Девятый Замок - Хаген Альварсон

— Видеть бога — большая честь, — друид поклонился.

— Мы раньше виделись, много раз. Разве ты забыл?

Нет, он не забыл. Не забыл костров и молитв, казней и побоищ, и сумасшедших глаз, и прекрасной музыки, от которой леденело сердце.

Внезапно в зале стало очень холодно, ибо огонь в кратере поглощал тепло, вместо того, чтобы его отдавать. В углах сгустился мрак. Ветер столетий пронёсся над головой, сдувая пламя со свеч. Друид повернулся к пламени:

— Скажи, ибо я спрашиваю тебя, Алый Мастер, есть ли способ остановить войну?

— Не долго ты думал, друид. Не ты тут судья, и не мудро спрашивать о том прямо.

— Я спрашиваю не как судья, но как ученик у наставника.

— Ученик? — расхохотался Король Тьмы. — Вот тебе мой первый урок. Готов ли ты пожертвовать собой? Провисеть три дня на кресте, под палящим солнцем, облепленный грязью, потом и мухами? Чувствовать, как твои внутренности тянут тебя вниз, медленно разрываются внутри тебя, и нет милосердного сотника? Или — девять долгих ночей на холодном ветру, пронзённый копьём, в жертву себе же, в ветвях древа того, чьи корни сокрыты в недрах неведомых? Тихо, не отвечай. Конечно, ты готов. Я вижу огонь в твоих глазах. И я огорчу тебя. Прошло время огней. Никто не возьмёт этой жертвы. Кому ты нужен? Кто ты? Ты — Сын Божий? Нет. Ты — нищий, ублюдок, ничтожество. Пожертвовать собой — проще всего. А вот выжить, назло и вопреки всему, работать, вести долгую беседу… Хватит ли тебя на это?

Корд'аэн молчал, склонив голову.

Холодное пламя потухло. В зале сделалось совсем темно. Серебряные маски Хранителей светились мертвенным светом, точно лик луны в зените. Казалось, маски без ртов улыбаются.

Корд'аэн повертел кисточку, сковырнул подсохшую белую краску и подошёл к картине "Арфа, меч и кожа".

— Тут есть над чем поработать, — глубокомысленно заметил он.

— Желаешь переписать эти картины? — голос шёл отовсюду, гулкий, насмешливый и сладко-ядовитый. Голос проникал в череп, заливал сердце горьким мёдом, и не знал Корд'аэн, кто теперь говорит с ним. Это был голос самого Замка, пожравшего прежних просителей и героев.

— Да, — отвечал Корд'аэн, — таково моё желание. Я хочу красоты и совершенства.

— Тогда не обессудь, ибо писать придется, как всегда, слезами и кровью. Не только своими.

Вихрь прошёлся по залу. Тени с лицами друзей и врагов окружили волшебника. Белый огонь вспыхнул на кончике кисточки, но не смел Корд'аэн поднять ни рук, ни глаз. Друзья и враги смотрели на него и молчали. Он шептал: "Флиннах, отец мой… Муирнэ, мать моя… Брендах, учитель мой… Аллиэ… О, я не смею, не могу, нет, оставьте меня…" — а затем выронил кисть и посох, и рухнул на колени, созерцая лишь злато-алое сияние солнца, оплетённого омелой.

Ибо огненная рана, которую нанесли ему перед вратами замка, дала о себе знать…

Ему казалось — падение вечно. Переходы Девятого Замка, мрак и камень, проглотили его, словно чудовище, словно дракон, и вот он в глотке, во чреве, где нет ни солнца, ни надежды. Он не поверил, услышав наконец шум волн.

…Они веселились на берегу моря. Народ Холмов, девушки и юноши, они пригнали стадо белых коз с красными ушами на пастбище в устье речки Лейх и поручили охрану трём длинношерстым овчаркам, как делали всегда. Они ждали высокой травы, чтобы прийти сюда и плясать, и пить вино, и играть на свирелях и скрипках, и жечь ночи на кострах, и целоваться под луной, под вечный зов Бурных Волн.

