Лучшее лето в её жизни - Лея Любомирская

Подоспевшая Франсишка подает ей крошечную чашечку. Чтобы побыстрее покончить с неприятным ритуалом, Мадалена делает большой глоток… и разом обжигает рот и горло.

Дона Карлота с интересом естествоиспытателя смотрит, как по пухлому, еще более покрасневшему лицу родственницы текут слезы.

– Франсишка! – зовет она. – Принесите сеньоре Пештане стакан холодной воды! И куда вы опять засунули коробку с носовыми платками? Сколько раз надо вам повторять, что носовые платки всегда должны быть под рукой?!

«Пожалуй, я возьму вон той колбасы, – думает Алешандра Суареш, разглядывая тугой розовый батон, не умещающийся в соломенной корзинке. – Не особо изысканная, но на вид весьма аппетитная».

Добродушная Мадалена не умеет сердиться долго. Она уже прокашлялась, утерла слезы, выпила два стакана воды и еще один – после долгих уговоров – лимонада со льдом и мятой и опять горит энтузиазмом.

– Ах, дона Карлоточка, – произносит она тоном опытной искусительницы. – Вы себе даже не представляете, что мне сегодня рассказал мой Матуш!

Дона Карлота тихонечко вздыхает. Так она и знала. Матуш – верный Мадаленин поклонник, преданно ухаживающий за ней вот уже добрых полтора десятка лет, – недавно стал владельцем крошечного магазинчика, торгующего лотерейными билетами, открытками с видами Лиссабона и бульварными газетками. Теперь Матуш целыми днями читает всякую дрянь, а потом пересказывает ее неграмотной Мадалене. А Мадалена тут же мчится к доне Карлоте, чтобы поделиться с ней «по-родственному». В прошлый понедельник это была новость о грядущем конце света. За два дня до того – рассказ о бородатом младенце с двумя головами. А теперь что?

– Это о коммунистах. – Мадалена оглядывается и слегка понижает голос. – Знаете ли вы, дона Карлоточка, что у коммунистов есть Железная Занавеска?!

От неожиданности дона Карлота издает булькающий звук, но тут же берет себя в руки.

– Да-да! – с жаром продолжает Мадалена. – Поэтому у них, в коммунистических странах, всегда темно!!! Они живут за Железной Занавеской!!! Дышать у них почти нечем, и воздух выдают по карточкам!

Доне Карлоте уже все равно – по карточкам, так по карточкам. Совершенно без сил она полулежит в кресле, мечтая только об одном – не расхохотаться в голос.

– А по ночам, – увлекшись повествованием, Мадалена даже не замечает, что происходит с доной Карлотой, – они приоткрывают занавеску и ПОДГЛЯДЫВАЮТ ЗА НАМИ!!! И это страшный секрет! Если коммунисты узнают, что я вам это рассказала, они нас обеих порежут на мелкие кусочки!

Дона Карлота не выдерживает и разражается совершенно неаристократическим хохотом. Мадалена обиженно замолкает. В этот момент что-то легонько касается ее плеча, и толстушка испуганно взвизгивает.

– Я только хотела спросить, не нужно ли еще чего-нибудь. – Лицо Франсишки, как обычно, непроницаемо, но в глубине ее маленьких тусклых глаз Мадалене внезапно мерещится угроза.

– Барышня! – Алешандра Суареш, теряя терпение, пытается привлечь внимание продавщицы. – Барышня! Вы мне взвесите кусок этой колбасы, или я должна здесь стоять до завтра?!

– Одну минуточку. – На туповатом лице продавщицы – смесь сосредоточенности и безмятежности. – Вам какой? Вот этой, жирненькой?

– Да, пожалуйста, – кивает Алешандра. – А скажите мне, дона… дона… – Алешандра, сощурившись, читает имя, написанное на маленькой табличке. – Скажите мне, дона Франсишка, вот эта ветчина, которая лежит рядом с колбасой, она тоже жирная?

– Нет-нет, что вы! – обижается продавщица. – Ни капли жира! Чудесная, практически диетическая ветчинка из мяса индейки!

– Тогда взвесьте мне, пожалуйста, и ее тоже.

– Хорошо. – Франсишка бросает на весы бледно-розовый брусок ветчины и поворачивается к Алешандре. – Вам так завернуть, – неожиданно сипло спрашивает она, облизывая губы дрожащим языком, – или, может, порезать? Я бы порезала. На кусочки, а?

Нанда на свежем воздухе

Нанда курит на балконе. Облокотилась о перила и задумчиво пускает дым.

Балкон крошечный, полтора на полтора шага. Нанда делит его с двумя большими кадками с гибискусами и одним маленьким горшком с карликовой пальмой. Покосившаяся пальма подперта воткнутым в землю красным карандашом. Вчера Нанда не уследила за толстым котом Барнабе, и он немножко покопался в горшке. Пальму Нанда спасла, но отшлепанный газетой Барнабе в отместку откусил первый гибискусовый бутон.

