Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

– Как тебя зовут, мое дорогое дитя?

– Меня зовут Назин, эфенди.

Визирь тщательно известил ее о вкусах Питера, а ее мастерство намного превосходило возраст. Много раз за ночь она заставляла Питера кричать и блеять, как теленка.

На рассвете она свернулась на коленях у Питера, который сидел на тюфяке, набитом гусиным пухом. Девушка выбрала на серебряном блюде, стоявшем у кровати, спелую локву и раскусила ее маленькими белыми зубами. Выплюнула гладкую коричневую косточку, а сочный плод положила Питеру в рот.

– Вечером ты заставил меня долго ждать. Я думала, у меня разобьется сердце.

И она надула губки.

– Я до полуночи был с калифом и его военачальниками.

Питер не мог удержаться, чтобы не произвести на нее впечатление.

– С самим калифом? – Она с благоговением смотрела на него. Глаза у нее были огромные и темные. – И он разговаривал с тобой?

– Конечно.

– Должно быть, в своей стране ты большой человек. Что от тебя нужно было калифу?

– Он хотел знать мое мнение и получить совет в очень важных и тайных делах.

Она возбужденно поерзала на его голых коленях и захихикала, почувствовав, как он напрягся и отвердел под ней. Встав на колени, она завела руки назад и взялась за свои ягодицы. Развела их пошире и опустилась на него.

– Я люблю тайны, – прошептала она и сунула розовый язычок глубоко ему в ухо.

Назин провела с Питером еще пять ночей, и когда они не были заняты, то разговаривали, вернее, Питер говорил, а Назин слушала.

На пятое утро, придя за девушкой еще в темноте, визирь пообещал Питеру:

– Она снова придет вечером.

Потом отвел ее к боковому выходу из дворца, где старик из племени саар терпеливо ждал возле столь же древнего верблюда. Визирь закутал Назин в темный плащ из верблюжьей шерсти и усадил в старое седло.

Городские ворота с восходом солнца открылись, и сквозь них хлынули жители пустыни: одни приходили в город продавать свои товары, другие возвращались в обширную дикую пустыню. Это были пилигримы и мелкие чиновники, купцы и путники. Среди уходящих были и два всадника на старом верблюде. Ничто в них не способно было привлечь внимание или вызвать зависть. Назин казалась внучкой старика. Под мешковатым плащом, скрывавшим все тело и голову, трудно было определить ее пол. Они направились к пальмовым рощам, и никто из стражников у ворот даже не взглянул на них.

Незадолго до полудня путники заметили на голом утесе козопаса. Под ним среди камней разбредалось стадо из десятка пестрых коз; они жевали высохший соляной куст. Сам он наигрывал на тростниковой флейте печальную мелодию. Старик остановил верблюда и стал тыкать его в шею бодилом, пока верблюд протестующе не вздохнул и не опустился на колени. Назин соскользнула с его спины и легко побежала по камням, отбросив капюшон плаща.

Подбежав к козопасу, она простерлась перед ним и поцеловала край его одеяния.

– Великий шейх бин-Шибам, отец всего моего племени, пусть Аллах усладит каждый день твоей жизни ароматом цветов жасмина.

– Назин! Сядь, дитя. Даже в этой пустыне за нами могут наблюдать.

– Господин, мне нужно многое рассказать, – выпалила Назин. Глаза ее возбужденно сверкали. – Заян отправляет не меньше пятнадцати боевых дау!

– Назин, переведи дух и рассказывай медленно, но ничего не упускай, ни слова из того, что сказал тебе ференги Питерс.

Она говорила, а лицо бин-Шибама становилось все более озабоченным. Маленькая Назин обладала прекрасной памятью и сумела вытянуть из Питерса даже самые несущественные подробности. И теперь без всяких усилий называла количество людей и имена капитанов, чьи корабли понесут этих людей на юг. Она назвала точную дату отплытия и какова будет в это время высота прилива; назвала дату, в которую Заян рассчитывал прибыть в залив Рождества. Когда она умолкла, солнце уже начало клониться к закату. Но у бин-Шибама нашелся еще по меньшей мере один вопрос:

– Скажи, Назин, Заян аль-Дин назвал имя командира экспедиции? Это будет Кадем ибн-Абубакер или его друг ференги Котс?

