Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

– Ну, а что ишо ищешь? Тебе Господь другу́ не даст, ты уже живёшь на блуду.

Он хорошо подпил и насмелился задать мне вопрос:

– Данила, то грех, друго́ грех, а сами без священства, а сам знаешь: без священства нет спасение.

– Федя, милый ты мой, а ты скажи: где чичас правда? Наши в США к вам ушли третья часть, и где добро? Всё у них рассыпалось, на храмах стали писать, в храме нельзя курить, у вас в храме брадобриты, у женчинов нету чину на главах брачных[507]. Ну, сам смотри: в среду, пятницу ешь рыбу, ты хоть и вдово́й, но живёшь в прелюбодействе, у вас с никониянами мало разницы.

– А у вас чё, лучше?

– Да не лучше, но сам пойми: я всю жизнь приучал своих детей ко всем заповедям, и оне чётко знают все грехи, а чичас возми к вам переведи – и вот вам святость, а она вся гнилая. Федя, ты прости, но чичас пришло время – спасай да спаси свою душу. Сам знаешь, всё перевёрнуто, и где правда? Твори добро, никого не обижай, всех прощай – и Господь тебе простит, живи в целомудрии и в чистоте – и Господь никогда не оставит твою душу.

Федя согласился и сказал:

– Давай про ето больше не будем. Друзья?

– Да конечно друзья.

Он опять натренькялся, ляг спать.

На другой день вечером звонит Корпачёв Александр Викторович:

– Данила, завтре утром уходит катер за твоёй семьёй, и куды их доставить?

– Желательно бы подальше от Абакана, я думаю, надо до Ужура, пятьсот кило́метров отсуда.

– Давай до Ужура, будь готов, сам поедешь стречать.

– Хорошо, Александр Викторович, поеду.

Катер ушёл, ну, слава Богу. Федя всё пил. На третьяй день Александр Викторович сообчил, что:

– За тобой придут две маршрутки, и отправляйтесь на Джойку. На имущество пока не могу найти покупателя, никому не надо ничего в тайге.

– Ну что, пускай подавются, бог с ними.

Настал день встречи, ето прошло девять дней томительных, я сам был не свой, ходил весь измученной, но и Марфа, наверно, тоже уже в панике. Я набрал разной фрукты для деток. Подошли маршрутки, и мы отправились на Джойку. Мне стало жалко Федю: пьяный, да и опасно рассказывать, он на самом деле с Абрикосовым что-то имеет дела.

Мы в третьим часу дня прибыли на Джойку, но катер ишо не пришёл. Вот стемняло, их всё нету, я стал переживать: а вдруг что случилось? Ето ожидание было так томительно и мучительно… Изредка приходили катера, но всё не оне. Вот уже показался свет сдалека, и очень тихо[508] подаётся, ето было в 11 часов ночи, 11:45 подплыли. Да, ето оне. Ну, слава Богу. Спрашиваю Марфу:

– Что так тихо?

– Да чуть свет выплыли, катер тихо плывёт. А ты-то что так долго с катером?

– Да я здесь все нервы измотал. Ну, слава Богу, доплыли.

Доплыли, ну а теперь дальше с Богом, загрузились и в путь. Дети фрукту с таким аппетитом съели наперебой.

– Ну, потерпите до Аргентине, там вдоволь наедитесь.

Но мы рады, а что дальше – сами не знаем.

В Ужур приехали уже утром светло. Заехали к тёте Вере – ето будет дядя Гришина жена, тятиного брата. Оне были очень рады нашему приезду, у них был брат Степан с Германом, он им очень понравился за простоту.

Ето было в четверик 16 августа, билеты добились к понедельнику 20 августа, у нас в запасе пять дней. В выходныя съездили в Шарыпово к тёте Шуре, что у нас была в гостях с Васяй. Ето будет пятнадцать кило́метров от Шарыпова, деревня Родники. Мы поехали на двух машин, Гриша Григорьевич на «Волге», а Миша Григорьевич на «Жигули». Я первы дни ко всем присматривался, но Вася меня уже предупредил обо всех.

Приезжаем в Родники, тётя Шура с такой радостью нас ждала, я ей позвонил ишо вчера. Она настряпала пельмени, купила водки для племянничкя, и с такой радостью ставила на стол. Спрашивает:

– А где Марфа?

– Тётя Шура, прости, она больная, поетому не поехала.

– Как жалко. Ну, давайте за стол.

Сяли за стол. Оне собрались все – да, была радость, все простые, ласковы.

– Но, тётя Шура, я пить не буду: у нас чичас не до водки, и за пельмени тоже прости: чичас пост Богородицы, мы с вами и так повеселимся.

Пришлось рассказать, что уезжаем, им было жалко, ну что поделаешь, так Богу надо.

У меня дело к Тане, но вижу, она часто на кухню убегает, пришлось встать из-за стола и пойти к ней. Ето будет тёте Шуре внучкя, а мне вторуродная племянница, Вася об ней очень хорошо отзывается. Она мужа бросила, потому что алкоголик, ро́стит сына, образование у ней учительница-психолог. Я с ней стал беседовать на разны темы – да, Таня оказалась на самом деле умная, добрая, порядошна и красивая женчина, лет тридцать. Я сделал ей предлог: не согласилась бы она поехать к нам в Аргентину учить детей.

