Великие перемены - Герберт Розендорфер

После фейерверка мы прошли в сад, и я заметил, как только что чествовавшийся, принятый (к сожалению) в поэтическую гильдию мастер, выбравший для себя академическое звание «Тысяча бабочек опускается на олеандровое дерево» (что уже само по себе указывало на его дурость), заговорил с мастером фейерверка, собиравшим в это время свою утварь.

— А можно ли, — услышал я вопрос поэта, — вместо огненных шаров запускать в воздух острые камни?

— Конечно, — сказал фейерверкер. — Вы считаете, что это красивее?

— Нет, — сказал поэт. — Но ведь это возможно.

— Конечно, возможно.

— А почему этого не делают?

— Разве следует делать все, что возможно?

— Можно направить острые камни против врагов.

Фейерверкер короткое время подумал и дал ему примечательный ответ:

— Разве стрелы и копья причиняют недостаточно бед?

Так вот, большеносые, дорогой друг Цзи-гу, делают все, что могут сделать. От них не скрылась и сила того самого порошка. Его, как нарочно, несколько столетий назад открыл один монах. Его звали Hei,[33] поэтому шутовская безделушка называется черный порошок.[34]

Но большеносые с самого начала стали использовать шутовскую безделушку не для увеселяющих душу фейерверков, а сразу же для того, чтобы швырять друг в друга острые камни или железные шары или уже совсем безрадостные вещи. И поэтому неизбежно должно было случиться, что этот порошок и прочие — находящиеся у них в большом почете — приборы для стреляния смертоносными предметами все более совершенствовались и улучшались (я бы сказал: становились все хуже и хуже) и что в конце концов появились такие приборы, которые бросались непрерывно, и людей, и зверей, и города, и целые местности превращали в огненное месиво. Если считать от этого времени, то уже добрых сто лет назад тут была война (о ней мне в свое время рассказывал господин Ши-ми), которая длилась тридцать лет и во время которой враждующие партии были на волосок от полного взаимного уничтожения. Но это ни в какое сравнение не шло с двумя войнами, потрясшими этот злосчастный мир через незначительный промежуток времени. Искалеченные состарившиеся жертвы этих войн до сих пор бродят вокруг.

— Что было причиной этих войн? — спросил я господина Ши-ми.

— Трудно ответить на этот вопрос, — сказал он. — Но если попробовать ответить одним предложением, то вот почему: ни по какой иной причине, кроме той, что враждующие партии владели оружием.

Если эти большеносые могут убить друг друга, то они это делают.

Но и этого мало. К концу последней из названных войн был изобретен — самым удивительным образом обеими враждующими сторонами одновременно — черный порошок нового вида, обладающий невероятной силой. Представь себе невидимого дракона, который поднимает вверх гору размером с тех, что окружают Кайфын, и с безграничной злобой бросает с небесной высоты на землю. Ты, конечно, можешь себе представить неминуемые разрушения, но ты даже не догадываешься, что эта гора состоит из, так сказать, огненных камней.

Вот такая дьявольская огненная гора, появившаяся из железного яйца скромных размеров, обрушилась на два города восточных островных карликов (что не полностью остановило заблудшую человеческую изобретательскую силу). Число людей, погибших при этом, не сосчитаешь. Многие из них испарились — но и этого было недостаточно. Исходя лишь из того факта, что это можно, большеносые дьяволы создали такие отбрасываемые огненные горы, в сравнении с которыми те, что обрушились на упомянутые восточные острова, следует рассматривать как камень из смешной детской рогатки. Повсюду хранятся тысячи подобных огненных гор, но где — не знает никто. Для большеносых это незаслуженное счастье, что еще ничто не взорвалось. Означает ли это, что отдаленное человечество, в особенности это касается большеносых, полностью лишилось разума?

Видит ли кто-либо из тех, кто изобретает огненные юры, чуть дальше своего носа?

Нет. Никто не видит. И это объясняется одним из самых значительных недугов большеносой учености, который мне пришлось наблюдать.

Представь себе врача, который лечит только нос. Когда тебе плохо, он говорит, осмотрев тебя: «Высокочтимый Цзи-гу, ваш достойный восхищения, затмевающий красотой все звезды неба и ароматы весны нос в полном порядке. До свидания»

А следующий врач занимается только пальцами на ноге. Следующий — пупком. И когда ты находишь, наконец, такого, который компетентен в твоих страданиях — скажем так: в твоем желудке, он дает тебе лекарство, от которого чуть не лопаются твои глаза. И если ты после этого начнешь жаловаться, желудочный врач скажет: «Сожалею. Меня это не интересует. Я должен был вылечить желудок. Я это сделал».

