История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Особую известность Ольга Берггольц приобрела во время блокады, когда работала диктором ленинградского радио. Она вела почти ежедневные радиопередачи. Её голос был хорошо знаком всем блокадникам. Она была символом мужества, стойкости и надежды. Ее называли «Ленинградской мадонной», «Блокадной музой» и «Голосом Ленинграда».

Ольга Фёдоровна Берггольц

Согласно одной из ленинградских блокадных легенд, она и сама «однажды была спасена собственным голосом». Будто бы в один из зимних блокадных дней, ослабевшая от голода и холода, она упала в снег на улице и уже готова была умереть, как вдруг услышала из репродуктора собственный голос, обращённый к Ленинграду. Она услышала, как этот голос призывал ленинградцев найти в себе силы и не поддаваться смерти. Если верить фольклору, именно в этот момент Ольга Фёдоровна справилась с дурнотой, сумела выбраться из сугроба и продолжить свой путь. Шла она на работу. В ленинградский радиокомитет.

Рассказывают, что в последние годы жизни она не раз говорила, что хотела бы быть похороненной на Пискарёвском кладбище. И будто бы даже обращалась с этой просьбой к властям. Не разрешили. Но с Пискаревским кладбищем она всё-таки осталась навеки связанной. Выбитые на мемориальных камнях кладбища проникновенные слова: «Никто не забыт и ничто не забыто» принадлежат ей. Они давно вошли в золотой фонд петербургской фразеологии и стали крылатыми.

Другой ленинградской легендой стало имя композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Исполнение его Седьмой (Ленинградской) симфонии в Большом зале филармонии 9 августа 1942 года превратилось в одну из самых героических страниц в беспримерной истории Блокады. Этот день ленинградцы назвали «Днём победы среди войны», а само исполнение «Залпом по Рейхстагу».

Дмитрий Дмитриевич Шостакович

Мы уже знаем, как иронически отнесся молодой Шостакович к переименованию Петрограда в Ленинград. Столь же насмешливым было его отношение и к самому Ленину. «Люблю музыку Ильича! – частенько восклицал он, и через выразительную паузу добавлял: – Разумеется, я говорю о музыке Петра Ильича Чайковского». А когда в Постановлении ЦК ВКП (б) его творчество назвали «сумбуром вместо музыки», после чего начались гонения на него самого, говорил о недавно погибшем Михоэльсе: «Я ему завидую».

Шостакович был личностью сложной и противоречивой. Не все его поступки можно оценивать однозначно. Например, практически всегда подписывал коллективные письма против своих собратьев по искусству. Правда, как утверждает фольклор, делал это весьма своеобразно. Брал лист с текстом письма, переворачивал его вверх ногами, и только тогда ставил подпись: смотрите, мол, подписать-то я подписал, но думаю совершенно наоборот.

Такие черты характера проявились у Шостаковича рано. Рассказывают, как по окончании представления пьесы «Клоп», музыку к которой написал он, на сцену, по требованию зрителей, вышли авторы – огромный Маяковский и маленький, щуплый Шостакович. Полагая, что его могучая ладонь будет великовата для столь незаметного человечка, Маяковский великодушно подал Шостаковичу два пальца. В ответ, на глазах изумленной публики, композитор протянул ему мизинец.

Даниил Гранин рассказывает историю, случившуюся с военным дирижёром и композитором, по совместительству служившим в ЦК партии музыковедом, Павлом Ивановичем Апостоловым. Апостолов люто ненавидел Шостаковича. Он был автором всех разгромных статей о музыке Шостаковича в партийной печати и разделов, посвящённых музыке, в постановлениях по вопросам культуры, выходивших от имени ЦК партии. Без яростной злобы в адрес Шостаковича в них не обходилось. Об этом все знали и старались внимательно следить за их случайными пересечениями на музыкальных спектаклях и концертах. Однажды во время исполнения в Москве симфонии Шостаковича вдруг из первых рядов поднялся человек и направился к выходу из зала. Увлечённая музыкой публика не придала этому значения. Но когда симфония окончилась и двери распахнулись, все увидели на полу мертвое тело Апостолова. В толпе пронесся мистический шёпот: «Возмездие, вот оно возмездие».

Весной 1944 года в ленинградцах что-то, наконец, начало изменяться. Рассказывали, что одна учительница, Бог знает в какой школе, да это, отмечали рассказчики, и не важно, чуть ли не вбежала в учительскую, что само по себе повергло всех в изумление, и ликующе воскликнула: «У меня в классе мальчики подрались!».

В июле того же 1944 года в Ленинграде было открыто Нахимовское училище, куда в первую очередь принимали детей погибших во время войны воинов. Училищу был передан Училищный дом Петра Великого на Петроградской набережной, построенный в 1909–1911 годах по проекту зодчего А.И. Дмитриева. По преданию, престарелый архитектор лично предложил наркому ВМС Н.Г. Кузнецову «выбрать для нового учебного заведения своё любимое детище».

В это время, видимо, родилась и легенда о несостоявшемся торжественном банкете в гостинице «Астория», который фашисты якобы задумали устроить в побежденном Ленинграде. Будто бы даже разослали приглашения с точной датой банкета – 21 июля 1941 года. Впервые о несостоявшемся банкете заговорили в Ленинграде весной 1942 года. Молву подхватили писатели и журналисты, и легенда зажила самостоятельной жизнью. Между тем, несмотря на якобы тщательную подготовку этой победной акции, не сохранилось ни приглашений, ни билетов, ни меню этого банкета, в то время как, например, разрешения на въезд в Ленинград, которые действительно были отпечатаны немцами, можно и сегодня увидеть в Центральном музее Вооруженных сил.

Подготовка банкета в «побеждённом Ленинграде» была не единственной акцией немецкой пропаганды на этот счёт. Однажды они продемонстрировали журналистам двух коней Аничкова моста, якобы вывезенных фашистами из захваченного Ленинграда. Фальшивка была тут же разоблачена. Немцам напомнили, что эти кони находятся в Германии с середины XIX века. Они были подарены русским императором Николаем I прусскому королю, как уже упоминалось.

Одна из своеобразных легенд послевоенного времени утверждает, что фашистам всё-таки удалось навеки оставить след своего присутствия в ненавистном им городе. Участвуя в строительных работах по восстановлению разрушенного войной Ленинграда, снедаемые ненавистью, позором поражения и тайной жаждой мести, пленные немцы включили в орнамент одного из домов знак свастики.

Ничем не примечательный жилой дом № 7 в Угловом переулке, построенный по проекту архитектора Г.В. Пранга в 1875 году, выложен серым кирпичом и пёстро орнаментирован краснокирпичными вставками. В его орнаменте действительно хорошо различим знак свастики. Этот древний символ света и щедрости присутствует в традиционных орнаментах многих народов мира. Известен он и в России. Он представлял собой один из вариантов креста и считался источником движения, эмблемой божественного начала. Он был домашним символом дома Романовых и изображался на капотах царских автомашин, на личных конвертах императрицы, на поздравительных открытках. Свастику даже планировали разместить на новых денежных купюрах, которые готовили к выпуску после окончания Первой мировой войны. Но в XX веке знак свастики был использован немецкими нацистами в качестве эмблемы «арийского» начала и в современном восприятии вызывает однозначные ассоциации с фашизмом, ужасами войны, уничтожением и смертью.

В этом контексте уже не имело особого значения, кто возводил или ремонтировал именно этот дом, не имело значения даже время его возведения. Для создания легенды было вполне достаточно того факта, что пленные немецкие солдаты в самом деле участвовали в восстановлении Ленинграда, и на фасаде дома в Угловом переулке, хорошо видном с набережной Обводного канала, многократно повторённый, действительно присутствует этот одиозный знак.

В октябре 1945 года в честь победы советского народа в Великой Отечественной войне был разбит Московский парк Победы. Ставший одним из любимых мест отдыха жителей Московского района, он, тем не менее, со временем приобрел необычное свойство. На территории парка люди, как правило, чувствовали себя неважно: кружилась голова, терялась ориентация, ощущались другие болезненные состояния. Тогда-то и вспомнили ленинградцы, что здесь, в печах кирпичного завода, в обстановке непонятной секретности сжигали трупы погибших во время войны блокадников. Кроме того, как рассказывали старожилы, на всей территории современного парка производились массовые захоронения. Вопреки тысячелетним общечеловеческим традициям, места этих захоронений ничем не отмечались.

Ни креста, ни холмика, ни обелиска, ни какого-нибудь другого знака. Потому и напоминали о себе духи погибших, которые, как известно, никуда не исчезают.