Пределы зримого - Роберт Ирвин

Логистика — это умение придавать значение всем мелочам, грамотно составлять списки и организовывать складское хранение — в общем, обеспечивать материальное снабжение и тыл воюющей армии. Тыловые службы сделали свое дело, перегруппировка сил завершена, боеприпасы доставлены, теперь дело за боевыми частями. Я бросаюсь в атаку со всей накопившейся во мне яростью. Моющее средство огненным валом накрывает дно кастрюли. Щетка переходит в планомерное наступление, упорно тесня противника. Ба-бах! Бу-бух! Бам! Трам! Бах-бах-бах! Танковый клин проволочной щетки пробивается сквозь вражеский укрепрайон по кратчайшей дороге к окруженным. По всему фронту слышна канонада, то тут, то там удается взломать оборону противника и начать продвижение вперед. Микробов, бактерий — немцев — почти не видно. Лишь иногда мелькают их спины. Враг в панике бежит, пытается вырваться из огненного кольца. Но это оказывается не так-то легко. Сам ландшафт, до этого работавший на немцев, оказывает им теперь медвежью услугу. Гусеницы их танков безнадежно вязнут в заболоченных, залитых дождями полях. Да и куда бежать? Войска, окружавшие Бастонь, сами оказались в окружении.

Справиться с пригоревшим пудингом оказывается легче, чем я ожидала. Фашисты-микробы действуют на огромном театре военных действий, их коммуникации растянуты, и на этот раз Мукор завел свой «вермахт» слишком далеко. Последний натиск — и враг повержен броней металлической щетки. На главной площади Бастони появляется кортеж Паттона, триумфально въезжающий в освобожденный город. Остается лишь добить противника да протереть кастрюлю. Когда я вижу в зеркале ее дна свое отражение, на моем лице расплывается усталая улыбка победителя в долгом и трудном бою.

Этот раунд за мной — никаких сомнений. В отличном настроении я даже выхожу в холл, чтобы позлорадствовать над Мукором. Мукор угрюмо молчит. Вдруг я замечаю, что мои руки по-прежнему пахнут грязной водой из раковины для посуды. Следовало бы помыть их более тщательно, но… я же сегодня не принимала ванну! Надо принять ванну.

Медленно, плавно изгибаясь, я начинаю свой стриптиз.

Глава 7

Медленно, плавно изгибаясь, я начинаю свой стриптиз. Как только сброшенная одежда падает на пол, вокруг моих ног поднимается облачко пыли. Несколько секунд я стою обнаженной в пелене возбужденно шевелящихся усиков и паутины. Пройдясь по холлу, я поднимаюсь по лестнице. Возвращаться и поднимать одежду я не собираюсь. Нужно как следует подразнить Мукора, открыто им пренебрегая.

В ванную! Она от стены до стены устлана ковровым покрытием. Одно из величайших удовольствий в моей жизни — возможность провести ступней по этому толстому ворсу, утопить в нем пальцы ног. Я тотчас пускаю воду. Мы с ней теперь друзья. И к тому же нам суждено быть союзниками. Как — никак я процентов на девяносто, если не ошибаюсь, состою из воды. Сейчас я хорошенько отмокну, понежусь в живительной влаге, потом надо не забыть достать из морозилки что-нибудь на обед Филиппу. (Продумать это будет нетрудно, так как информацию о том, что у меня в холодильнике и морозильной камере, я мысленно храню здесь, в ванной.) То, что мое тело почти целиком состоит из воды, это научный факт. Сейчас я погружаюсь в воду и в размышления. Вот! Именно так я и хотела подумать. Именно так я думаю. Никому из «подруг» я и не собиралась говорить об этом, но лично я убеждена в том, что не только мое тело соткано из воды, но и мысли мои, и чувства — тоже вода. Так я это ощущаю. Мои симпатии и предпочтения текут от меня к людям и вещам. В те дни (к счастью, достаточно редкие), когда спит мое воображение, я чувствую себя безнадежно высохшей. В другое время мой мозг и сердце полны воды; ее давление растет, и мне оказывается нужно выплеснуть ее на что-то, как это произошло сегодня в Арденнах. Если же не дать себе разрядиться, то по всему дому от меня останутся разбегающиеся пятна протечек. Нет смысла дальше описывать это: я уверена, что я — не единственный человек в мире, голова которого представляет собой сложную сантехническую конструкцию. Наверняка все мы устроены одинаково. Мысли просто плавают в водопроводе нашего мозга. Порой в водозабор попадает со дна такое, о существовании чего мы даже не подозреваем. По-моему, это тоже уже объясненный научный факт. И разве психоаналитики не твердят нам что-то в том же духе — или я опять не все поняла из того, о чем мне рассказывал Филипп?

