Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Воображение у него было такое живое, что он побоялся, как бы окружающие не увидели то, что он себе представил. Больше он выдержать не мог.

Заян аль-Дин взглянул на пашу Котса.

– Вы хотите что-нибудь спросить у пленника?

– Если ваше величество великодушно разрешит.

Котс поклонился. Первые вопросы, которые он задал Омару, были вопросами военного. Он спросил, сколько моряков на борту всех трех кораблей, сколько человек в форте, верны ли они и насколько готовы к бою. Он расспрашивал о вооружении, о размещении крепостных орудий и полевых пушек, захваченных на «Арктуре». Сколько пороха в погребах аль-Салила? Сколько у него мушкетов?

Потом характер его вопросов изменился.

– Человек, которого называют Клиб, Сокол, а у ференги его имя Том – ты его знаешь?

– Да, я хорошо его знаю, – ответил Омар.

– У него есть сын.

– Его я тоже знаю. Мы зовем его Сомойя, потому что он подобен урагану, – сказал Омар.

– Где он? – спросил Котс с каменным лицом, хотя под этой маской ярко пылал гнев.

– Я слышал в форте, что он отправился в путешествие внутрь страны.

– Он отправился на охоту за слоновой костью? – спросил Котс.

– Говорят, Сомойя могучий охотник. У него в форте большой запас слоновой кости.

– Ты видел эту кость собственными глазами?

– Я видел пять просторных складов, до самой крыши заполненных этим изобилием.

Котс довольно кивнул.

– Это все, что я хотел узнать сейчас, но потом у меня будут еще вопросы.

Кадем взглянул на дядю:

– Ваше величество, прошу разрешения взять этого пленника под свою ответственность и охрану.

– Забирай его. Позаботься, чтобы он не умер – по крайней мере пока.

Стражники поставили Омара на ноги и выволокли за большие бронзовые двери. Заян аль-Дин посмотрел на Лалеха. Тот отполз, пытаясь спрятаться в тени в тылу тронного зала.

– Ты хорошо поработал. Теперь иди, готовь свой корабль к выходу в море. Мне понадобятся твои услуги разведчика, когда ты поведешь мой флот к заливу Рождества.

Лалех пятясь направился к выходу, кланяясь через каждые несколько шагов.

Когда стражники вышли, в совете наступила тишина. Все трое ждали слов Заяна. А тот погрузился в глубокое раздумье, словно курильщик гашиша. Но вот он пришел в себя и взглянул на Кадема ибн-Абубакера:

– Ты на крови поклялся отомстить аль-Салилу за смерть твоего отца.

Кадем низко поклонился.

– Эта клятва мне дороже жизни.

– Брат аль-Салила Том Кортни осквернил твою душу. Он завернул тебя в шкуру свиньи и угрожал похоронить в одной могиле с этим нечистым животным.

При этом воспоминании Кадем стиснул зубы. Он не мог заставить себя признать, как он был осквернен и унижен, но опустился на колени.

– Умоляю тебя, мой калиф и брат моего отца, позволь мне воздать за то, как ужасно поступили со мной братья-шайтаны.

Заян задумчиво кивнул и повернулся к сэру Гаю:

– Генеральный консул, вашу дочь похитил сын аль-Салила. Ваш великолепный корабль был захвачен, а ваше богатство украдено.

– Все это верно, ваше величество.

Наконец Заян повернулся к паше Эрминиусу Котсу:

– Ты страдал от унижения, твоя честь была поругана членами той же самой семьи.

– Все это правда.

– Что касается меня, список моих претензий к аль-Салилу восходит к детству, – сказал Заян аль-Дин. – Он слишком длинен и болезнен, чтобы я огласил его здесь. У нас общая цель – уничтожить это гнездо ядовитых змей, пожирателей свинины. Мы знаем, что в их распоряжении много золота и слоновой кости. Пусть это послужит перечным соусом, который обострит наш аппетит к мести.

Он снова помолчал и одного за другим обвел взглядом своих помощников.

– Сколько времени вам потребуется для разработки плана действий? – спросил он.

– Великий калиф, перед которым все враги обращаются в пыль и пепел, паша Котс и я не будем ни спать, ни есть, пока не предъявим тебе для одобрения план, – пообещал Кадем.

Заян улыбнулся.

– Меньшего я от вас и не ожидал. Завтра после вечерней молитвы мы снова встретимся и обсудим ваш план.

Военный совет продолжался при свете пятисот ламп с фитилями, плавающими в ароматном масле, которое отгоняло тучи москитов, поднявшихся, как только солнце ушло за горизонт, из болот и выгребных ям за границами города.

Питер Питерс занял привычное место за сэром Гаем, когда они шли по лабиринту переходов к гарему калифа, расположенному в глубине обширного дворца. Стены пахли сыростью, плесенью и двумя сотнями лет заброшенности. Перед факелоносцами, сопровождавшими калифа на пути к его спальне, разбегались крысы, а шаги стражников гулко отзывались в куполах и пещерообразных нишах стен.

Калиф продолжал говорить своим высоким голосом, а Питерс переводил его слова почти сразу, как они срывались с уст Заяна. Когда калиф замолкал, Питерс так же быстро переводил ответы сэра Гая. Наконец они достигли дверей гарема, где ждал отряд вооруженных евнухов, чтобы принять на себя охрану халифа – ни одному мужчине, кроме калифа, не разрешалось проходить дальше этого места.

Из-за ширм слоновой кости доносился аромат благовоний, он смешивался с запахами здоровых молодых женщин. Питеру, внимательно прислушивавшемуся, показалось, что он слышит шелест маленьких босых ног на каменных плитах и девичий смех, подобный звону золотых колокольчиков. Кошачьи коготки похоти царапнули его пах, и вся усталость сразу исчезла. Калиф мог обратиться к своим наслаждениям, Питер ему нисколько не завидовал: сегодня вечерний гость пообещал ему нечто особенное.

– Она из племени саар, самого свирепого из всех племен Омана. Хотя она встретила только пятнадцать весен, она необычайно одарена. Создание пустыни, газель с маленькими упругими грудями и длинными стройными ногами. У нее лицо ребенка и нрав шлюхи. Ее радуют пороки и чудеса любви. Она откроет перед тобой все известные ей пути к наслаждению. – Гость засмеялся. Его обязанностью было знать личные вкусы всех обитателей дворца, и он хорошо знал вкусы Питера Питерса. – Она будет приветствовать твое вторжение даже в запретные задние пути. Будет обращаться с тобой как с великим повелителем, ведь ты и есть великий повелитель, эфенди.

Он знал, как этот ничтожный мелкий чиновник наслаждается подобными титулами.

Когда сэр Гай его отпустил, Питер торопливо удалился в свою комнату. В Бомбее его поселили в трех крошечных, кишевших тараканами комнатах на задах поселка компании. И на свое жалкое жалованье он мог позволить себе только ночных женщин в дешевых пестрых сари, в медных браслетах, с ярко-алыми губами и деснами, как кровавые сабельные раны, от орехов бетеля; от этих женщин пахло кардамоном, чесноком, карри и немытыми гениталиями.

Здесь, во дворце Маската, он был почетным гостем. Люди называли его эфенди. У него было два раба, удовлетворявших все его прихоти. Ему отвели просторное помещение, и девушки, которых присылал к нему визирь, были молоды, сладки и послушны. Как только одна девушка ему надоедала, к нему тотчас присылали другую.

Войдя в спальню, Питер ощутил холодок разочарования: комната была пуста. И тут он уловил запах, подобный аромату цветущего цитрусового сада. Он остановился посреди комнаты и обвел ее глазами, ожидая, когда девушка себя выдаст. Какое-то время все оставалось неподвижным; ни звука, кроме шелеста листьев тамаринда на террасе под балконом.

Питер медленно процитировал персидского поэта:

– Ее грудь сияет, как снежные поля на горе Табора, ее ягодицы ярки и круглы, как восходящие луны. Темный глаз между ними неумолимо смотрит в глубину моей души.

Шевельнулись занавеси балкона, и девушка засмеялась. Голос был детский, и, еще не видя девушку, Питер понял, что визирь не приуменьшил ее возраст. Когда она вышла из-за занавесей, лунный луч упал на ее прозрачное одеяние. Очертания ее тела были как у ребенка. Она подошла к Питеру и потерлась о него, как кошка. А когда он сквозь ткань погладил ее маленький круглый зад, она замурлыкала.