Лучшее лето в её жизни - Лея Любомирская

– Это называется – без проблем? – Инасиу косится на марлевый прямоугольник на животе и тут же отводит глаза. – А как тогда выглядят проблемы?

– По-всякому, – лаконично отвечает старшая медсестра. – Так что не жалуйся.

Инасиу встает с кушетки, но в животе что-то дергает, и он снова усаживается.

– А кто должен был меня предупредить? Куратор?

Маргарида Тавареш молча кивает.

– А где он вообще? – обиженно интересуется Инасиу. – Когда их величество соизволят появиться? Вы в курсе, что он даже не позвонил! Я его с самого утра ищу, это же он должен был резать этот чертов…

Медсестра подходит к тумбочке и начинает подчеркнуто деловито в ней рыться. Инасиу снова становится не по себе.

– Что с ним? – почти шепотом спрашивает он.

– Пациент у него умер, – не поворачиваясь говорит Маргарида Тавареш. – На столе. Судя по последствиям, по его вине.

Инасиу хочет сказать медсестре, что тазик со льдом ему все-таки не помешает, но не успевает – кушетка куда-то уплывает, и он, потеряв сознание, падает лицом вперед.

– А вот и наше светило, надежда отечественной хирургии! – ехидно говорит молодой хирург Педру Лопеш. – Ну, как дела? Не отрастил себе еще пару-тройку аппендиксов?

Лопеш всего на пять лет старше Инасиу, и Инасиу ненавидит его до глубины души. Каждый раз, когда Лопеш входит в операционную, Инасиу надеется, что тот где-нибудь ошибется и проведет месяц-другой в реанимации. Но увы. Педру Лопеш отличный хирург и после самой сложной операции отсутствует самое большее два дня.

– Смотри, ты не отрасти, – огрызается Инасиу, но Лопеш его не слышит: он поймал проходившую мимо хорошенькую стажерку и что-то ей шепчет на ухо. Стажерка краснеет и хихикает.

– Не дуйся, – говорит кто-то, и Инасиу резко поворачивается. За его спиной стоит заговорщицки улыбающаяся старшая медсестра Маргарида Тавареш.

– Знаешь, что сейчас будет делать наш дорогой доктор Лопеш? – со значением спрашивает она. Инасиу хочет сказать, что его это совершенно не интересует, но она уже продолжает: – Доктор Лопеш сейчас будет делать обрезание. К нам везут мальчика с острым фимозом – только что позвонили из диспетчерской.

Вспугнутая громким смехом стажерка срывается с места и убегает. Педру Лопеш недовольно оборачивается. Посреди коридора стоят старшая медсестра Маргарида Тавареш и интерн Инасиу Жозе Пештана и, хлопая друг друга по спине, хохочут до слез.

Уши Бруну

Однажды зимним утром лейтенант от инфантарии Бруну де Соуза Диаш проснулся, томимый сильной головной болью и нехорошими предчувствиями.

Не открывая глаз, лейтенант похлопал рукой по тумбочке, пытаясь нащупать бутылку с минеральной водой. Бутылку он не нашел, но зато свалил с тумбочки будильник. Когда в голове отзвонили колокола, вызванные грохотом упавшего будильника, лейтенант Бруну Диаш решил прибегнуть к посторонней помощи.

– Тереза… – слабым голосом позвал он. – О Тереза!

– Что тебе надо? – нелюбезно отозвалась жена со своей половины кровати.

– Спаси меня, Тереза, – как можно жалостливее попросил лейтенант и завозился в постели. – Принеси водички и аспирину!

– Сам возьми, – еще нелюбезнее буркнула жена.

– Сам не могу, – просипел Бруну, прижимая ледяную руку к горящему лбу. – Умираю…

Кровать заскрипела, и Бруну с облегчением понял, что Тереза встает.

– На, – спустя минуту сказала она, со стуком ставя на тумбочку стеклянную бутылку. От этого стука в голове у Бруну что-то болезненно заныло, но лейтенант даже не поморщился, чтобы не рассердить жену.

– Спасибо, любимая, ты ангел! – произнес Бруну, с трудом разлепляя глаза. Держась за голову, он сел, отвинтил пробку с маленькой зеленой бутылки и с наслаждением отпил больше половины. Потом вытащил из принесенной Терезой упаковки две таблетки растворимого аспирина, разломал, кинул в бутылку, закрыл горлышко ладонью и хорошенько встряхнул. Потом отнял ладонь от горлышка, зачем-то понюхал пузырящуюся воду, зажмурился и одним глотком допил до конца.

– Бррр, – сказал он, передернувшись. – Тереза, ты спасла мне жизнь. Проси чего хочешь!

– Я все время прошу только об одном! – мрачно ответила Тереза, выходя из комнаты. – Чтобы ты пил меньше!

– Это называется – хотеть невозможного, – пробормотал себе под нос Бруну, нащупывая ногой шлепанцы.

Встав с кровати, он со стоном потянулся, несколько раз взмахнул руками и подошел к зеркалу.

