Пределы зримого - Роберт Ирвин

Еще один пример всеобщего лицемерия состоит в том, как мои друзья и знакомые разводят словеса вокруг чего-то, изображенного на картине, какой-нибудь вещи, на которую в реальной жизни они даже не обратили бы внимания. Вот, кстати взять наш вчерашний ужин с Филиппом. Посуда еще оставалась на столе. Я отлично помню половинку яичной скорлупы, почти прозрачную в мерцающем свете свечей, воск, спиралью обтекающий основание подсвечника, еще одну спираль — лимонную кожуру, несколько витков которой свисали со стопки поставленных друг на друга тарелок, мой опрокинутый бокал, из которого выплеснулись остатки вина и смешались с лепестками роз, вышитых на салфетке. Этот натюрморт показался мне великолепным. Напиши его Клаус ван дер Хеда или Петер Де Хох, перед ним полагалось бы благоговейно вздыхать как минимум минут десять. А так — Филипп лишь бросил раздраженный взгляд на неубранный стол. Невидящий взгляд. Ну, мне и пришлось поскорее унести все на кухню, по пути меланхолично размышляя на тему быстротечности всего сущего. Зачем ему было на мне жениться? Я уверена, что мы все видим один и тот же мир. Тогда почему мы не можем поговорить о нем так же? Леонардо не был таким лицемером.

Но, конечно же, не обо всем этом думаю я сейчас. Ощущая дыхание Мукора у себя за спиной, я сломя голову врываюсь в картину, где мгновенно обретаю истинный покой. Господи, да тут можно есть без тарелок — такая здесь чистота!

Непреодолимая сила заставляет меня опуститься на колени на этот пол, на его блестящие плитки. Проводя по ним влажными пальцами, я получаю невыразимое удовольствие. Невероятно. Ни пылинки даже в швах между плитками! Этот пол, наверное, мыли зубной щеткой. (Нет, я все понимаю: знай я, что мою комнату собирается увековечить художник, я тоже постаралась бы навести в ней порядок, и все же…) Я восторженно поднимаю глаза — все вокруг сверкает чистотой. Ни единой мрачной тени! (Будь это Леонардо — во всех углах заплясали бы четкие контуры теней. Тени восхищают и вдохновляют Леонардо. Но это Де Хох — именно тот художник, который способен по достоинству оценить чистенький, прибранный домик. Стефани утром что-то говорила о Де Хохе. Что-то забавное. Что именно — мне сейчас не вспомнить. Неважно, еще успеется.)

Нет, что за картина! Оказавшись внутри нее, можно увидеть мысленным взором все до мельчайших подробностей. Мебель в комнате не старая, все покрыто лаком, нигде ни пылинки, даже под столом, на резном сундучке, в котором держат ночной горшок. Белоснежная накрахмаленная скатерть на столе настолько бела и так сильно накрахмалена, что, похоже, приобретает свойства граненого стекла. На ней покоятся не какие-то там пластмассовые стаканчики и тарелки, которые можно отмыть, наскоро окунув в воду и ополоснув. Нет, это добротное серебро и эту тяжелую керамику нужно хорошенько протереть, начистить и отполировать до блеска. Да посмотрите хотя бы на маслобойку у двери! Ее ручка сияет как золото! Через приоткрытую дверь виден кусочек ведущей через сад мощеной дорожки, и нет нужды проверять — даже отсюда ясно, что каждый булыжник этой дорожки тщательно выскребли и отполировали. А секрет дома — эту тайну я разгадываю по губам ребенка. Маленькая девочка, стоящая рядом с Женщиной, Чистящей Яблоки, учится читать и по слогам читает начертанный на каминном экране девиз — цитату из собрания проповедей пастора Варбурга: «Бог скрыт в малом».

Слава Богу, что я успела принять ванну, и сейчас — мокрая, но более или менее чистая — стою на стерильном полу, на который с меня падают редкие капли; глядя на меня, Женщина улыбается. (Я убеждена, что эта картина на редкость удачна. Еще одно тому доказательство — неотступно следящие за мной глаза хозяйки дома.) Я должна рассказать ей все о себе. Настало время исповедаться и очиститься.

И я рассказываю. Рассказываю о том, какие сложности подстерегают меня при застилании постели, о моих археологических находках и разговорах с отцом Тейяром и с Леонардо да Винчи, о низком интеллектуальном уровне «кофейных» подружек и о том, как сломался мой пылесос. Главное — ничего не пропустить. Отдельно я рассказываю о безнадежной — в одиночку — борьбе с Мукором. Можно спать с другим человеком, можно делить с ним стол, жить под одной крышей, но работа по дому всегда делается в одиночестве. Я страшно одинока.

