Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

Приезжаем домой, така́ радость! Всё красиво, пчёлки жужжат, пташки поют, воздух чистый, всё ароматно, пахнет свежей хвоёй… Ну вот, приходим домой, что я вижу? Детки бегут ко мне, кричат: «Тятя приехал!» У меня сердце сжалось, стал обнимать, целовать. Но я что-то почувствовал не то: дети изменились, невесёлы, под глазами синя, Ларькя всегда был сбитой, а тут одне кости. Я всех проверил, мне стало жутко. Ваня стоит метров двадцать, потупился.

– Ваня, что с тобой? Иди сюда, тятя приехал! – Он стоит.

Марфа говорит:

– Ему стыдно. Ваня, ето тятя, иди к нему. – Но он стоит, голову повесил.

Я подошёл, взял его на руки. Господи, высох, как перушко! Я его сильно прижал к сердцу и горькя заплакал. Смотрю, Марфа и дети плачут. Вот тебе и «матушка Россия, много горя приняла»… У меня на сердце камень стал. Георгий с Еленой тоже сухие, и Ираида[502] тоже высохла.

– А где Мастридия?

Марфа сказала:

– Наверно, спит.

А Ваня уже сбегал, её разбудил. Захожу домой, дом просторный, уютный, места много, выглядит красиво. А вот и Мастридия.

– Ну, доча, иди ко мне. – Она подошла, я взял на руки. Ну что – ма́ленькя, сухонькя… – Марфа, что с ними?

– Да им витаминов не хватает. Когда я возила Ваню в город, купила два кила банан, Ваня все их съел, и с таким аппетитом, я даже поражалась.

– Да, теперь понятно.

Я вспомнил Абрикосова, как он всегда хвастует, Сашка у него ничего не ест: «То купишь, друго́, и всё отказывает». Но его увидишь – он весь сбитый. Конечно, когда организим не требует, хоть что давай – ничто не хочется. Помню, как он хвастался: всё есть, что хошь, то и бери, всё под руками, доходу триста милливонов в год, на развлечения берёт себе пять-шесть милливонов. И когда вели до́говор, он стелил очень мягко: «Можете собирать орехи, запасать разные травы целебные, засаливать грибы, разводите пасеку, разводите коров, коней, можете рыбачить, и мы всё будем вывозить на продажу, с вас ничего не требуем, живите себе спокойно. Захочут ваши ребята быть у нас егерями – оформим, вы для нас как диковинка, толькя не откажите туристам, придут – покормите их, покажите ваш быт жизни. Мы вам церьковь построим». Но пришло время – всё отказали, чем хошь, тем и живи. Трактор забрали, грузовик тоже, за то, что завезли, – ето теперь долг неоплатимый. Оказывается, что у нас есть, – всё ето не наше. Наши ребята у них работали: строили, чистили, корчевали – задаром, никакого расчёту, словно рабы. Их разражало[503], что мы молимся и праздники соблюдаем, называли нас лентяями. Да будь вы прокляты, паразиты! На тем свете всё отдадите всторицею.

– Ну, что будем делать? Как-то надо жить.

Все в голос:

– Нет, пока живы, надо выбираться! Здесь мы все погибнем.

Один Софоний заявил:

– Я никуда не поеду, мне здесь нравится, хватит бегать по разным страна́м.

– Софоний, хороше́нь подумай. Пока мы здесь, ты в силе, но придёт время – нас не будет, твой паспорт прострочится, тогда ты хватишься, и будут тебе горя и слёзы, а мы за тридевять земель и не услышим твоих слёз, нам будет горькя, а тебе тем паче. – Он замолчал.

– Но а ты, Георгий, как думаешь?

– Мы толькя за границу, тут нечего делать.

– Ну а как в Приморье?

– А там ишо хуже, там вообче нет никаких законов – за что-то называется «медвежий угол».

Мы там разыскали своё ро́дство, бабина сестра двоюродная, муж её дядя Борис, старик грамотный, он уже на пенсии, шесть кило́метров от моёго тестя. Етот дядя Борис приютил Георгия, дал ему работу и за ето семью кормил, Георгий у него прожил шесть месяцав, ну и много про него доброго рассказывает. Имеет хорошею библиетеку старинных книг, все ети книги прочитаны на несколькя раз, на все вопросы отвечает без сумнения: «В такой-то книге, вот тако́-то правило», молится сам себе дома. Георгий спросил: «Почему не ходишь молиться к деде Килину?» Он чётко ему ответил: «А с ними нельзя ни молиться, ни кушать, да и вообче подальше от них надо доржаться. Ето правило лежит в книге “Альфа и Омега”».

– А в чём дело?

– Тятенькя, ты сам знаешь: дядя Фёдор Килин всех осуждает, и тебя тоже, за то что их бросил.

– Но ты же знаешь за что.

– Да, знаю. Но правило сказано, дядя Борис открыл и прочитал мне: «Наставник аще осуждает, прежде мене́ да извержется, с нём ни молиться, ни кушать, и даже не знаться».

– Дак вот как оно! А тёща тогда куда?

– Про бабу он рукой махнул и сказал: «Сам догадывайся».

