из соседней комнаты, хотя мать трижды выгоняла их вон. В конце концов ей пришлось запереть дверь.

Госпожа Я-на неоднократно повторяла, что у нее очаровательные дети, истинная радость ее жизни. На мой вопрос о самочувствии ее господина супруга она смутилась и сказала: «Я полагаю, у обоих отцов дела идут хорошо». Естественно, что я больше не отважился задавать вопросов по этому поводу. С тех пор я постоянно мысленно разгадываю эту загадку: каждый из этих отцов произвел на свет одного ребенка или — большеносые способны и на такое — оба отца совместно участвовали в производстве обоих детей?

Но: каким же образом?

Потом госпожа Я-на спросила, что у меня в узле, и я сказал: «Мое грязное нижнее белье, которое я…» и так далее. Не успел я и глазом моргнуть, как она схватила этот узел, сказав: «У меня все равно стирка» и исчезла. Чтобы я не скучал, как она заявила, она пустила ко мне своих милых крошек, которые тут же набросились на меня, в особенности старался мальчишка — хоть и маленький, он изо всех сил пытался, забавно дурачась, обратить на себя мое внимание. Девочка, еще младше его, смастерила из искусственных цветов некрасивый венок и непременно хотела надеть его на меня. У меня в голове зародился план бросить белье (что было бы большой потерей) и бежать прочь, но тут в комнате опять появилась госпожа Я-на — почти раздетая — и простонала: «Ну и жара!» (что соответствовало действительности, день был очень жаркий), выдворила детей из комнаты и принялась поигрывать передо мной своими огромными ногами.

Вот так это и случилось, дорогой Цзи-гу. Признаюсь, что в тот момент — несмотря на очаровательных крошек — мне это пришлось кстати. Деньги у меня почти закончились, новых источников их пополнения не предвиделось, спасительный якорь в лице господина Ши-ми опять отдалился на неопределенное расстояние. Я остался у госпожи Я-на. Она меня кормила, стирала белье, заботилась обо мне во всех отношениях, а моей единственной обязанностью было терпеть ее детишек. Должен согласиться, не такое уж и страшное дело.