– Доброе утро, господин лейтенант, – поприветствовал сам себя Бруну, одергивая пижамную куртку и придирчиво разглядывая свое долговязое отражение. Отражение было слегка желтоватым и потрепанным, но все еще довольно привлекательным. Вот только в районе головы наблюдалась некая несообразность.

«Зарос я сильно, что ли? – подумал Бруну, берясь рукой за сизый щетинистый подбородок. – Или, может, стричься пора?»

Бруну повернул голову и, скосив глаза, попытался взглянуть на себя в профиль. Ощущение несообразности не пропало и вроде бы даже усилилось.

Бруну поискал расческу, но не нашел, отступил от зеркала, вытащил из шкафа коричневый форменный берет, лихо натянул его на голову и похолодел: руки соскользнули с головы, не встретив привычного сопротивления. У Бруну возникло абсурдное ощущение, что у него нет ушей.

Лейтенант нервно засмеялся и вернулся к зеркалу, но посмотреть решился не сразу.

Вначале он поскреб ногтем какое-то пятнышко на пижаме. Потом покрутил пуговицу. Потом еще раз поскреб пятнышко.

И только после этого глубоко вздохнул и с отчаянием человека, впервые прыгающего с парашютом, в упор уставился на свое отражение.

Ушей не было.

С кухни запахло свежесваренным кофе, и в комнату заглянула Тереза с бутербродом в руке.

– Завтракать будешь? – спросила она подобревшим голосом. – Иди, уже все на столе.

Бруну оторвался от зеркала и еще раз провел руками по тем местам, где еще вчера красовалась пара довольно ладных ушей.

– Те-тереза, – запинаясь проговорил он, – ты не видела моих ушей?

– В ящике лежат, а если нет, то в грязном белье, – не удивившись, ответила Тереза и откусила от бутерброда.

– В ящике?! – с недоверием переспросил Бруну.

– Ну да. Или в грязном белье. – Тереза подошла к зеркалу, подышала на него и протерла рукавом халата. – Ты вечно все разбрасываешь, а я вечно за тобой собираю, и стираю, и складываю, а ты только и знаешь что пачкаешь и разбрасываешь, разбрасываешь и пачкаешь, а потом я тебе виновата, а я только стираю… – Тереза прервалась, чтобы вздохнуть, и Бруну немедленно этим воспользовался.

– Мои УШИ?!! – переспросил он хрипло. – В ГРЯЗНОМ БЕЛЬЕ?!!

– Какие уши? – рассеянно переспросила Тереза, неловко взмахнув бутербродом. – Я про рубашки твои говорила и про носки, ты их вечно где попало…

Бруну схватил Терезу за плечи и затряс.

– Какие, к черту, рубашки?! – взревел он. – Какие, к черту, носки?! Я тебя про уши спрашиваю, ты речь человеческую понимаешь или нет?!! Про уши! Уши мои куда-то делись, уши!!!

Терезины губы задрожали. За десять лет, что они с Бруну были женаты, лейтенант только дважды повысил на нее голос: когда она случайно сожгла его мундир накануне парада 25 апреля и когда во время чемпионата мира по футболу пошла пить кофе с соседкой доной Консейсау и забыла записать полуфинальный матч. Бруну тогда кричал и топал ногами, но не выглядел и вполовину так угрожающе, как сейчас.

– Что ты на меня орешь? – проблеяла Тереза и уронила на пол недоеденный бутерброд. По ее щекам покатились круглые мультипликационные слезы.

Лейтенанту стало стыдно. В конце концов, жена не виновата в том, что у него куда-то пропали уши. Бруну выпустил Терезу и неловко похлопал ее по плечу.

– Ну не реви, Терезиня, ты чего?

Тереза, которая все всегда делала наперекор мужу, закрыла лицо руками и бурно зарыдала.

Бруну тяжело вздохнул и нежно обнял жену.

– Ну-ну-ну, – успокоительно забормотал он ей в макушку, – я больше не буду, Терезиня, прости меня. Ну видишь, всё, я уже не кричу… Ну не плачь, миленькая, солнышко мое…

Тереза протяжно всхлипнула и уткнулась носом в вырез мужниной пижамной куртки. В вырезе стало горячо и влажно, и Бруну умилился.

– Девочка моя, – прошептал он. – Хорошая…

Тереза подняла голову и солнечно, как десять лет назад, улыбнулась Бруну. Потом ее улыбка потускнела.

– Ой, – сказала Тереза. – А что это у тебя с ушами?!

Добрососедские отношения

Сестра Перпéтуя еще раз тщательно пересчитала сдачу и тихонько вздохнула.

– Прошу прощения, сеньор Фабиу, – сказала она, натянуто улыбаясь, – но я вам дала два евро…

– Конечно-конечно! – вскричал сеньор Фабиу, выхватывая из коробочки две пятидесятисентимовые монетки. – Это я прошу прощения у сестpы! Я просто задумался, знаете…

«Ничего ты не задумался, вороватая твоя морда», – хмуро подумала сестра Перпетуя, ссыпая монетки в малюсенький вязаный кошелечек. Хлеб со злаками, который она каждые два дня покупала в передвижной пекарне сеньора Фабиу, и без того подорожал с прошлого года почти вдвое, но сеньор Фабиу все равно так и норовил надуть на сдаче.