Волны сыграли с ними недобрую шутку.

…Блеяли козы. Они бежали во все стороны, а овчарки лежали мёртвые. За козами гнались голые по пояс воины в полотняных либо кожаных штанах, хватали за рога, убивали, сволакивали в общую кучу. Другие гнались уже за бегущими детьми Народа Холмов. Парни пробовали защититься, но мало у кого было оружие страшней посоха. Их рубили без разбора. Мечи и секиры покраснели вмиг. Высокие бородатые витязи из Страны Заливов, викинги, возвращались из похода и решили пополнить запасы еды. Локланны, Люди Озёрной страны, были краткоживущими и потому их алчность превосходила волчью. Они так и звали себя: волки бури мечей.

Корд'аэн видел, как бежит по берегу, к лесу, дева с ореховыми волосами. Длинная юбка мешала ей, ужас плескался в глазах. У неё не было ни защитника, ни возлюбленного. А родичи были далеко либо уже мертвы.

Её догнал длинноволосый северянин, хотя и бежал он, чуть хромая. Сбил с ног деву, разорвал юбку. Она пыталась кусаться, царапаться, ударить его в пах, но ему не впервой было насиловать. Зверь настиг добычу. Муирнэ закричала. О, как она кричала. Никому бы не слышать…

Викинг запрокинул голову, рыча и хрипя. Посмотрел Корд'аэну прямо в глаза, нагло улыбаясь. Его лицо показалось очень знакомым. Конечно.

То был Дэор Хьёринсон.

Нет, не Дэор… Скорее — его отец Хьёрин, или дед Торкель, или прадед, как бы его ни звали…

…Муирнэ не плакала. Не плакала она, когда родичи заставили её пройти меж двух костров, под завывания друида, чтобы очистить от скверны, словно скотину на Бельтайн. Не плакала, когда никто не смотрел ей в глаза. Не плакала, когда рожала на свет сына, ублюдка от северного зверя, который почему-то не убил её тогда, на берегу. И только когда мастер Флиннах, славный резчик по дереву, принёс ей люльку, сам обмыл и уложил младенца, — только тогда она зарыдала в голос, и сосны плакали янтарём от жалости к молодой Муирнэ.

Корд'аэн тоже плакал. Конечно, добрые люди никогда не забывали назвать его ублюдком, чтобы не зазнавался. Но увидеть всё своими глазами… Теперь Корд'аэн не ведал, как станет говорить с сыном Хьёрина.

…Муирнэ пряла, Флиннах же учил сорванца держать резец, молоток, долото. Малыш всё схватывал на лету. Трудно сказать, пошёл он в мать или отца. Конопатый, непоседливый, с хитрым прищуром зелёных глаз, он был похож на лисёнка, потому его так и называли — Киах. Таково было его детское прозвище, и нескоро ещё назовут его Корд'аэн Лис.

…Они швыряли в неё комками грязи. Дети краткоживущих и сидов, что жили в соседнем тейтхе, куда Флиннах и Муирнэ приехали в гости, они развлекались, унижая рыжую девчонку с зелёным пламенем в глазах. Киах не знал, почему, что она им сделала, эта поцелованная огнём кроха чуть младше него. Она была краткоживущей, но причина, видимо, была не в том.

— Дочь горбуна! Ведьма! Фу, уродина! Где горб потеряла? Лисий Хвост, Лисий Хвост, понедельник-вторник, понедельник-вторник! Песня твоя не к месту, слово твоё не ново…

Киах не видел слёз на её щеках, только грязь. Она не убегала, не обзывалась в ответ, не лезла в драку. Она просто стояла и сверлила их ненавидящим взглядом. И тогда Киах вышел вперёд и произнёс нараспев: