Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Статуя Свободы, — сказал кто-то.
— Странная же она, эта свобода! — ответил чей-то голос.
Вышли на палубу и эмигранты. Серые, убогие, стояли у своих узлов, с тревогой всматривались в контуры чужой земли, чужого города.
Пароход медленно полз загрязненным заливом, наконец причалил, и пассажиры начали выходить на палубу, спускаться по трапу на берег. Степняки сошли в числе последних, свернули в сторону. Неподалеку виднелся серый, огороженный проволокой, огромный барак, за ним, чуть поодаль, другой. Длинная очередь, конец которой упирался в портовую площадь, означала дорогу к бирже труда. Там виднелись вывески и объявления разных компаний, регистрационных контор.
— Где-то здесь и наши, — сказал Степняк.
Уже из окна трамвая он увидел и Данила, и того парня, и многих других своих попутчиков. Поникшие и безмолвные стояли они в очереди за обещанным счастьем. «А разница меж нами вообще-то незначительна, — подумал Сергей Михайлович. — Собственно, никакой...»
После нескольких дней отдыха и знакомства с городом, который не понравился ему своей крикливостью, беспорядочным смешением стилей и форм, Степняк начал свои выступления. Он рассказывал о царской тирании, веками свирепствующей на просторах необъятной империи, о народах, ее населяющих, которые пробуждаются и начинают вести борьбу за свержение ненавистного строя, о нигилистах-революционерах. И конечно же о грозящем выдачей их, русских эмигрантов, трактате.
Его слушали с интересом. Перед ними, жителями Нового Света, выступал человек, который — они уже знали из газет — чудом избежал судьбы, постигшей его товарищей, единомышленников, что он, обреченный на изгнание, живет в труднейших условиях, но не отрекается от своих убеждений, закалился в борьбе и отдает ей всю свою жизнь. Перед ними — нью-йоркцами, бруклинцами, рабочими и интеллигенцией — стоял не очень высокий крепыш в изрядно поношенной одежде, избитых штиблетах и скороговоркой рассказывал об ужасных вещах. Глаза его были наполнены гневом и ненавистью, лоб его еще сильнее морщился от напряжения, волосы лохматились, — весь он в это время, казалось, находился в каком-то ином, известном и подвластном лишь ему одному мире.
«...Слушатели остались довольны, и те, с которыми я разговаривала, выказывали чрезвычайно большой интерес к вашей лекции. Обычно бруклинская аудитория очень равнодушна; она редко воодушевляется, и часто бывает, что слушатели покидают зал, не дожидаясь конца лекции. Вы привлекли самую большую аудиторию, какую Общество имело за последние несколько лет».
Особа, писавшая это письмо, Эмма Тёдтеберг, сотрудница Исторического общества Лонг-Айленда в Бруклине, до сих пор не была знакома со Степняком, не была сторонницей его славы и таланта. Писала она как пишут уважаемым людям, от сердца. Сергей Михайлович ценил такие письма, просил жену беречь их как добрую память о простых американцах.
Писали о его выступлениях и многие газеты, даже «Нью-Йорк таймс». В целом доброжелательно, но не без иронии по поводу внешнего вида лектора.
— Пустяки, — отвечал на это Сергей Михайлович. — Важно одно — слушают меня люди или нет, даю ли я хоть что-то для их сердца и ума или напрасно трачу время.
Остановились они у Вишневецких, тоже эмигрантов, в обычной трудовой семье, которую еще в Лондоне рекомендовал им Феликс Волховский. Добродушный, уже немолодой хозяин предложил было свой выходной костюм, но Сергей Михайлович наотрез отказался.
Часто бывали у Лазаря Гольденберга. Бывший женевский печатник возглавлял американское издание «Свободной России». Не хватало средств, и если бы не Кеннан, газета наверняка захирела бы.
— Кеннан вообще хочет прибрать к своим рукам наше издание, — сказал однажды Гольденберг.
Степняк решительно возразил.
— Он наш друг, Сергей, — проговорила Фанни, — друг нашего дела. Сколько он делает, чтобы не допустить принятия трактата! Почему бы действительно не согласиться с его предложением?
— А потому, уважаемая, — резко сказал Степняк, — что одно дело сочувствовать нашей борьбе, а другое — бороться вместе с нами. Кеннан хороший человек, видный публицист, но он либерал, представитель господствующей верхушки. Мы не можем делать наше издание придворным. Лучше, если оно будет стоять на своих собственных ногах.
— Вестолл, между прочим, тоже не из рабочих, — заметила Фанни.
— Между Вестоллом и Кеннаном большая разница, хотя и принадлежат они, на первый взгляд, к одному классу. И не агитируй меня, пожалуйста. При Вестолле Пиз, Волховский, все мы. Да и не играет он той роли, на которую претендует Кеннан. Лучше давайте вместе подумаем, как расширить рамки Общества, как расширить, укрепить его финансовую базу. Без этого мы долго не протянем. А именно здесь, в этой богатой и чертовски сильной стране, хотелось бы иметь как можно больше сторонников.
— Я советовала бы, господа, обратиться к духовенству, это очень влиятельная каста, — сказала худощавая, средних лет миссис, одетая в длинное темное платье. Фамилию ее Степняк не запомнил, хотя они уже и встречались. Работала эта миссис секретарем нью-йоркского Общества помощи сибирским ссыльным.
— Что ж, — сказал Степняк, — обратиться можно, лишь бы из этого вышла польза.
Нью-Йорк. Бродвей
Кончился февраль. Степняк уже успел выступить во многих городах — в Нью-Йорке, Вашингтоне, Питтсфилде, — а Кеннан, встретиться с которым так хотелось, не приезжал. Более того — становилось очевиднее, что на этот раз встрече не суждено состояться, потому что американский друг сидел в Канаде, готовил к переизданию книгу «Сибирь и система ссылки»; писал, что предельно истощен, кто знает, управится ли вообще с этой работой, радовался успеху миссии, которую взял на себя Степняк, и желал всяческого благополучия.
Сергей Михайлович дочитывал последние лекции и готовился к поездке в Бостон. Мистер Осиас Понд, директор бостонского лекционного агентства, с которым — письменно — познакомил его Джордж, уже несколько раз приглашал, а сегодня прислал афишу, изданную по случаю предстоящего приезда гостя. Афиша была помпезной.
«ВПЕРВЫЕ В АМЕРИКЕ
Мистер Осиас У. Понд имеет честь известить о первом появлении в Америке знаменитого лидера русской революционной партии Сергея Степняка.
Те, кто видел знаменитого русского лидера, говорят, что это человек необычной внешности, с большим чувством собственного достоинства, самообладанием и уверенностью. Его лекции будут