Да, вот ето новость… Надо раздобыть ету книгу и всё прочитать. А наши что делают, вот ето да… Дядя Борис хороший охотник и рыбак, к нему часто приезжают разные чиновники, он их кормит и поит, мясом и рыбой их снабжает, вот етим и живёт, а по-разному[504] нельзя. Ему можно охотничать и рыбачить, потому что чиновникам польза от него.

– Но, Георгий, как так можно: всё население сидит голо́дно, а чиновникам всё можно?

– На етот вопрос дядя Борис сказал: «Власти дадены от Бога, а несправедливость – за грехи наши, но и им придёт ответ отдавать в день Страшного суда».

Да, ето правда. Ето толькя подумать надо: матерки, пьяницы, табакуры, воры́, разбойники, прелюбодеи, детоубийцы, завидливы, сводницы, чародеи – да вся подлость! Вот и Господь дал таку́ власть, не обижайтесь. Один рецепт России – каяться, молиться и поститься, как ниневитяны, и Господь помилует и даст хорошу жизнь. Больше никак. Но етого не будет, потому что всё идёт по пророчеству и исполняется слово в слово.

Марфа без меня была в разных деревнях старообрядсов: живут и дёржутся по-разному, но любви нигде нету. А Рассолова и Абрикосова хорошо знают, говорят: «Ети товарищи очень опасны, у них вся сила, от них добра не жди, вам как-то надо оттуда выбираться, но знайте, толькя тайно, оне могут пойти на любую подлость». Толик с Галяй тоже убеждают: «Уезжайте, пока возможно, и тайно». Толик сказал Марфе: «Я Данилу говорил: вам отсуда придётся бежать, он мне не поверил. Мы сколь здесь работаем, ишо ни раз им не угодили. Уже три года как заповедник открыли для туристов, было гостей в сезон свыше трёх тысяч, а чичас нет никого, всё опустело. Ночевать в лесу – и то берут по сто долларов, продукт весь просроченной, сервис никудышной. Чтобы съездить в етот заповедник, туристу надо свыше тысяча долларов, хто съездит – больше не манит».

Да разобраться, с моёй точки зрение, ничто не умеют делать, однем словом – медведи. Тут така́ красота, создать порядошну систему – тут вообче туристов будет полно.

У Марфе расплодились гуси, куры, индюки, огород – всяка овощь. На всё смотрю – неохота уезжать: добрый дом, летняя кухня, баня, жеребёнок уже вырос, стал красивый – пошёл весь в отца, кобыла ожеребилась, такой же красавчик, как брат… Коровы Андриянова и Георгиева пропали с голоду, у нас осталась одна, другая сломала ногу, её закололи.

Мы с Абрикосовым договаривались: на следующу неделю он приедет. У нас все решили уезжать, но мне неохота, но оставаться страшно. Деняг не хватит до Москвы. Я послал Софония в Усинск, шестьдесят кило́метров от нас: «Садись на кобылу, веди с собой коня, а жеребёнок сам пойдёт», всё описал на продажу по дешёвке, но едва ли ето продастся: деревня бе́дна, но узнать надо. Софоний уехал и вернулся через три дня, но без коней: он всё продал за тридцать тысяч рублей. Но продажи не будет: все без деняг.

4

Мы стали готовить в дорогу груз. Что необходимо – ето книги, иконы и мале́нькя одёжи в путь, а так всё остаётся. Я не раз и не два приходил на речушку милую, горевал и плакал. Бывало, Марфа подходила и вместе горевали, неохота было расставаться с етим местом.

Срок вышел – Абрикосова нету, я поехал на Ак-Хем. Там сторожи уже другие, я попросил, чтобы по рации передали Рассолову и Абрикосову, что у меня виза на исходе, а нет – я уезжаю через Усинск, но придётся идти пешком шестьдесят кило́метров.

Но что я увидел на Ак-Хеме. Рассолов дом открыт, и в нём группа лысых, тех же прошлогодних наркоманов. Дак вон оно что, значит, руководитель сам Рассолов! Ну что, конопли здесь валом, растёт свыше двух метров. Да, убираться надо отсуда.

Софоний всяко упрашивал нас, чтобы остаться в России, но мы никак с Марфой не согласились.

– Но разрешите хоть ишо раз сходить на охоту.

– Ну что, сходи, ето будет добрая память. – И он ушёл.

На второй день приезжает Абрикосов. Я заметил, он злой, и первы его слова:

– Ну что, Данила, уезжаешь?

– Вы сами знаете, у меня виза до тридцатого августа.

– А как семья?

– Забираю.

– Как так?

– Но как, Марфе надо к врачу.

– А здесь что, нет врачей?

– Нету для нас, а толькя для вас.

– Не понял.

– Всё понятно. Раз инострансы – значит, нету.

– Дак я могу переговорить с директором больницы.

– Да было время. Посмотри на детей: одне кости да кожа.

– А при чём мы здесь?

– А почему по телефону говорили, что всё хорошо?

– А что, всё было хорошо.

– Как так хорошо? Вы за восемь месяцев всего раз были и говорите, всё хорошо. Говорили, вы всего навезли, – а здесь голодны сидят.