Пролог - Николай Яковлевич Олейник

стареть. Красивые женщины — да еще молодые! — шокируют меня, бьют наповал. Правда, был как-то случай, и я одну шокировал, — улыбнулся Бернард Шоу, и лицо его как-то смешно сморщилось, сбежалось, а большие уши еще сильнее оттопырились. Подумав, он махнул рукой: — Ну, об этом в другой раз. — Затем быстро подошел к столу, сел, взял листок бумаги. Некоторое время молча поглядывал на Степняка и резко водил карандашом, а когда закончил и показал работу, собравшиеся увидели штриховой портрет Степняка. Спадавшие небольшими волнами, вьющиеся волосы, буйная борода, задумчивые глаза под массивными дугами бровей, широкий нос, могучие, слегка наклоненные вперед плечи.

— Это вам, Сергей Михайлович, — протянул Степняку листок. — На память.

— Поглядите-ка! Да вы, Бернард, настоящий художник! — восторженно проговорил Сергей Михайлович. — Вот чего не знал... Спасибо.

— Да, основные черты схвачены точно, — сказала Лилли, взглянув на рисунок.

— Мистер Шоу, — обратился Волховский, — может, вы возьметесь оформлять наш журнал?

— Уже и заказы посыпались, — смеялся Шоу. — Дайте возможность сперва зацепиться за что-либо одно.

— Жаль. Художник нам сейчас очень нужен. А ваше имя украсило бы издание, — серьезно проговорил Волховский.

— Моим именем, дорогой Феликс, скоро начнут детей пугать, — ответил ему в том же тоне Бернард.

— Это почему же?

— Такова судьба всех театральных критиков, — развел руками Шоу. — Артист играет на сцене, а наш брат — на бумаге. Чем виртуознее игра, тем заметнее, занятнее для публики. И так — к клоунаде.

— Это вы уже преувеличиваете, мистер Шоу, — отозвался Уэллс.

— Возможно, Герберт, вполне возможно. Но иначе, пожалуй, ты бы и не обратил на меня внимания.

Вестолл и Степняк отошли в сторонку. Полгода и даже более они не виделись — Вильям снова побывал в Швейцарии, привез некоторые вести.

— Плеханову, видимо, придется оставить Женеву, — рассказывал он. — Швейцарское правительство все же поддалось давлению русских властей, недовольных деятельностью группы «Освобождение труда».

— Этого следовало ожидать, — сказал Степняк. — Надо будет подготовить для них место здесь. Хорошее дело начали они этим журналом.

— А знаете ли, мистер Степняк, — продолжал Вестолл, — ваше влияние оказалось благотворным. Я все более обращаюсь к русской литературе. Она кажется мне сейчас самой правдивой. Недавно читал Короленко — вашего земляка из Малороссии. Какая глубина!.. Я захватил с собою один из его рассказов — «Слепой музыкант». Сильная вещь! Чрезвычайно сильная! Так может писать только большой художник.

— Принесите, пожалуйста, я хочу прочесть, — попросил Сергей Михайлович. — Мне ничего из его рассказов не попадалось.

— Непременно принесу. И буду просить у вас помощи в переводе. Такие произведения должны быть известны повсюду.

— С огромной радостью, дорогой друг, — ответил Степняк. — Мы здесь создадим целый переводческий цех. Вы, Лилли, господин Эвелинг с женой... В первую очередь пустим Щедрина и Гаршина. И Успенского... Лилли даже Шевченко хочет представить английской публике...

— Рассчитывайте на мою полную поддержку, — сказал Вестолл.

Марк Твен (Сэмюэль Клеменс) — Степняку (в ответ на просьбу написать что-либо для журнала):

«Я весь с вами, «Фри Рашен», — об этом нечего и говорить. Но вы должны набраться терпения с таким медлительным и тяжелым на подъем человеком, как я. Могут пройти месяцы, прежде чем мне удастся написать для вас статью, но будьте уверены, я не выкину это дело из головы и из сердца ни на минуту.

Искренне ваш С.‑Л. Клеменс».

Джордж Кеннан писал, что в Америке ждут его, Степняка, и просил не откладывать поездки. Вместе с тем он извещал: к ним прибыл Шишко, которому удалось бежать из Сибири, и вскоре, точнее, в первых числах октября, он прибудет в Лондон.

— Вот, — радовался известию Степняк, — еще один гвардеец! Если так пойдет, то вскоре соберемся здесь большой компанией.

— Было бы прекрасно! — откликался Волховский.

— Кроме журнала организуем еще фонд вольной прессы, наладим пересылку литературы. Развернем дело так, что власти в Петербурге волосы на себе будут рвать. Я давно мечтаю возродить дело Герцена.

— Тебе есть чем гордиться. Твои книги, статьи привлекли столько сторонников, что никакими другими методами их не собрал бы.

— Но этого мало, Феликс, мы должны донести свою мысль, свою идею до каждого человека. Меня сейчас волнует Америка. Сумеют ли там наладить выпуск газеты?

— Там Кеннан, Гольденберг — люди опытные, — успокаивал его Волховский.

— На них и надежда. Надо скорее туда ехать. На месте виднее.

...Погода в начале октября, когда должен был приехать Шишко, оказалась удивительно хорошей. В скверах доцветали поздние цветы, деревья покрылись багрянцем, по вечерам на улицах по-прежнему толпился люд. Лишь Темза, особенно утренней порой, подолгу клубилась туманами, сверкала неприветливой, холодной зыбью.

Уже несколько вечеров Сергей Михайлович никуда не выходил, ожидал друга; одновременно заканчивал повесть, урывками читал ее домашним. Лилли в восторге! Она просила читать еще и еще. Ей было приятно слушать его сильный, слегка приглушенный грудной голос, незаметно для других следить за его движениями, за выражением лица... Как легко он пишет! И сильно! Слушаешь и будто видишь и Домонтовского, и Веру[15]... слышишь их разговоры... У нее так не получается. Слова даются с трудом, не слушаются, расползаются по закоулкам памяти... Знал бы Сергей Михайлович, что она задумала!.. А надо сказать. Она не может не поделиться с ним даже самым дорогим, самым интимным... Непременно — сказать. Ведь Овод, ее Артур, так будет похож на него! Возможно, не внешностью, зато характером — бесстрашием, твердостью, непобедимостью. Сколько он дал ей! Какой огонь зажег в ее душе! И разве может она в чем-то от него таиться?..

За дверью послышался шорох. Сергей Михайлович оторвался от бумаг, прислушался.

— Наверное, пес, — сказала жена. — Поздно уже, пароход давно прибыл.

Слабо звякнул и замер звонок. Степняк сорвался с места, бросился в коридор.

— Это он!

Человека, с которым он вошел в комнату, никто не знал.

— Кто вы? — по-английски спросил Сергей Михайлович.

Незнакомец, жмурясь, взглянул на него поверх очков, обвел взглядом комнату и что-то начал искать в кармане.

—