Точно так обстоит дело и с большеносой наукой. Как будто подорванные тем самым черным порошком, разлетаются во все стороны ее обломки. Я тут услышал шутку: что касается мира большеносых в области знания (или мудрости), то его сейчас можно разделить на две части. Одна часть не знает ничего обо всем, вторая знает все ни о чем. Последних называют знатоками.

И это прямо привело к тому, что безрассудные ученые изобрели огненные горы… а остальное их не интересует. Само собой разумеется, что уже сделанное открытие невозможно обратить назад, как нельзя поймать обратно вылетевшее изо рта слово.

А теперь о самом ужасном для тебя и для меня: наши отдаленные потомки, теперешние обитатели Срединного царства, не лучше. Явно зараженные взрывающим духом большеносых, они тоже изобретают подобные огненные горы, и недавно в одном из тех продающихся на улице сложенных плакатов (здесь их называют Га-сет) было сообщение, что властители в Срединном царстве если и не сбросили такую гору на головы другим, то для пробы ее взорвали — наверное, для того, чтобы послушать, как грохочет гром, и увидеть, как сверкает молния.

Предполагал ли ты подобное тупоумие у наших потомков?

Там случилось еще кое-что, для чего слово «возмутительно» ничуть не является соразмерным выражением, нечто, о чем я не осмеливаюсь тут написать. Я расскажу тебе об «этом», если когда-нибудь вернусь обратно.

Если раньше иногда у меня и возникали мысли каким-нибудь способом попасть в сегодняшнее Срединное царство, то теперь, когда я прочитал об «этом» в Га-сет, я буду «этого» остерегаться.

Опять вернуться в Либицзин было сложно, но я опасаюсь, что сбежать отсюда, а именно от Я-на, будет еще сложнее. Ни за что на свете она не должна узнать, что я здесь пишу. Прочитать она, конечно, не сможет, потому что у нее нет никакого представления о наших буквах, но она постоянно пребывает в чрезмерных хлопотах обо мне и не переставая спрашивает: «Что ты пишешь? Как это звучит? Прочитай это на моем языке!» и так далее. Она хороший человек, но ее доброта начинает на меня давить. Она ос-си, зовут ее, как сказано, Я-на. Всех дам в Красной провинции ос-си зовут Я-на. У нее двое, по ее мнению очаровательных детей, которые уже почти оборвали нити моей жизни.

Цирк Ша Би-до давал в одном из маленьких городов на упомянутом севере Красной провинции свое последнее представление — причем мы не подозревали о своей грядущей судьбе. Никто, кажется, кроме меня, не заметил, что однажды утром пришли два господина и разбудили Бобровые усы. Одетый в розовую ночную рубашку он, еще не совсем проснувшись, открыл им свою жилую повозку, и когда они вскоре ушли, Бобровые усы долго еще смотрел им вслед из двери — он был все еще в розовой ночной рубашке, но его лицо стало цвета очень светлого песка. И его босые ноги, выглядывающие из-под ночной рубашки, казались еще более бледными, чем обычно — эту странность я сохраню в своей памяти.

Я подошел к нему и глянул ему в лицо.

Он не поздоровался со мной, не пожелал «доброго утра», лишь сказал хриплым голосом: «Это всё».

— Что все, внушающий благоговение начальник всемирно известно цирка Ша Би-до?

— Внушающий благоговение! Как бы не так! Завтра заберут зверей. Шатер заберут уже сегодня после обеда. Повозки и все остальное уже давно мне не принадлежит. Остатки хлама они скорее всего сожгут. Когда ты услышишь хлопок, это будет означать конец.

Он пошел в свою живую повозку, заперся, и действительно в этом узком помещении сразу раздался такой ужасающий хлопок, что я в какой-то момент решил, что повозка лопнула. Все сбежались, открыли повозку и вынесли Бобровые усы наружу. Его розовая ночная рубашка была мокрой от крови. Он выстрелил себе в голову из ручного прибора с черным порошком.

Я, пригнувшись, пробрался через кричащую толпу, вбежал в свою жилую повозку, спешно упаковал вещи (за это время они помимо уже упомянутой сумки заполнили еще и внутренность одного Че Mo-дань) вынул из тайника сэкономленные деньги и отправился восвояси. Пещеру передвижных железных труб я нашел без труда. Будучи уже достаточно опытным, я купил бумажку, дающую мне разрешение на поездку в трубе, сел в вагон и поехал в Либицзин. В городе «Дай мне марку», называемом также «Городом сорока тысяч пивных» я должен был пересесть из одной железной трубы на колесах в другую.