Нанда смотрит вниз. Справа внизу, возле такого же, как у нее, балкона, на узеньком карнизе сушатся чьи-то маленькие белые кроссовки. Кроссовки старенькие и какие-то измятые, как будто их долго жевали. Они стоят смешно уткнувшись друг в друга носами. Нанда перегибается через перила и пытается стряхнуть пепел в ближайший кроссовок, но промахивается.

На плите свистит чайник. Нанда тушит окурок о перила и сует его в кадку с гибискусом.

Ей тут же становится стыдно, поэтому она осторожно, двумя пальцами, вытаскивает окурок, уже перепачканный мокрой землей, кладет его на перила, долго и тщательно вытирает пальцы об джинсы.

Чайник свистит все надрывнее, но Нанда не обращает на него никакого внимания. Она выходит в комнату, решительно хватает развалившегося в кресле Барнабе и запирает его в ванной. Спросонья Барнабе коротко вякает, потом стягивает с батареи две тряпки и полотенце, укладывается на них и снова засыпает.

Нанда выносит с балкона горшок с покосившейся карликовой пальмой и ставит его на стол. Потом, согнувшись и покряхтывая от натуги, волоком вытаскивает обе кадки с гибискусами.

Чайник отчаянно взвизгивает и сплевывает свисток. Нанда не глядя протягивает руку и выключает плиту. Подходит к узкому буфету, сплошь залепленному переводными картинками, и вытаскивает оттуда маленький пузатый заварочный чайничек из рыжей глины и большую красную жестянку из-под чая. Жестянка кажется Нанде подозрительно легкой. Нанда трясет ее, потом поддевает крышку кончиком ножа и открывает жестянку. Жестянка пуста.

Нанда тяжело вздыхает, споласкивает чайничек под краном, засовывает туда два пакетика чая «Делти» из надорванной картонной коробки и заливает их кипятком. Крышку от пузатого чайничка Барнабе уронил с балкона еще в прошлом году, поэтому Нанда прикрывает чайничек маленьким блюдцем в голубых незабудках.

В ванной просыпается Барнабе и начинает скрестись в дверь, тоненько постанывая. Нанда заглядывает к нему и говорит «ш-шу!». Барнабе прекращает постанывать и скрестись, но начинает ныть басом. Нанда еще раз говорит «ш-шу!» и звонко хлопает раскрытой ладонью по косяку ванной. Барнабе недовольно умолкает, Нанда даже через дверь чувствует его недобрый взгляд.

Нанда несет на балкон стул и маленькую скамеечку для ног. На стул она кладет зеленую клетчатую салфетку с вышитыми инициалами Ф. М. – Фернанда Машаду. Эту салфетку Нанда сделала во втором классе и получила за нее «отлично», потому что буквы вышли красивые что с лица, что с изнанки. На салфетку Нанда ставит заварочный чайник, белую кружку с ручкой в виде пятнистой коровы, блюдце с нарезанным лимоном и оставшееся с Пасхи шоколадное яйцо. Приносит из комнаты большую пластмассовую пепельницу и полупустую бутылку какого-то сладкого сливочного ликера. Пепельницу Нанда пристраивает на перила рядом с грязным окурком, а бутылку ставит на пол, потому что на стуле места уже нет.

Нанда придирчиво оглядывает балкон, вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку и кладет их рядом с чайничком. Наливает в чашку с ручкой-коровой дегтярно-черного, почти непрозрачного чая, кидает туда лимон и осторожно усаживается на маленькую скамеечку, вытянув длинные ноги по обе стороны стула.

Правая нога почему-то оказалась длиннее и просунулась между прутьями балконной ограды. Нанда дергает ногой, вначале слегка, потом посильнее, пока наконец мягкая розовая тапочка с помпоном не сваливается вниз. Нанда шевелит пальцами в полосатом носке-перчатке и хохочет.

«Четыре часа, – думает Паулиня Азеведу. – Кроссовки должны были уже высохнуть».

Она поднимает жалюзи, раскрывает окно и недовольно хмурится. На карнизе рядом с ее чистенькими кроссовками лежит чужая поношенная розовая тапка с помпоном.

– Засранцы, – бурчит Паулиня. – Сейчас поднимусь и…

Паулиня замолкает и дышит на внезапно заледеневшие руки. Ей некуда подниматься. Она живет практически на крыше, в прилепленной к трубе крошечной квартирке, которую лифтерша сдает ей за сто пятьдесят евро в месяц.

– Спокойно, – говорит Паулиня громко и раздельно. – Спокойно. Это просто мальчишки. Опять бегали по крыше и закинули мне сюда эту тапку. Просто мальчишки.

Паулиня высовывается из окна в поисках мальчишек. Оглядывается вокруг, зачем-то поднимает голову. Прямо перед ней в воздухе парит пятка в полосатом радужном носке и довольно шевелит пальцами.