Молодые львы - Ирвин Шоу

– Поехали, Никки, – сказал он наконец, – заводи.

– Беспокойный городишко, – сказал Крамер. – Может быть, нас здесь накормят?

– Умираю с голоду, – поддержал его Морисон. – Сейчас бы бифштекс с жареной картошкой по-французски…

Мысль о том, что придется еще задержаться в этом городишке под холодными испытующими взглядами местных жителей рядом с трупами немцев Перед бакалейной лавкой, показалась Майклу просто невыносимой.

– Поедем к Пейвону, – сказал он, – мы можем ему понадобиться.

– Хуже нет начальства из рядовых, – проворчал Морисон. – Уайтэкр, чин рядового первого класса слишком велик для тебя.

Все же он развернул джип. Стеллевато тоже развернулся и двинулся вслед за Морисоном. Майкл неподвижно сидел на переднем сиденье, уставившись прямо перед собой, стараясь не смотреть в сторону гостиницы, где, окруженная соседями, стояла мадам Дюмулен.

– Месье! – раздался голос мадам Дюмулен, громкий и властный. – Месье!

Майкл тяжело вздохнул.

– Стой! – приказал он.

Стеллевато затормозил и посигналил Морисону. Тот тоже остановился.

Мадам Дюмулен, в сопровождении всей группы, двинулась к джипу. Она подошла к Майклу, а за ее спиной стали усталые, изнуренные трудом фермеры и лавочники в мешковатой поношенной одежде.

– Месье, – обратилась к нему мадам Дюмулен, скрестив руки на своей полной бесформенной груди. Порванный свитер, вытянувшийся на широких бедрах, слегка трепетал на ветру. – Вы собираетесь уезжать?

– Да, мадам, – спокойно ответил Майкл. – Таков приказ.

– А восемьсот немцев? – спросила она, с трудом сдерживая бешенство.

– Я сомневаюсь, что они здесь появятся.

– Сомневаетесь? – передразнила мадам Дюмулен. – А что, если они не знают о ваших сомнениях, месье? Что, если они все-таки появятся?

– К сожалению, мадам, – устало сказал-Майкл, – нам нужно ехать. И если даже они войдут в город, какую пользу принесут вам пять американцев?

– Значит, бросаете нас? – закричала она. – А немцы придут, увидят вон те четыре трупа и перебьют всех мужчин, всех женщин и детей в городе! Не выйдет! Вы обязаны остаться и защищать нас!

Майкл окинул усталым взглядом солдат на двух джипах. Их всего пятеро на этой проклятой площади: Стеллевато, Кин, Морисон, Крамер и он сам. Из пятерых только один Кин стрелял по людям, и можно считать, что он сделал достаточно для одного дня. «Господи! – подумал Майкл, бросив полный сожаления взгляд на мадам Дюмулен. Эта приземистая женщина, грозная в своей ярости, как бы олицетворяла собой долг. – Если появится этот призрачный немецкий батальон, какой помощи можно ожидать от этих пятерых воинов!»

– Мадам, – сказал он, – мы ничего не можем поделать. Мы – это еще не американская армия. Мы следуем туда, куда прикажут, и делаем, что нам велят.

Он окинул взглядом встревоженные, осуждающие лица жителей, надеясь, что они поймут и оценят его добрые намерения, его «сожаление, его беспомощность. Но тщетно. Ни в одном взоре не засветилось ответного огонька; перепуганные мужчины и женщины смотрели угрюмо, уверенные, что их оставляют одних на верную гибель, что уже сегодня их трупы будут валяться среди развалин города.

– Простите меня, мадам, – сказал Майкл, чуть не плача, – я решительно ничего не могу поделать…

– Раз вы не собирались здесь оставаться, – сказала мадам Дюмулен неожиданно спокойным голосом, – вы не имели права сюда приезжать. Вчера танкисты, сегодня вы… Хоть и война, но вы не вправе так обращаться с людьми…

– Никки, – сказал Майкл хриплым голосом. – Едем отсюда. И быстрее!

– Это низко! – крикнула мадам Дюмулен от имени всех измученных людей, стоявших рядом, когда Стеллевато нажал на газ. – Подло, бесчеловечно и…

Конца фразы Майкл не расслышал. Они, не оглядываясь, быстро выехали из города и вслед за машиной Крамера и Морисона направились туда, где их ждал полковник Пейвон.

Стол был уставлен бутылками с шампанским. Вино искрилось в бокалах, отражая свет сотен восковых свечей, которыми освещался ночной клуб. Зал был полон. Мундиры десятка наций смешались с веселыми пестрыми туалетами, обнаженными руками, пышными прическами. Казалось, все говорили сразу. Освобождение Парижа накануне, сегодняшний парад, сопровождавшийся выстрелами снайперов с крыш, – все это служило темой для оживленных бесед. Приходилось до предела напрягать голос, чтобы перекричать громкие звуки, издаваемые тремя музыкантами в углу, которые наигрывали модную американскую песенку.

