Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Сергей Михайлович развел руками, ответил:

— Нельзя же так, с ходу. Каждый гость требует внимания, времени, а вы постоянно заняты...

— Запомните, — прервал его Энгельс, — для вас и ваших друзей время у меня всегда найдется.

В гостиной сидели Бернштейн, с которым Плеханов и Аксельрод познакомились на конгрессе в Париже, Эдуард Эвелинг, профессор химии Шорлеммер.

— Тусси, — сказал Энгельс, — приглашайте гостей к столу. — И, взяв под руку Плеханова, направился в столовую.

Из соседней комнаты появилась Ленхен, поставила перед каждым тарелку и кувшин, положила мясо и салат.

Разговор шел непринужденно. Плеханов и Аксельрод, ощущавшие вначале некоторое волнение, словно растворились в этом обществе друзей, которое казалось простым и привычным.

— Как поживает Вера Ивановна? — спросила Элеонора. — Напрасно вы не взяли ее с собой.

— Вера Ивановна передает вам низкий поклон, — сказал Аксельрод. — Она осталась у нас за хозяйку.

— Передайте Засулич мое искреннее восхищение ее талантом, — добавил Энгельс.

— Передадим непременно и вскоре доставим ее сюда, — пообещал Плеханов. — Очень уж она хочет повидать вас всех.

— Вы, вероятно, взвалили там на нее всю черновую работу, — добавила Элеонора. — Вот вернетесь домой и сразу же отправляйте ее к нам. Иначе грех большой на душу возьмете, эксплуатируя женщину.

— Отправим, отправим, — уверял, улыбаясь, Плеханов. — Вера Ивановна не из таких, чтобы позволять себя эксплуатировать.

— Вы уже осмотрели Лондон? — поинтересовался Бернштейн.

— Сергей Михайлович водил нас всюду, — ответил Аксельрод. — Не знаю, чего это ему стоило, что было у него на душе, когда тратил на нас время, но побывали мы, кажется, везде.

— Далеко не везде, — равнодушно промолвил Степняк. — А стоило мне это, Павел, всего-навсего нескольких дней надоедливой работы.

— Сергей Михайлович всегда чем-то недоволен, — вмешалась в разговор Элеонора. — Он у вас и раньше был таким?

— Точнехонько! — с готовностью ответил Плеханов.

— Не верьте ему, Тусси, — все тем же тоном продолжал Степняк. — Жорж всегда рад поводу кольнуть меня.

— Страшно интересно! И это ему удается? И бывает очень больно?

— Как когда. Бывает, что и ему перепадает.

— О-о, грозные соперники! Предлагаю тост за русских друзей! — Элеонора прекрасно играла роль беззаботной, веселой говоруньи, которую, казалось, только и интересовали пикантные истории.

Вообще атмосфера, господствовавшая нынче среди собравшихся, почти ничем не отражала их подлинных интересов, не отражала и занятий этих людей. Непосвященному в жизнь и деятельность присутствовавших могло показаться, что собрались обеспеченные и довольные собой, беспечные люди, которых если что-либо и может интересовать, то лишь будничные разговоры о событиях в большом и таком неустроенном мире. Плеханов и Аксельрод поддерживали общий тон разговора, предвидя, разумеется, более серьезные темы в беседах. Для них это было даже лучше, удобнее — войти в мир, в котором жили хозяева, понять характеры людей, обстановку и настроения и уже после свободно вникать в суть разговора. Во всяком случае, они чувствовали себя по-домашнему свободно.

Ленхен принесла вечерние газеты, положила на столике возле камина, и Энгельс сразу потянулся к ним. Не обращая внимания на общий разговор, продолжавшийся сам по себе, он привычно листал страницы, останавливался на заслуживавших внимания материалах, быстро пробегал их глазами.

— Планы Буланже терпят крах, — словно между прочим проговорил он и, отложив газету, добавил: — Мы и не подозревали, каким опасным для республики могло быть это восстание. Победа Буланже означала бы поворот к монархии. Все, чего добились ценою большой крови коммунары, могло сойти на нет.

Он говорил о стремлении французского генерала Буланже совершить бонапартистский переворот, уничтожить демократические завоевания республики. Об этом с тревогой писала прогрессивная пресса, и Энгельс внимательно следил за ней.

— На фоне современных событий, — после короткого молчания снова заговорил хозяин, — Парижский конгресс, принятое им решение о Первом мая — огромный шаг вперед в деле консолидации масс. Вы чувствовали, товарищи, к чему призывали оппортунисты, как начал поднимать голову анархизм... Ныне они потерпели поражение. Спасибо вам, друзья. В трудных условиях пришлось вам работать, но вы с честью отстояли интересы пролетариата, идеи незабываемого Маркса.

Хозяин медленно ходил по узенькой ковровой дорожке, расстеленной поперек комнаты, и гости один за другим начали вставать из-за стола. Элеонора помогала Ленхен прибирать посуду, мужчины сошлись возле камина, где в углу стоял шахматный столик.

— Благодаря вам, дорогой Генерал, международное рабочее движение вступает ныне в новую фазу своего революционного развития, — проговорил Степняк.

— Вы неисправимы, Сергей, — сказал Энгельс, взяв его за пуговицу пиджака. — Когда-нибудь мы с вами из-за этого разругаемся. Я уже вам говорил: все, что до сих пор сделано, сделано его руками. А то, что делается, является нашим общим успехом. Или промахом, — добавил он. — Не следует слепо преклоняться перед авторитетами, боготворить их. Это средневековье, рабство. Маркс беспощадно высмеивал каждого, кто пытался делать из него культ. Органически этого не терпел! Называл рабством в сознании.

— Между тем вы, Генерал, всегда подчеркиваете значение Маркса, его главенствующую роль, — с ноткой некоторой иронии заметил Эвелинг.

— Назовите мне другого, кто столько сделал бы для общества, — спокойно ответил Энгельс. — Я всегда ставлю и буду ставить Маркса образцом умения анализировать общественные процессы и явления. В этом он авторитет непревзойденный. Однако Маркс всегда был против бездумного наследования его принципов. Мыслитель по-марксистски, то есть революционно, с учетом новейших изменений, — это и есть настоящий марксизм.

— Верно, — сказал Плеханов. — И все же без вашего опыта нам не понять сегодняшних общественных сдвигов. Как бы мы этого ни хотели.

— Безусловно, — добавил Аксельрод.

— Считайте, что я ничего не слышал, — сказал Энгельс. — Отношу это на счет вашей воспитанности. — Он достал шахматную доску, повертел ее в руках и положил назад. — Вообще я вам завидую, — сказал, посмотрев на Плеханова и Степняка. — У вас все впереди. Вы наверняка доживете до тех времен, когда революция победит, уничтожит капитализм. По-хорошему завидую