– Я оплачу тебе билет туда и обратно, и зарплата будет тысяча долларов, на всём готовом.

Она ответила:

– Подумаю.

– Таня, подумай. Понравится – останешься, а нет – то, когда захошь, вернёшься.

– Да, интересно, но надо подумать.

– Да, ты права, но знай: тебя Вася рекомендовал, и на самом деле ты мне понравилась, потому что ты конкретна.

– Спасибо, дядя.

– На здоровья, Таня.

Тут тётя Шура подошла и позвала за стол, мы вернулись, там уже всем весело. Через два часа Миша с Тоняй собрались ехать домой, значит, и все собрались, тётя Шура не отпускала, но ехать пришлось. Мы все распростились и поехали обратно.

По пути остановились в деревне Косые Ложки́, тут живут Боря, Миша и Федя – тёти Харитиньины дети, тятиной сестры, оне старше меня, спокойны мужики. Тут пообчались часа два и отправились в Ужур: на другу́ ночь выезжаем в Москву.

Ну вот. Тётя Вера мне очень понравилась: добрая, тихая, милая старушка, восемьдесят один год. Старший сын Гриша – ето бабник, выпиваха, но чудак весёлой, его жена выгнала, живёт один. Второй, Миша, – ето особое лицо, нигде он не вмешивается, всегда молчит, на вопросы отвечает скромно. У нас как-то сошлось с нём, и мы с нём подружили крепко, ето чистая, простая душа и добрая, и Бог дал пару ему Тоню, подобну ему. Она немка, но отлична и прямая, оне друг друга очень любят, и ето я очень оценил. Третья, Шура, весёла говорунья, что-то есть у ней сестры Евдокеи, она хорошая торгашка, я ей предложил быть партнёршай в Аргентине по магазинам, она сказала: «Подумаю», но предложила послать сына Колю как разведшиком, он находится в Новосибирске, занимается обслуживанием гостей в шикарным кафе.

– Хорошо, мы ему оплотим билет и будем платить по тысяча долларов на всем готовым в месяц.

Шура за него дала хорошую рекомендацию – отец, Сергей, слова не сказал. Как странно, Сергей всё молчал, но узнал мой характер – заговорил и даже пригласил в гости, он работает токарем на ремонте вагонов, пашет по двенадцать часов за девять тысяч рублей в месяц, ето позор.

Четвёртый – сын Васькя, ето ни рыба ни мясо, алкаш, тёте Вере одно горя, жена его бросила и даже топором голову пробила, он живёт у тёте Вере, и, что лежит худо, он всё ташшит за бутылку.

У тёте Вере ишо есть правнучкя Надя, лет двенадцать, сиротка, мать в могиле, отец инвалид-алкаш. Бедная Надюша одна, прабаба Вера ей защита, а от Грише, Шуре и Ваське немало ей достаётся: везде на посы́лушках, и всё не так, как соринка в глазах, но такая шустрая, угодливая, ласковенькя и безответна. Мне её стало очень жалко, я выбрал время наедине, ей сказал:

– Надя, вдруг что в жизни будет трудно, обращайся ко мне как к родному дяде, я тебе помогу.

Она потупила голову, ничего не сказала.

В понедельник был в гостях у Миши с Тоняй, оне живут скудно, работают оба, он водителям, она продавшицай, и обои вместе получают пять тысяч рублей в месяц. Ужур построенный на болоте, суда когда-то ссылали заключённых, чичас в Ужуре населения около сорока тысяч, но ничего нету, одне чиновники сидят и експлотируют население. Такоя во все концы России езжай, и всё одно и то же, вот и смотрите. У Миши полдома, на етим болоте его ведёт то в одну сторону, то в другу́.

– Миша, как так жить?

– А вот как хошь.

– Но вам толькя надо было выбрать Ужур!

– Ну что, тятя заехали, и мы за нём, а теперь как хошь, так и живи.

– Да, незавидна ваша жизнь, Миша!

– А другой нету.

– Да, ты прав, другой нету.

В ночь нас проводили на поезд. Надюша сумела тайно подойти ко мне и сказала:

– Дядя Данила, я ваши слова не забыла.

Меня как иголками по всему телу, я скрозь слёзы:

– Да милая ты Надюшенькя, не забывай, обращайся в любу́ минуту, вдруг что – у нас с тобой контакт через Васю, Калуга, поняла?

– Да, поняла, спасибо, дядя Данила. – А у самой слёзки на глазах.

– Да не плачь ты, миленькя, терпи, всё будет хорошо.

Мы отправились в Москву.

7

Ну, что теперь будем делать? Деняг нету, а как дальше – один Бог весть. Несколькя раз подходил к детя́м и зятю и просил Богу молиться, толькя он нас, может, помилует и пошлёт доброго и милостливого человека.

Абрикосов несколькя раз пытался с нами связаться, но мы отключили все мобильны телефоны, ето ради[509] страху: знаем, что у него руки дли́нны, везде достанет. Я изредка включал и звонил матушке Соломонии[510], рассказал ей нашу ситуацию и просил её, где устроить семью, она пообещала и пожалела. На другой день звоню, Соломония новость передаёт: