Молодые львы - Ирвин Шоу

…Немецкий лейтенант, захваченный в плен 1-й дивизией, за пару чистых носков указывает на карте точное расположение своей 88-миллиметровой батареи еврею – беженцу из Дрездена, ныне сержанту военной полиции.

…Степенный французский фермер целое утро трудится, выкладывая у обочины громадную надпись из роз «Добро пожаловать, США!» в знак приветствия проходящим солдатам; другие фермеры со своими женами устраивают прямо у дороги ложе из цветов убитому американцу, усыпают его розами, флоксами, пионами, ирисами из своих садов, и смерть в это летнее утро на мгновение кажется радостным, чарующим, трогательным событием, и проходящие солдаты осторожно огибают яркую цветущую клумбу.

…Бредут тысячи пленных немцев, и, когда смотришь на них, в душу начинает закрадываться неприятное чувство: судя по их лицам, никак нельзя сказать, что именно эти люди перевернули Европу вверх дном, отняли тридцать миллионов жизней, жгли население в газовых печах, вешали, калечили, пытали. Теперь их лица выражают лишь усталость и страх. Если бы их всех одеть в американскую форму, то они бы, честно говоря, выглядели так, как будто прибыли сюда из Цинциннати.

…В каком-то городишке недалеко от Сен-Мало хоронят бойца Сопротивления, и артиллерия огибает похоронную процессию, которая тянется в гору за лошадьми в черных плюмажах, впряженными в ветхий катафалк; жители городка, одетые в свое лучшее платье, шаркают по пыльной дороге, чтобы пожать руки родственникам убитого, торжественно выстроившимся у ворот кладбища. Майкл спрашивает у молодого священника, помогающего при богослужении в кладбищенской церкви: «Кого хоронят?», а тот отвечает: «Не знаю, брат мой. Я из другого города…»

…Плотник из Гранвиля, уроженец Канады, который работал на строительстве немецких береговых укреплений, говорит, покачивая головой: «Теперь все равно, приятель. Вы пришли слишком поздно. В сорок втором, в сорок третьем году я бы с радостью приветствовал вас, тряс вам руки. А теперь, – он пожал плечами, – теперь поздно, приятель, слишком поздно…»

…В Шербуре пятнадцатилетний юноша с возмущением говорит об американцах: «Дураки они, – горячится он, – развлекаются с теми же девками, которые жили с немцами! Тоже мне, демократы! Плевал я на этих демократов! Я сам, – хвастал он, – наголо обрил пять таких девок, чтобы не путались с немцами, и сделал это тогда, когда было опасно, еще задолго до вторжения! И дальше буду брить, обязательно буду…»

Храпел Стеллевато, карандаш Кина не переставая шуршал по бумаге. Из города по-прежнему не доносилось ни звука. Майкл встал, подошел к мостику и уставился на темную коричневатую воду, тихо бурлившую внизу. Если эти восемьсот немцев собираются атаковать город, размышлял он, то хоть скорее бы. А еще лучше, чтобы подошли свои, и с ними Пейвон. Война переносится куда легче, когда вокруг тебя сотни других солдат, когда ни за что не отвечаешь, когда знаешь, что за тебя решают люди, которых специально этому учили. А здесь, на обросшем мхом мостике через безымянную речушку, в безмолвном, забытом городишке, чувствуешь себя всеми покинутым. Никому нет дела, что эти восемьсот немцев могут войти в город и пристрелить тебя. Никому нет дела, будешь ли ты сопротивляться или сдашься в плен, или просто удерешь… Почти как в гражданской жизни: всем наплевать, живешь ты или уже умер…

«Подождем Пейвона еще тридцать минут, – решил наконец Майкл, – а потом поедем назад разыскивать какую-нибудь американскую часть».

Майкл беспокойно взглянул на небо. В густых, свинцовых, низко нависших тучах было что-то угрожающее и зловещее. Жаль! А ведь все эти дни стояла ясная, солнечная погода. В солнечный день как-то особенно веришь в свое счастье… Свистит над головой пуля снайпера, и ты считаешь вполне естественным, что он промахнулся; попадаешь под обстрел с самолета, прыгаешь в канаву прямо на труп капрала-танкиста и чувствуешь, что тебя не заденет, – и не задевает… Майклу вспомнилось, как под Сен-Мало командный пункт полка попал под артиллерийский обстрел. Оказавшийся там какой-то генерал из верхов орал на утомленных, с покрасневшими глазами людей, склонившихся у телефонных аппаратов: «Какого черта делает корректировщик? Трудно, что ли, найти эту проклятую пушчонку! Передайте, чтобы немедленно отыскал негодницу!» Дом сотрясался от разрывов, люди кругом забились в щели, но даже тогда Майкл верил, что останется цел и невредим…

