Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на столь печальный конец, я благодарен журналу «Нью-Йоркер» за упоминание моей персоны. Правда, в стихотворении упоминается лишь Антителлер, но я уверен, что в какой-то антигалактике журнал «Анти-Нью-Йоркер» уделил несколько теплых слов
вашему покорному слуге
Эдварду Теллеру[2].В 1955–1956 годах тема антимиров широко обсуждалась в научной литературе в связи с открытием двух новых античастиц, антипротона и антинейтрона (попытка создания антиматерии упоминается и в набоковском «Бледном огне», 1962), однако допущение о существовании во вселенной анти-Земли (со своей историей, географией и прочим) в то время еще не проникло в новый замысел Набокова, сами черты которого оставались туманными до середины 60-х годов. Мысль использовать этот научный парадокс в романе и сделать главного героя специалистом по террологии (науке о планете-близнеце Терре) пришла позднее. К 1959 году относятся первые наброски философского сочинения «Текстура времени», ставшего впоследствии четвертой частью «Ады», и тогда же, незадолго до начала работы над «Бледным огнем», Набоков взялся за короткий эпистолярный роман «Письма на Терру», о зоологе, который отправляется на неизвестную планету, откуда шлет своей неверной возлюбленной, актрисе, странные, иносказательные письма[3]. Замысел романа в письмах претерпит коренную метаморфозу и воплотится в «Аде» в повесть Вана Вина «Письма с Терры». Сама же идея большого сочинения о другой планете не оставляла Набокова до конца ноября 1964 года, когда он, развив темы еще одного своего фантастического рассказа «Ланс» (1951), предложил Альфреду Хичкоку фабулу сценария о межпланетной экспедиции:
За девушкой, восходящей звездой не совсем первой величины, ухаживает подающий надежды астронавт. Она относится к нему немного снисходительно; у нее с ним роман, но в то же время у нее могут быть другие любовники или любовник. Однажды его отправляют в первую экспедицию к далекой звезде; он отбывает и благополучно возвращается. Теперь их положения изменились: он – самый известный человек в стране, в то время как ее звездный рост остановился на среднем уровне. Теперь она только рада, что он у нее есть, но вскоре понимает, что он уже не тот, каким был до полета. Она не может понять, в чем заключается эта перемена. Время идет, она начинает тревожиться, потом пугаться, потом впадает в панику. У меня есть несколько интересных развязок для этого сюжета[4].
Любопытно, что во всех этих замыслах неизменными оставались три темы: артистической карьеры героини (с игрой слов: звезда/знаменитость – звезда/планета), ее неверности и далекого неизведанного мира. Оба начатых сочинения, «Текстура» и «Письма», еще никак не связанные между собой, долгое время ждали нового импульса к продолжению и могли бы остаться среди нереализованных вещей Набокова, если бы в конце 1965 года, выверяя новую редакцию своей автобиографии «Speak, Memory» («Другие берега» в русском переводе), он не нашел в форме писательских мемуаров ту универсальную повествовательную основу, которая позволила ему объединить философский и фантастический сюжеты в единое целое. К концу 1965 года относится и следующий лирический пассаж (с важной для «Ады» темой разделения времени и пространства), развитый затем в романе в сцене последнего посещения Ваном «Виллы Венус»:
Море рокочет, отступает, шурша галькой, Хуан и любимая юная шлюха – как, они сказали, ее имя, Адора? она итальянка, румынка, ирландка? – спит у него на коленях, накрытая его оперным плащом, свечка коптит в оловянной плошке, рядом с ней завернутый в бумагу букет длинных роз, пятно лунного света на каменном полу, близко от его шелкового цилиндра, все это в углу ветхого, некогда роскошного борделя «Вилла Венус» на скалистом средиземноморском побережье, приоткрытая дверь позволяет увидеть то, что можно принять за освещенную луной галерею, но на самом деле это полуразрушенная гостиная с обвалившейся наружной стеной, сквозь провал в которой слышно, как голое море, словно тяжело дышащее пространство, отделенное от времени, глухо рокочет, глухо отступает, волоча за собой миску, полную мокрой гальки[5].
Набоков привел этот набросок в эссе «Вдохновение» (1972), назвав его «первой пульсацией», «странным ядром книги, которая должна была вырасти вокруг него в течение следующих трех лет»; там же он сообщил рабочие названия романа: «Вилла Венус» («Villa Venus»), «Вины» («The Veens») и «Отрада» («Ardor»)[6].
21 февраля 1966 года он записал в дневнике:
Her name: Ada
ADA[7]
– и с этого времени структура нового большого романа окончательно сложилась в его голове. В интервью «New York Times» (апрель 1969 года) Набоков изложил его содержание так:
«Ада» представляет собой обширную и старомодную семейную хронику, длиною около 600 страниц. Детский роман между близкими родственниками Ваном Вином и Адой Вин в нетронутом уголке Новой Англии перерастает в пожизненную страсть с трагическими разлуками, безрассудными свиданиями и упоительным финалом на десятой декаде их космополитического существования.
Благородное и богатое семейство Винов – это ирландская фамилия – включает престранных родителей и трогательно прелестную сводную сестру Люсетту Вин. В их жилах течет ирландская и русская кровь – обычное дело в мире романа, в котором какая-то случайность в пространстве-времени позволила остаткам России счастливо раскинуться по большей части Канады под нашим звездно-полосатым флагом, оставив Европу «Юнион Джеку»[8], а Татарию – ее мрачным тайнам за позлащенным занавесом.
Решающая Четвертая часть «Ады» целиком посвящена исследованию – ученому исследованию – текстуры времени, преимущественно посредством метафор[9]. Двое главных героев умирают. Точнее, они замирают или затихают – во введенной в саму книгу рекламной аннотации – с эффектом perdendosi, музыкальный термин, значение которого – затеряться, сойти на нет[10].
2«Семейная хроника» – главный труд знаменитого психиатра и философа Вана (Ивана) Вина (1870–1968?), написанный им в конце его долгой жизни при участии его сестры и любовницы Ады (Аделаиды) Вин (1872–1968?) – ботаника, энтомолога и несостоявшейся актрисы. Несмотря на соблюдение требований жанра, воспроизведение семейной корреспонденции, восстановление хронологии событий, сообщение значимых дат и приложенное к книге генеалогическое древо, сочинение Вана имеет немного общего с традиционной семейной сагой XIX века, этой беллетризованной отраслью родовых записок и фамильных преданий, приправленных публицистикой и бытовыми зарисовками, – к примеру, с «Семейной хроникой» (1856) С. Т. Аксакова, «Семейной хроникой князей Протозановых» (1874) Н. С. Лескова или «Будденброками. Историей гибели одного семейства» (1901) Т. Манна. Его книга, предстающая грандиозной метафорой сотворения мира и нового историко-культурного «открытия Америки», каверзным зерцалом западной цивилизации, оказывается невиданной смесью изысканнейшей художественной прозы, писем, дневниковых записей и ученых отступлений и в целом представляет собой сводку результатов ментального эксперимента над природой времени и возможностями человеческой памяти. При этом автора скорее забавляет, чем удручает то обстоятельство, что необходимость прослеживать тончайшие