– Великий шейх, Кадем ибн-Абубакер командует всеми кораблями, а ференги Котс – солдатами, которые сойдут на берег. Но Заян аль-Дин сам отплывет с флотом и примет на себя верховное командование.

– Ты уверена, дитя? – спросил бин-Шибам. Это казалось слишком большой удачей.

– Уверена. Он объявил об этом на военном совете, и вот его точные слова, как их мне передал Питерс: «Пока жив аль-Салил, мой трон никогда не будет в безопасности. Я хочу быть там в день его смерти и омыть руки в крови его сердца. Только тогда я поверю, что он мертв».

– Как сказала мне твоя мать, Назин, в борьбе с тираном ты стоишь пятнадцати воинов.

Назин застенчиво опустила голову.

– Что моя мать, о великий шейх?

– Как я обещал, о ней хорошо заботятся. Она просила передать тебе, как сильно она тебя любит и гордится тем, что ты делаешь.

Темные глаза Назин блеснули от удовольствия.

– Скажи моей матери, что я каждый день молюсь о ней.

Мать Назин ослепла: мухи отложили яйца под ее веками, и черви выели ей глазные яблоки. Без Назин ее давно бы бросили, потому что жизнь в пустыне безжалостна. Но теперь она жила под личной защитой шейха бин-Шибама.

Бин-Шибам смотрел, как девушка спускается по холму и садится на верблюда позади всадника. Он не чувствовал угрызений совести из-за того, что просил ее делать. Когда все будет кончено, когда аль-Салил снова воссядет на Слоновый трон, он найдет ей хорошего мужа. Если она захочет.

Бин-Шибам улыбнулся и покачал головой. Он чувствовал, что она одна из тех женщин, что обладают природной склонностью и способностями к такому занятию. В глубине души он знал, что она никогда не откажется от треволнений города ради строгой, аскетической жизни племени. Такая женщина не будет покорно подчиняться мужу.

– Малышка сама в состоянии позаботиться о сотне мужчин. Может, мне просто и дальше заботиться о ее матери, а ее предоставить судьбе? Иди с миром, маленькая Назин, и будь счастлива, – прошептал он вслед исчезающему в лиловой дымке уходящего дня верблюду с двумя всадниками. Потом свистнул, и немного погодя из укрытия в скалах появился настоящий козопас. Он склонился перед бин-Шибамом и поцеловал его ноги в сандалиях. Бин-Шибам сбросил потрепанную накидку и вернул ее пастуху.

– Ты ничего не слышал. Ты ничего не видел, – сказал он.

– Я глух, слеп и нем, – согласился козопас. Бин-Шибам дал ему монету, и тот заплакал от благодарности.

Бин-Шибам пересек гребень и спустился туда, где оставил своего верблюда. Он сел верхом, повернул верблюда на юг и без остановки ехал всю ночь и весь следующий день. В пути он ел сухие финики и пил густое свернувшееся верблюжье молоко из меха, прикрепленного к седлу. Он даже молился в пути.

Вечером он почувствовал соленый запах моря. По-прежнему не останавливаясь, он ехал всю ночь. На рассвете перед ним бесконечным серебряным ковром простерся океан. С холмов бин-Шибам увидел стоящую у берега фелуку. Ее капитан – Тасуз – много раз доказывал свою верность. Он послал к берегу за бин-Шибамом маленькую шлюпку.

Бин-Шибам принес с собой все необходимое для письма. Он, скрестив ноги, сел на палубе и записал все, что рассказала Назин. Закончил он так: «Ваше величество, да дарует тебе Аллах победу и славу. Я со всеми племенами буду ждать твоего славного возвращения».

К тому времени как он дописал, день почти кончился. Бин-Шибам передал свиток Тасузу.

– Вручишь его только самому калифу аль-Салилу. Отдай жизнь, но не отдавай свиток никому другому, – приказал он.

Тасуз не умеет ни читать, ни писать: у него свиток в безопасности. Он уже получил подробные указания, как доплыть к заливу Рождества. Как у многих неграмотных, у него была безупречная память. Он не забудет ни одной подробности.

– Иди с Богом, и да наполнит Он твои паруса своим священным дыханием, – отпустил его бин-Шибам.

– Оставайся с Богом, и пусть ангелы раскроют над тобой свои крылья, великий шейх, – ответил Тасуз.