Сегодня же – совсем другое дело. Солнца нет, и в счастье не верится…

Веселый солнечный марш, кажется, кончился. Девочка, поющая «Марсельезу» в баре Сен-Жана; стихийно возникший парад местных жителей в маленьком городке Миньяк, когда его проходили первые пехотинцы; бесплатный коньяк в Ренне; монахини и дети, выстроившиеся вдоль дороги под Ле-Маном; отряд бойскаутов, марширующих с серьезными лицами на своем воскресном параде под Алансоном рядом с танковой колонной; семейные группки, рассевшиеся на залитых солнцем берегах реки Вилен; знаки победы в виде буквы V; знамена; бойцы Сопротивления, с гордым видом конвоирующие своих пленников, – все куда-то вдруг исчезло; казалось, будто это было в прошлом веке, а теперь наступают новые времена, серые, мрачные, несчастливые…

Майкл подошел к Кину.

– Поедем в центр города – посмотрим, что там делается.

– Ладно, – сказал Кин, пряча блокнот и карандаш, – ты меня знаешь, я готов хоть куда.

«Знаю», – подумал Майкл и, наклонившись к Стеллевато, похлопал его по каске. Тот издал жалобный стон: видно, ему снилось что-то приятное и непристойное, связанное с прошлыми похождениями.

– Оставь меня в покое, – пробормотал он.

– Ну хватит. Вставай! – Майкл настойчивее похлопал по каске. – Поедем кончать войну…

Двое танкистов вылезли из окопа.

– А нам, выходит, одним оставаться? – укоризненно спросил толстяк.

– Вас же учат, кормят и вооружают лучше всех солдат в мире. Что вам стоит задержать каких-то восемьсот фрицев?

– Ты, я вижу, остряк! – обиделся толстяк. – Значит, бросаете нас одних?

Майкл забрался в джип.

– Не беспокойся. Мы только взглянем на город. Будет что интересное – позовем.

– Все острит, – сказал толстяк и с унылым видом посмотрел на своего приятеля.

Стеллевато медленно переехал по мосту на другой берег.

На городскую площадь въезжали медленно, осторожно, держа карабины в руках. На площади не было ни души. Витрины лавок были плотно закрыты железными ставнями, двери церкви – на замке, гостиница выглядела так, словно уже несколько недель в нее никто не входил. Оглядываясь вокруг, Майкл чувствовал, что у него нервно подергивается щека. Даже Кин на заднем сиденье настороженно притих.

– Ну, а дальше куда? – прошептал Стеллевато.

– Стой здесь.

Стеллевато затормозил и остановился посреди вымощенной булыжником площади.

Вдруг раздался какой-то грохот – Майкл резко повернулся и вскинул карабин. Двери гостиницы распахнулись, и оттуда хлынул народ. Многие были вооружены – кто автоматом, кто ручными гранатами, заткнутыми за пояс. Были среди них и женщины, их шарфики яркими пятнами выделялись на фоне кепок и черных волос мужчин.

– Лягушатники, – промолвил Кин с заднего сиденья. – Несут ключи от города.

Через мгновение джип окружили, но привычных изъявлений радости не было. Люди выглядели серьезными и напуганными. У одного мужчины в коротких, до колен, брюках, с повязкой Красного Креста на рукаве была забинтована голова.

– Что здесь происходит? – спросил по-французски Майкл.

– Немцев поджидаем, – ответила низенькая, круглолицая, полная женщина средних лет в мужском свитере и мужских сапогах. Говорила она по-английски с ирландским акцентом, и на секунду Майклу показалось, будто с ним пытаются сыграть какую-то ловкую, злую шутку. – А вы как сюда прорвались?

– Просто взяли и приехали в город, – раздраженно ответил Майкл, досадуя на столь сдержанную встречу. – А в чем дело?

– На той окраине восемьсот немцев, – начал мужчина с повязкой Красного Креста.

– И три танка, – добавил Майкл. – Знаем. А американские войска сегодня не проходили?

– Утром здесь был немецкий грузовик, – сказала женщина в свитере. – Расстреляли Андре Фуре. Это случилось в половине восьмого. После этого никого не было.

– А вы в Париж? – поинтересовался человек с повязкой. Он был без фуражки, из-под окровавленного бинта выбивались длинные черные волосы. Голые ноги в коротких носках нелепо торчали из-под помятых коротеньких брюк. «У этого парня что-то на уме, – подумал Майкл. – Уж больно необычная одежда».

– Скажите, – настойчиво допытывался тот, – вы в Париж?

– Со временем, – уклончиво ответил Майкл.

– Тогда давайте за мной, – быстро предложил человек с повязкой. – У меня мотоцикл. Я только что оттуда. Через час будем там.