Пейвон сидел против Майкла и широко улыбался, зажав сигару в зубах. Одной рукой он полуобнимал поблекшую даму с длинными накладными ресницами, а другой время от времени вынимал изо рта сигару и приветственно помахивал ею Майклу, рядом с которым сидели корреспондент Эхерн, изучающий проблему страха, чтобы написать статью в «Кольерс», и элегантно одетый французский летчик средних лет. Неподалеку сидели два американских корреспондента, уже порядком захмелевшие. Они с серьезным видом беседовали между собой.

– Генерал, – говорил первый, – мои люди вышли к реке. Что прикажете делать дальше?

– Форсируйте проклятую реку!

– Не могу, сэр. На другом берегу восемь бронетанковых дивизий.

– Отстраняю вас от командования. Вы не можете – назначим того, кто сможет.

– Ты откуда, приятель? – спросил первый корреспондент.

– Из Ист-Сент-Луиса.

– Руку.

Они пожали друг другу руки, и второй корреспондент продолжал:

– Отстраняю вас…

Затем оба снова выпили и уставились на танцующих.

– Да! – говорил французский летчик, который отслужил три срока в английской авиации и прибыл в Париж для какого-то туманного взаимодействия со штабом 2-й французской бронетанковой дивизии. – Славное было время! – Он имел в виду 1928 год в Нью-Йорке, куда ездил по делам в одну маклерскую контору на Уолл-стрит. – У меня была квартира на Парк-авеню, – продолжал летчик, любезно улыбаясь. – По четвергам я устраивал для друзей коктейли. У нас было правило: каждый обязательно приводит девушку, которая никогда не была у меня прежде. Бог мой, так я перезнакомился с сотнями девушек! – Он покачал головой, вспоминая прекрасные дни молодости. – А поздно вечером мы, бывало, ездили в Гарлем. О, эти черные красавицы, эта музыка! Как вспомнишь – душа замирает!..

Он потянул шампанское и улыбнулся Майклу.

– Сто тридцать пятую улицу я знал лучше, чем Вандомскую площадь. После войны снова поеду в Нью-Йорк и, возможно, – задумчиво закончил он, – сниму квартиру на Сто тридцать пятой улице.

От другого столика отделилась брюнетка в накинутой на плечи черной кружевной шали. Она подошла к ним и поцеловала летчика.

– Дорогой лейтенант! Я так рада видеть французского офицера!..

Летчик встал, степенно поклонился и пригласил брюнетку на танец. Они слились в объятии и маленькими шажками заскользили по переполненному танцующими залу. Музыканты играли румбу, и летчик в своем элегантном голубом мундире танцевал, как кубинец, покачивая корпусом и сохраняя серьезное, одухотворенное выражение на лице.

– Уайтэкр, – сказал Пейвон Майклу, – вы будете просто дураком, если когда-нибудь уедете из этого города!

– Согласен с вами, полковник, – ответил Майкл. – Когда кончится война, я попрошу, чтобы мне выдали увольнительные документы прямо на Елисейские поля!

И в этот момент он сам искренне верил в то, что говорит. С той самой минуты, когда, двигаясь среди грузовиков с пехотой, он увидел шпиль Эйфелевой башни, возвышавшийся над крышами Парижа, им овладело ощущение, что наконец-то он по-настоящему у себя дома. Бурная волна поцелуев, рукопожатий, изъявлений благодарности захлестнула его, он жадно вчитывался в знакомые с детства названия улиц: «Рю де Риволи», «Площадь Оперы», «Бульвар Капуцинов», и чувствовал себя очистившимся от всех грехов, избавившимся от всех разочарований. Даже стычки, изредка вспыхивавшие в парках и среди памятников, когда немцы спешили израсходовать боеприпасы, прежде чем сдаться в плен, казались ему вполне естественным и даже приятным вступлением к знакомству с великим городом. Забрызганные кровью мостовые, раненые и умирающие, которых торопливо уносили на окровавленных носилках санитарки Сопротивления, в его глазах придавали лишь необходимую драматическую остроту великому акту освобождения.

Он никогда бы не смог точно воспроизвести, как все это выглядело в действительности. Он помнил лишь быстрые поцелуи, губную помаду на куртке, слезы, объятия и то, что чувствовал себя сильным, неуязвимым, любимым…

– Эй, вы! – воскликнул первый корреспондент.

– Слушаю, сэр, – ответил второй.

– Где штаб Второй бронетанковой дивизии?

– Не могу знать, сэр. Я только что из Камп-Шанкса.