Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В разгар подготовки Степняк получил бандероль из Женевы — Засулич прислала экземпляры первого номера «Социал-демократа»:
«Милый Сергей!
Вы, вероятно, уже получили наши книги. Неправда ли громадина? Вы просили 4, а послано 6 экземпляров, 2 лишних для Энгельса и Элеоноры...»
Степняк наскоро листал страницы журнала. Солидно! Около трехсот страниц. Статья Энгельса «Внешняя политика русского царизма», Плеханов, Засулич... Элеонора пишет о лондонских забастовках...
— Теперь очередь за нами, — говорил Кравчинский, показывая жене присланные экземпляры журнала, — женевцы сделали хорошее дело, надо и нам не отставать.
— Вечно ты... — проговорила недовольно Фанни Марковна. — Завидуешь, что ли?
— Странная ты, Фанка. Если к одному изданию добавить другое, польза-то будет двойная. И зависть тут ни при чем.
Вечером он был у Энгельса. Фридрих Карлович сидел, закутавшись в плед, в кабинете, вид его особенного удовлетворения не вызывал — лицо серое, голос хриплый. Увидев гостя, оживился.
— Слышал, слышал о вашем Обществе, — сказал Энгельс. — Это хорошо, что вы именно теперь подогреваете антицаристские настроения среди англичан. Петербургская свита надеется на поддержку либералов Запада. Раскройте им глаза.
— Получилось сверх моих ожиданий, — восторженно рассказывал Степняк. — Движение в поддержку нашей свободы вызвало общий интерес. Нам пишут из всех городов, интересуются уставом Общества.
— Хорошее начинание всегда найдет поддержку, дорогой мой друг, — продолжал Энгельс. — Тем более сейчас, после ваших и Кеннановых книг.
— Внимание повысили еще и последние события в империи, — добавил Сергей Михайлович. — Весь мир возмущен положением политических заключенных в Сибири и расправами над студентами.
— Вот-вот, — поддержал Энгельс, — стало быть, надо ковать железо, пока горячо. — Он взял один из принесенных Степняком журналов. — Что здесь? О чем они пишут? А вас почему нет среди авторов? — спросил вдруг, прочитав содержание. — Пренебрегаете? Или все еще не примирились с Плехановым.
— Ни то, ни другое, просто не успел, столько всякой писанины.
— Разве что, — сказал Энгельс и попытался читать; текстом он владел легко, хуже было с произношением — давало себя знать владение многими языками. — Все же что-нибудь им дайте, — вернулся к прежнему разговору, — все знают вас как хорошего публициста... Непонятно будет.
— Непременно дам, — заверил Сергей Михайлович. — Скорее всего — отрывок из романа.
— У вас там есть хорошие места.
— Спасибо. С Засулич мы уже договорились.
— Хотя бы показали мне вашу Веру Ивановну, — шутя сказал Энгельс. — Запрятали женщину и ни шагу не даете ей ступить.
— Я и сам уж не помню, когда видел ее. Пишет, что очень хочет приехать.
— Приветствуйте ее от меня, скажите, что окончание статьи пришлю незамедлительно.
Вошел Эвелинг. Сдержанно поздоровавшись, сел в сторонке.
— Что случилось, Эдуард? — спросил Энгельс. — Где Тусси? Вам нездоровится?
— На здоровье не жалуюсь, дорогой Генерал, — ответил Эвелинг, вставая. — И Тусси хорошо себя чувствует, она скоро придет.
— Почему же вы такой... как говорит господин Степняк, будто не в своих санях?
— Да опять этот Гайндман, — презрительно сказал Эдуард. — Хочет сорвать нам демонстрацию, договаривается с полицией, чтобы разрешили занять Гайд-парк под его митинг.
— Оппортунисты бешенствуют, — добавил Степняк. — Никак не могут примириться с поражением на Международном конгрессе.
— Сорвать демонстрацию они не смогут — сил таких у них нет, — сказал Энгельс. — Пусть бешенствуют, пусть договариваются с кем угодно, а рабочая демонстрация состоится. Гайд-парк большой, поставим свои трибуны, пусть народ решает, с кем ему идти. Оппортунистов надо не бояться, а бороться против них. Бороться! Чем больше мы одержим побед, тем больше будет у нас сторонников.
— Все это так, Генерал, правильно, однако...
— Тяжело? — не дал ему закончить Энгельс. — Борьба легкой не бывает, друзья мои. Первое мая мы выиграем. Я верю. Что могут противопоставить нашим лозунгам оппортунисты? Сговор с предпринимателями? Рабочие на это уже не пойдут, их довольно долго водили за нос. Что же еще? Эволюцию вместо революции? Тут уж извините... Пролетариат теперь достаточно сознателен, он не станет поддаваться лживым проповедям, жизнь учит его лучше всякой агитации.
За окнами полил дождь, мелкие капли застучали по стеклам.
Энгельс подошел к окну, остановился, задумался.
— Если еще и погода подведет... — удрученно проговорил Эвелинг.
— Для революционеров нет подходящей погоды, Эдуард, — не оборачиваясь сказал Энгельс, — все ветры дуют им в лицо. Демонстрация состоится при любой погоде. Как вы думаете? — обратился к Степняку.
— Если Генерал отдает команду наступать, никакая погода не может быть помехой, — четко ответил Сергей Михайлович.
Энгельс посмотрел на него, отошел от окна.
— В данном случае вы преувеличиваете, молодой человек, — сказал Энгельс. — Генералы революции не командуют, а выбирают ситуацию и ведут массы, сами ведут.
— Именно это я имел в виду, — улыбнулся Степняк.
На ступеньках послышались быстрые шаги.
— Элеонора, — заметил Эвелинг.
Это была она — вошла стремительная, раскрасневшаяся, большие глаза ее горели.
— Почему замолчали? — спросила, поздоровавшись.
— Гадаем, какая будет погода Первого мая, — ответил Степняк. — Идти на демонстрацию или...
— Вы все шутите, Сергей Михайлович, — с легким укором сказала Элеонора. — Вопрос довольно серьезный. Оппортунисты готовятся поставить нам подножку.
— Я об этом уже сказал, — отозвался Эдуард.
— И что же? — скользнула взглядом по лицам присутствующих Элеонора. — К какому выводу пришли?
— Кое-кому, оказывается, страшновато, — сказал Энгельс. — А некоторые дождя боятся.
— Надеюсь, среди пришедших сюда таковых нет, — не то спросила, не то подтвердила Элеонора.
— Разумеется, — поторопился заверить Энгельс.
— Нам необходимы трибуны, — сказала Элеонора. — Оппортунисты