Я выкладываю о себе все без утайки, но моя исповедь — лишь прелюдия к суровому допросу. Я требую от Дамы ответа. Кто я? Почему я стала одной из избранных? Я не могу делать выпавшую на мою долю работу, не задумываясь о ней. Сколько вопросов я задала себе, стоя над раковиной с грязной посудой! Во-первых, удивительно, что я оказалась именно такой домохозяйкой, какая я есть. Во-вторых, если я не одна такая, то почему никто меня не ищет? Почему так получается, что я оказалась единственной домохозяйкой, которой открылась угроза Мукора и его легионов мусора? Почему именно я?

Ты молчишь, моя госпожа. Дай же мне ответы. Почему получается так, что весь мир вращается вокруг меня? Почему солнце следует за мной повсюду, куда бы я ни пошла? Почему близкие предметы так велики, а далекие малы? Почему так случилось, что облака, стены, даже частицы пыли говорят со мной и только со мной? Видения посещают поэтов и художников, но что-то я не припомню, чтобы когда-либо в истории озарение снисходило на домохозяйку. Я не могу избавиться от своих видений, я ощущаю себя избранной, но в то же время мне не отделаться от мысли, что эти видения даны мне в наказание. Избавь меня от них или, по крайней мере, объясни их!

Бразильская больница, мытье посуды, выслеживание невидимого зверя в кукурузном поле — одно следует за другим, и я никак не могу уследить, в чем смысл, в чем предназначение череды этих событий. Бесполезно — просто одна картина сменяет другую, бесконечно — как бесконечна работа по дому. После сегодняшней грязной посуды будет посуда завтрашняя. Ее тоже нужно будет помыть и вытереть. Домашние дела сродни покраске Форт — Бриджа. Пока успеваешь дойти до конца, выясняется, что пора начинать красить сначала. И все же высказав все это, я вдруг начинаю осознавать: все, что я делаю, имеет смысл. Некий большой таинственный Смысл. Я чувствую, что мне это подсказывает, но не вижу. Вытирая пыль и подметая, я знаю, что за мной наблюдают невидимые зрители. Многочисленные, но невидимые зрители следуют за мной по всему дому, наблюдают за моей работой и впитывают мои мысли — слово за словом, образ за образом. Ради этих невидимых зрителей я, наверное, и продолжаю этот непрерывный мысленный монолог. Дабы они всё поняли, мне приходится мыслить ясно и четко. Я представляю себе эту незримую публику в виде мух на стене, тысяч и тысяч мух, так плотно облепивших стену, что некоторые сидят друг на дружке. Так много крылышек и усиков, что почти слышно, как они подергиваются. (Кстати, изготовленные промышленным способом и широко продаваемые инсектициды не очень эффективны против обычной комнатной мухи, которая быстро приобретает иммунитет против подобной продукции. Личная гигиена и постоянное тщательное поддержание чистоты в доме — лучшая защита от этих вредных насекомых. Мухи обладают на редкость омерзительными повадками. С ужасающей неразборчивостью они с огромным аппетитом пожирают как нашу еду, так и наши экскременты, преспокойно пачкая лапки и в том, и в другом.) Впрочем, все это просто к слову пришлось, и о мухах я упоминаю лишь для сравнения и ради пущей яркости описания. На самом деле моих невидимых зрителей я представляю себе больше похожими на людей, чем на комнатных мух.

Но почему эти незримые существа наблюдают за мной — и только за мной? Почему слушают? Ну почему я вечно оказываюсь в центре внимания?

Глава 9

Холст плотно загрунтован — от кромки до кромки; сам же красочный слой нанесен так тщательно, что отдельные мазки можно разглядеть только под микроскопом. Тем не менее общий замысел художника далеко не ясен. Петер Де Хох упорно трудится над «Женщиной, чистящей яблоки». Картина является — точнее, являлась — этюдом в свете, то есть в управляемых модуляциях пигмента. Свет исходит от окна высоко над левым плечом женщины. Желтый на плотно освинцованной оконной раме, он по мановению кисти художника становится голубовато-белым на противоположной стене, где отражается освинцованный световой узор. Свет падает на высокий выпуклый лоб женщины, на сверкающее серебро острого ножа у нее в руке, на тускло поблескивающую золотую вазу у ног. Там же, где свет выделяет участки позолоченной лепнины вокруг камина, его особая насыщенность подчеркивается крохотными мазками белил. Чем дальше от окна — тем сумрачнее краски освещаемого им помещения. Но тлеющие под кипящим котлом угли создают второй источник освещения в кухне. Это алое свечение растекается по полированному, почти зеркальному полу. О существовании кочерги рядом с аккуратной кучкой угля можно догадаться только по сплетению серебристых полосок.