Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Сергей Михайлович улыбнулся ему, кивнул и взялся за ручку. Сегодня ему предстояло написать передовицу к первому номеру «Фри Рашен» — «Свободная Россия» — журнала, который намерено издавать только что созданное ими Общество.

...С организацией Общества скромная квартира Степняков утратила покой. Хотя он и до этого редко царил в ней, ныне же его совсем не стало. Готовился первый номер журнала, и здесь решались все организационные вопросы, сюда шли и шли многочисленные друзья Сергея Михайловича, сотрудники. Особенно много собиралось их по субботам.

— Ленхен уверяет, что ты — после Энгельса — стал второй персоной в Лондоне, — сказала как-то Степняку жена.

— Не подсчитывал, не знаю. А что?

— Говорят, у нас собираются все по субботам, а у них по воскресеньям.

— Это тебя очень волнует?

— Если и волнует, то лишь потому, что это отбирает у тебя здоровье, милый. Ты очень осунулся в последнее время.

— Здоровье у меня крепкое, Фаничка, но что оно значит в сравнении с событиями, которые происходят? Был Степняк — нет Степняка. Подумаешь, важность!

— Не говори так, Сергей. Ты хорошо понимаешь, что и во имя чего делаешь. Ты же понимаешь, что в центре любого события всегда стоят определенные личности.

— Разумеется. Но таких, как я, сотни. Счастье мое в том, что я остался жив, могу что-то делать. И надо не сидеть и радоваться по этому поводу, а работать! Работать за себя и за тех, кто этого не может, кто сейчас лишен такой возможности.

— Ты всегда прав, Сергей. Единственное, о чем прошу, — береги себя. Знай: я с тобой при всех условиях и во всех обстоятельствах. Дома ли ты, в дороге ли — я рядом...

— Спасибо, милая. Не думалось, что таким скупым будет наше счастье. Знала бы ты, Фаничка, как мне после всех этих разговоров, споров, заседаний хочется взять на руки родное, дорогое... прижаться к его теплому личику, приласкать... Веришь, иногда такое со мной творится, что становлюсь сам не свой... Или старость, или переутомление.

— Наверное, здесь я в чем-то виновата...

— Что ты? Ни в чем ты не можешь быть виновата! Я говорю совсем не для того, чтобы обвинить тебя или упрекнуть. Просто иногда такое наплывет на душу... Спасибо, хоть Лилли не отворачивается, не оставляет нас.

— Милая девушка. Как она похожа на нас, такими мы были десять — пятнадцать лет тому назад. Правда? Знаешь, что она мне недавно сказала? Подошла и так мило говорит: «Я люблю Сергея Михайловича».

— Так и сказала? Тебе?

— Так и сказала... Я понимаю ее, Сергей. Ты сильный, волевой. Каждый, кто рядом с тобой, не может тебя не любить. А Лилли молодая, сердце ее раскрыто, как бутон для солнечных лучей.

— Да, да, она подкупает какой-то особенной чистотой, целомудрием, искренностью... заинтересованностью во всем. Что-то в ней есть схожее с Перовской. Даже внешне — не замечала? Присмотрись: открытое лицо, большие, красивые глаза, прическа... Помнишь Софью?

— Как же! Разве ее можно забыть?

— Уверен — из Лилли получится истинный защитник человеческой справедливости. А это признание — не обращай на него внимания. Увлечение, и больше ничего.

— Если даже больше, чем увлечение, Сергей, я верю тебе...

— Спасибо, Фанка. Смотрю я на тебя и думаю: хорошая ты у меня. Отдохнуть бы нам от этой суеты, но... Может, одна поедешь?

— Куда я без тебя поеду?

— Это моя ежедневная беготня, этот бешеный темп утомили тебя... Однако иначе не могу, милая, не могу. Прости. А знаешь что?! Кеннан зовет меня в Америку. Обещает там лекции. Что, если мы поедем вдвоем? Я непременно должен туда поехать. К тому ж они планируют издание газеты, может быть, чем-то помогу им. Лекции позволят нам собрать немного денег и для нашего издания — ведь без средств оно погибнет. Решено — едем вдвоем! Океан, плавание, новые люди, новые впечатления... И, главное, дело большое сделаем.

— А дом на кого оставим?

— Поживет Лилли.

— Поездка интересная, но она, пожалуй, не для меня. А ты поезжай. Тебе обязательно надо поехать.

— Нет, нет. Только вдвоем! — настаивал Сергей. — Решено. Запротоколировано. Все. Я так и напишу Кеннану — пусть встречает двоих.

Поздно вечером кто-то постучал в дверь. Паранька, дремавшая по привычке посреди комнаты и время от времени поднимавшая голову, чтобы посмотреть на хозяев, насторожилась.

— Взгляни, кто там, — попросил Сергей Михайлович жену.

Фанни Марковна вышла, открыла дверь, и в коридоре послышались тихие голоса, а еще через минуту на пороге появился, щурясь от яркого света, невысокий, в очках мужчина.

Сергей Михайлович отложил сапожничьи инструменты — он как раз ставил заплату на ботинок, — встал, пошел навстречу гостю. Что-то знакомое было и в голосе, и в самой фигуре этого человека. Давнее-давнее...

— Сергей! Не узнаешь? — с грустной улыбкой проговорил гость. — Волховский...

— Феликс! Боже мой!.. Дай я на тебя посмотрю... Вот радость-то какая! — Сергей Михайлович то обнимал, то тряс друга. — Ну, раздевайся, — сказал наконец, — садись, рассказывай...

Поздний гость чувствовал себя ужасно неловко.

— Да проходи же сюда, садись, будь как дома, — чуть ли не силком приглашал гостя. — Это моя жена — Фанни Личкус...

— Мы никогда не виделись с Феликсом, — сказала Фанни.

— Скажу по правде: не думалось, что увидимся, — продолжал Сергей Михайлович. — После того, как не удалось отбить тебя... думали — всё. Запроторят тебя, вычеркнут из жизни.

— Так и было, — хрипло проговорил Волховский. — После того случая посадили меня в такой мешок, что и света божьего не видел. На прогулку не выпускали... А потом — Сибирь. Спасибо Кеннану, а не то бы...

— Его есть за что благодарить. Побольше бы нам таких друзей. Здоровье как?

— Спасибо, Сергей, — искренне благодарил Феликс. — Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня.

— Дейча там не видел? Не встречал?

— Сергей, — выбрав момент, вмешалась в разговор жена, — человек с дороги, отдохнуть ему надо, умыться... Еще будет время, наговоритесь.