Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы, 1884–1909 гг. - Ковальская Елена

Я что-то слишком увлеклась и настрочила длинное письмо по всяким разным вопросам, но я ведь многое за эти годы пережила, многое узнала и увидела в новом свете. Поэтому, хоть мне будет жаль покинуть это дорогое место, где все были бесконечно добры ко мне, все же за Сергея я буду рада. Это уже слишком — он делает все возможное, чтобы угодить тебе, и, тем не менее, мы пережили немало горьких моментов.

Да хранит тебя Бог, мой милый. Еще раз сердечно благодарю.

Целуем вас с Аликс и деток.

Любящая тебя сестра Элла.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1253. Л. 68–73. — на англ. яз.)

В вышеприведенном письме Елисавета Феодоровна приводит в пример государю недавно скончавшегося бывшего немецкого канцлера Отто фон Бисмарка (1815–1898), мемуары которого она читает вместе с Сергеем Александровичем[1350]. Обратим внимание читателя, что именно в эти дни «Московские ведомости» также ссылаются на взгляды железного канцлера.

Московские ведомости

21 марта. Правительственная энергия

«Первое, чего мы в праве потребовать от правительства», — говорил князь Бисмарк, — «это — энергия», и железный канцлер в течение всей своей политической жизни постоянно доказывал и словом и делом, как глубоко он был убежден в истине этого изречения.

В самом деле, энергия есть не что иное как деятельная жизненная сила, и само собою разумеется, что эта сила должна быть присуща всякому правительству, как первое условие его существования. Своему правительству государство вручает всю власть и все средства именно для того, чтобы дать ему полную возможность проявлять во всем объеме и всей интенсивности свою жизненную деятельность, свою энергию…

Все без исключения правительства самым решительным образом отказались от вышеупомянутой доктрины пассивного квиетизма, ясно поняв все пагубные его последствия, которых не видят разве одни лишь наши отсталые «либералы», все еще мечтающие о том, как бы сократить правительственную власть до самого ничтожного минимума…

Мудрая и бодрая предусмотрительность, обдуманная, но быстрая решимость, строгая логическая последовательность и непоколебимая настойчивость в раз избранных целесообразных мерах — вот те признаки политической энергии, которыми должно обладать всякое правительство, которому дороги интересы страны…

(Московские ведомости. 21 марта 1899. № 79. С. 1–2.)

Дневник вел. кн. Константина Константиновича

30 марта. Тяжело на душе, сердце болит за бедную молодежь. Недавно Павел говорил Мите, что университетские непорядки истекают из политической пропаганды, и что если не принять самых строгих мер, то можно дождаться повторения 1 марта 1881 года [1351]. Полагаю, что этот тупой взгляд на современные дела внушен Павлу Сергеем из Москвы. Неудивительно, если такого мнения держатся и некоторые государственные люди. Расстроенный этим мучительным вопросом, я вчера был у Витте и целый час говорил с ним. Услыхал я от него ужасные вещи. Витте осуждает карательные меры, высылки, аресты, применяемые направо налево и притом бестолково. Другой лагерь состоит из трех человек: Победоносцева, Горемыкина, всем старающегося ему подслужиться, и Боголепова. Они сумели «подействовать» на Сергея, который всегда склонный преувеличивать политическую неблагонадежность учащих и учащихся, из Москвы то и дело пишет «зажигательные письма»… Горемыкин сам посылает в толпу учащихся своих сыщиков — agents, — сеющих там волнения, сам печатает и распространяет возбуждающие умы воззвания, и, когда эти меры приводят к смятению и беспорядкам, нашептывает Государю, что студенты и прочие учащиеся в высших учебных заведениях — это враги отечества и самодержавия…

(К. Р. Дневники. Воспоминания. Стихи. Письма. М., 1998. С. 256.)

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

27 марта.…Совещались насчет университета — плоховато — решил послать Истомина[1352] в Питер — надо иметь что-нибудь дельное, хлопочу о Правительственном> сооб<щении>.

(РА РФ. Ф. 648. Оп. ГД. 35. Л. 46.)

Вел. кн. Сергей Александрович — Николаю II

27 марта. Москва

Дорогой Ники,

Мне теперь немыслимо уехать из Москвы, а так как есть у меня очень важные и спешные дела, кои я своей властью разрешить не имею права, то я решился отправить в Питер нач<альника> моей канц<елярии> Истомина к мин<истру> Вн<утренних> Д<ел> и к мин<истру> Нар<одного> Пр<освещения>, дабы устроить и сговориться так, как мне бы хотелось действовать. Среди разных вопросов выступает один главный, а именно о Правит<ельственном> сообщении и о сообщении, которое мне хотелось издать исключительно для местных моих условий. Сообщаю тебе все это в общих чертах. За сим есть у меня и просьба. Так как я лично не могу теперь тебя видеть и изложить все мои нужды, описать здешнее положение дел и т. п. — то будь столь милостив: разреши Истомину явиться к тебе и доложить всё от моего имени. Для меня это будет более чем важно и нравственная поддержка, ибо, скажу прямо, очень мне тяжело. Истомин в воскресенье будет в Питере, и, если ты пожелаешь его видеть, то прикажи Гессе ему дать знать день и час; Гессе об этом будет извещен.

Как часто я думаю о тебе, дорогой мой Ники, и как я печалюсь за тебя. Помоги и вразуми тебя Господь.

Всей душой твой Сергей.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1341. Л. 3–4 об.)

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

31 марта. Истомин вернулся — все утро проболтали — Ники его принял — замечательный разговор. Правит<ельственное> сообщение обещано; неурядица полнейшая — м<инистр> В<нутренних> Д<ел> только мог основываться на моих донесениях.

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. ГД. 34. Л. 48.)

Вел. кн. Сергей Александрович — вел. кн. Павлу Александровичу

31 марта. Москва

… Истомин вернулся и сообщил мне массу новостей — кажется, миссия его удалась, он ужасно тронут твоим отношением к нему. Кажется, главное вполне удалось и чревато последствиями — je suis encore assez naif pour у croire (я еще достаточно наивен, чтобы этому верить — фр); посмотрим. Увы! М<уравьев> временно потерял равновесие, я так надеюсь, что он вернется — «на всякого мудреца довольно простоты», ибо я ему верю.

Могу себе представить, как меня рвут на клочья в Питере — косвенно и бедному Ист<омину> достается — mais j ai bon dos (но на меня можно все свалить — фр.) — не в первый и не в последний раз, а за правду моих убеждений я постою!

Завтра начинаются экзамены в Университете — посмотрим, что-то будет. Трепов во всеоружии и действует хорошо, спокойно — я им доволен — люблю его непоколебимость принципов; у всякого свои недостатки, но таких бы людей побольше…

(ГА РФ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 212. Л. 89–90 об.)

Дневник гр. С. Д. Шереметева

4 апреля. СПб. Узнал о появлении «правительственного сообщения» по поводу студенческого дела. Общ<ее> впечатление удручающее. Это ловкий прием Горемыкина и сотр., чтобы парализовать Ванновского и деятельность его комиссии.

Подробности, как до всего это<го> дошло удручительны. Очевидно поддержка Горемыкину явилась из Москвы от С<ергея>А<лександровича>. Недаром приезжал сюда Истомин, на этот раз не показавшийся на глаза. Теперь полное торжество Горемыкина и Боголепова…

Итак, повторилась история Ходынской комиссии гр. Палена! Те же приемы, та же враждебная <нрзб.>, те же люди!..

Если прибавить к двум назначениям Палена и Ванновского еще Особое Совещание по делам Дв<орянского> с<ословия>[1353], то увидим совершенно однородное явление. Пышно и эффектно начатое самим Государем — им же сводится к нулю, под давлением интриг и всяческих влияний личных — и сам он (Государь. — Сост.) <нрзб.> странно показывает свое бессилие!..