Как бы то ни было, вода в воде — я расслабляюсь и отдыхаю в ванне. Стены ванной комнаты были недавно перекрашены в зеленый цвет. Но над самыми кранами на неровной штукатурке появились трещинки, сквозь которые видна старая белая краска. Я несколько озадачена этим явлением: мне казалось, что я особенно старательно крашу именно этот самый кусок стены. По мере того как я присматриваюсь к нему, он превращается для меня в еще один арктический пейзаж. Вздувшиеся участки штукатурки и застывшие бугорки предстают в виде заснеженных хребтов и ледяных торосов. Удивительно, но мне не кажется странным тот факт, что светло-зеленый цвет представляется мне снегом, а белые отметины — тенями и черным льдом. Я разглядываю ледяные глыбы, готовые сорваться в пропасть, нависшие над обрывами снежные козырьки, сталагмиты. Чуть левее меня пенится водопад: откуда-то из-под скал вырываются струи воды и, сорвавшись с изрядной высоты, несутся навстречу льду куда-то далеко вниз. Столкновение воды и льда высвобождает облака пара. Сколько величественности даже в таких микроскопических масштабах.

Вдруг я осознаю, что вода в ванне остыла. Чтобы окончательно не замерзнуть, я открываю горячий кран. Поток обновленных кипятком мыслей врывается в мое сознание. Облака пара скрывают от меня арктический ландшафт, и мой взор затуманивается. Там, где льется вода, становится горячо. Я поджимаю ноги, и мне тотчас же становится ясно, что в ванне есть место для мужчины. Теперь мы принимаем ванну вдвоем: я и, как мне кажется, Леонардо да Винчи. По крайней мере, мой визави очень похож на него: окладистая седая борода, косматые седые брови, лысина на макушке. Мне он кажется слегка худоватым. Через его плечо я дотрагиваюсь до крана и выключаю воду: я же не знаю, до какой степени он может переносить высокую температуру. Затем я протягиваю ему мыло. Он отрицательно качает головой. Этот человек принимает ванну не для того, чтобы помыться. Он погружается в нее из чисто научного интереса. Подумав, он все же берет у меня мыло и внимательно наблюдает за тем, как мыльные облака расплываются и исчезают в толще воде. Затем он хлопает по воде ладонью, отчего по поверхности бежит легкая рябь; из-под очаровательных мохнатых бровей на меня настойчиво глядят его глаза. Чего от меня ждут? Как я должна реагировать?

Оказывается, он хочет, чтобы я присмотрелась к игре света и тени, которую производит рябь на стенках ванны под водой. Так легче уследить за постоянно меняющимся узором волн. Сначала он одним шлепком в середине ванны рисует орнамент из большой волны и мелких концентрических окружностей, разбегающихся к бортам. Затем он требует, чтобы я повторила его в точности. У меня не получается. Тогда за дело берется он сам — и у него тоже ничего не выходит. Мне так интересно! Как — никак я здесь принимаю участие в самом настоящем научном эксперименте.

Леонардо полагает, что в текущей воде есть островки детерминизма, предсказуемости — «назовем их креоды, но все же это лишь жалкие островки в турбулентности вихрей и течений». Что есть эта сила хаоса, наполняющая наш мир, протекающая сквозь него, неуловимая и неконтролируемая, оставляющая после себя лишь почти нечитаемые, неразгадываемые следы? Эта сила присутствует не только в воде. Леонардо указывает пальцем на толстый мохнатый ковер на полу ванной. Наверное, из-под двери тянет едва уловимым сквозняком, и ворсинки ковра шевелятся, по ним пробегают беспорядочные волны. Мы пристально смотрим на ковер, как два охотника, которые, стоя на краю кукурузного поля, пытаются проследить путь убегающего от них зверя по едва уловимым колебаниям верхушек кукурузных стеблей. Мы едва дышим, измотавшись в погоне за добычей, отслеживая ее путь в небе — где зверь сил хаоса оставляет следы в форме облаков и изгибов ветвей деревьев — и в лесном ручье, где путь этого зверя отмечен беспорядочной чередой то появляющихся, то исчезающих водоворотов. Стоя на краю кукурузного поля бок о бок с Леонардо да Винчи, я вынуждена взять себя в руки, чтобы осознать истинную роковую предопределенность всего, что происходит со мной. Ибо эта охота — не обычная забава, а Сила Хаоса — не обычное животное. Это и есть таинственный, коварный и страшно опасный Зверь, Зверь Хаоса по кличке Сила. Я сейчас все объясню. Сила — порождение насилия, сотворенного в средневековой лаборатории алхимика. Невидимый Франкенштейн, Сила была рождена от наложения одушевленного на неодушевленное. Самое непонятное и опасное в ней — это то, что, сколько ее ни лови и ни сажай в клетку, она становится лишь сильнее; сила Силы растет, копится до тех пор, пока не происходит неизбежный Взрыв и выплеск Силы сквозь разорванные прутья удерживавшей ее клетки. Потому и наша охота так необычна, ибо цель ее — не поймать добычу, что лишь придало бы ей новых сил; мы просто пытаемся преследовать ее. Леонардо объяснил мне, что чем медленнее Зверь Силы бежит и чем сильнее ощущает себя загнанным, тем он сильнее. Но чем быстрее он движется, тем он становится слабее.