Девятый Замок - Хаген Альварсон

Лишь тогда я почувствовал, что живу.

Смех звучал всё громче. Источник чудесного смеха приближался. Серый занавес наконец раздвинулся, и туман выпустил луч синего света. Это оказалась Хранительница Хьёлле. Она шла ко мне, закрыв лицо веером. Хрустальный смех следовал за ней.

Она остановилась в двух шагах от сосны. Поклонилась кому-то в тумане и стала на колени, не глядя на меня. Я замер, боясь помешать ей. Во мне рождался смех. Хохот звенел горным родником, просился наружу ручьём, чистым и радостным. Нет, не златовласая дева и её причуды смешили меня. Это был тот самый смех без причины, который от века считался признаком большого ума. Впервые за три года я дышал полной грудью. Крик рвался на волю. Я едва сдерживался, не сводя глаз с алого веера и золотого круга на нем.

— Я бы так не смогла, — тихо сказала Хранительница.

— Прости, госпожа? — смеяться перехотелось, что-то оборвалось и умерло. Снова.

— Спасти мир, но не для себя… стать в нём чужим…

— Я стоял насмерть за свой мир, не за родичей. Потому что иначе нельзя.

— И что? Соседи плюют тебе в лицо, друзья отдали в приют для убогих, супруга терпит… терпела до недавнего времени. Ты больше не любишь Норгард. Старый Балин не слышит тебя, а ты не слышишь его, словно он стал такой вот карликовой сосенкой. Тебе нет места.

— Почему? — вопрос страшил меня, но не задать его значило разрушить всё. — Такова цена?..

— Всё проще. Это не твоя жизнь. Ты остался здесь, Снорри сын Турлога, ты был тут всё это время. Твоя невеста и твой друг сделали выбор за тебя. Ты желал смерти — ты помнишь?

Да. Я помнил. Тропу пылающих слёз, каждый шаг по которой — калёное железо. Но не пройти нельзя. Помнил жажду покоя в венах. И усилие, которое отправило нас в Хель. Всех нас.

— Так Корд не оживил меня?

— Не вполне. Никто не властен над сердцем.

— Эти слова красивы. Но мне от них не легче.

— Если ты ищешь облегчения, умри с честью, не возвращайся к своим. Но если ищешь мудрости, то ищи смех.

— Ты говоришь загадками, как Унтах кан Орвен. Я не мудрец. Твои слова пахнут кислым молоком, Хранительница. От них противно.

— Выбирать всегда противно. Но тебе придётся. Тут или там?

— Там, — вздохнул я.

Хьёлле сложила веер.

Повернулась ко мне.

И туман рассеялся.

Я видел плоский металлический овал, впаянный в череп вместо лица. Ни глаз, ни носа, ни губ — зеркало. Острое, яркое, страшное, беспощадное.

На меня смотрел цверг.

Мохнатая морда. Кривые клыки. Маленькие красные глазёнки злобно зыркают из-под кустистых бровей. Слепое пламя ярости. Лишь бы жечь.

И сотни цвергов стоят за его спиной с каменными топорами.

Я был в доспехах и при оружии. Взмах, блеск ведьмы щитов, и брага жизни щедро струится из рассечённой морды. Одной, другой, десятой… Я убиваю. Ты убиваешь. Мы убиваем.

Они — погибают.

Это жизнь. Это надо говорить с умным видом. Вытерев сперва топор.

Цверги кончились, и я увидел вывеску, гласившую: "Под дубом". Наш славный трактир. На пороге появился Этер Хольд, потомственный трактирщик. Наш славный добрый толстячок. Которому ничего не стоит выбросить тело умершего постояльца собакам. Его глаза — золотые гульдены. Рыбьи глаза, приторный голос. От него всегда пахнет медью.

— Снорри, рад тебя видеть. Есть дело…

— Слушаю.

— Мне надо бочку верескового пива. Завтра приезжает один человек… Из Боргоса. У него есть мысль устроить тут мануфактуру. Это хорошая мысль, э?

— Э. В города выбьемся, — говорю я, — а то живём, как в лесу…

— А ты голова, Снорри!

— Голова… — тупо говорю я. Голова трактирщика отлетает в угол, к вящей радости гостей и пьянчужек-лесорубов. Я не вытираю топор. Некогда. Надо запереть трактир, подпереть, чтобы никто не вышел. И поджечь. Я когда-то обещал. Я исполнил обещанное. Трактирчик весело горел, подожжённый с четырех сторон. Кто-то вышиб головой окно. Я зарубил беднягу…

— Красиво горит, — раздается рядом.

Это сгорбленный Ругин-колдун. Вероятно, он восстал из мёртвых. Длинный нос с бородавкой. Лиловое лицо, безумный, затуманенный взор. Вонь плесени и грибов. Лисья шапка. Облезлая.

— Красиво, — киваю я. — Скажи-ка что-нибудь умное, чародей!

— День хвали к вечеру, топор после битвы, жену на костре.

— И что бы это значило? Жену хвали на костре? В смысле — все женщины ведьмы? Хорошая женщина — мёртвая женщина? Ты что, Ругин, не женщиной рождён, а вырезан из засохшего дерьма? И в постели предпочтешь не жену, а молоденького ученика?

— Да ты что себе позволяешь, ты, сын пьяницы, сопливого неумёхи? Я тебя… в лягушку…

— В шницель, — ухмыляюсь я, а потом вместо меня речь ведёт топор. Распинать на крестах. Сажать на колья. Сжигать на кострах. Нет больше проку от ведьм и чародеев. Нет…

В небе звенит смех. Я иду на зов. Словно в небесах поют вещие птицы, указывая звуками путь…

Я и не заметил, как остановился перед усадьбой старосты Свена Свенсона. Дивный смех звучал из-за его дверей! Не долго думая, я снёс дверь с петель.

— Что такое?! — раздалось изнутри. Затем на меня обрушился собачий лай, и я разрубил оскаленную пасть чёрно-рыжего кобеля. А вот и староста…

Косичка бороды, благородные седины, резная трость, золотые кольца с каменьями. Чванство.

— Эй ты, как тебя там… Строри? — лает он, точно его пёс. — Ты что, рехнулся? Ты знаешь, что с тобой будет? Снёс мне красивую дверь, натоптал, наследил, собачку покалечил… Я, верно, прикажу забить тебя палками прямо на поле тинга. Прикажу, чтобы тебе сломали ноги и отбили почки, чтобы тебе было трудно мочиться. А орла тебе не врежут, нет уж, это лишь для героев. Твою девку мы обреем налысо и отправим обратно, родителям, в бочке с говном. Перед тем, сам понимаешь, придется её хорошенько проучить. С тобой-то ей, видать, скучно. А на могиле твоего отца устроим свалку.

Староста трещал без умолку, исходя гневом, но это мало занимало меня. С ужасом я понимал, что смех умолк! Смеха больше не было! Не было! Не…

— По закону, — спокойно прервал я Свена, — ты не можешь приказать меня пороть. Тинг может рассмотреть дело, может меня обязать выплатить выкуп. Не больше. Даже твоя честь имеет цену в серебре.

— Закон? Тинг? Что это за смешные слова?.. Вот вы все у меня где!

Он показал кулак.

Все знают, как Свен Свенсон стал альдерманом. Все знают, что у него дела с бандами грэтхенов, с отрядами вольнонаёмников, с родовитыми херсирами других городов. Он был щедр на обещания, подарки, взятки и лесть, Свен Свенсон, свинья, сын свиньи, и был скор на расправу, подобно бешеному вепрю…