Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появление его на трибуне сразу вслед Треповым и взволнованно произнесенные слова повергли в шок всю страну. Лидер черносотенцев прямо обвинил в коррупции Воейкова, Фредерикса, Штюрмера и Бобринского, а затем заявил, что «все зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц и заставляют взлетать на высокие посты людей, которые не могут их занимать, от тех влияний, которые возглавляются Гришкой Распутиным». Закончил Пуришкевич свою речь эффектным обращением к правительству просить государя: «Да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней, общественной мысли»[1363]. Буря оваций со всех сторон зала и из ложи почетных гостей, крики «браво» не смолкали несколько минут. Правительство в полном составе, шокированное, сидело тут же в зале. Протопопов пересел на депутатскую скамью и просил слово для ответа, но его не получил.
А Пуришкевич, еще вчера ненавидимый всей прогрессивной общественностью, в одночасье стал ее любимцем. Его телефон с того дня неделями не умолкал, в его кабинете толпились члены Думы и Государственного совета, дамы-патронессы, властители дум и общественные деятели, спешившие поздравить недавний символ мракобесия со счастливым прозрением. Ему стали поступать приглашения пожаловать в гости от великих князей. Пишущие машинки и гектографы донесли до народа и армии не меньшее количество копий речи Пуриш-кевича, чем Милюкова. «Такое выступление крайне правого монархиста имело потрясающий отклик во всей России, ибо полностью подтвердило слухи о трагическом положении в деле правления страной, — справедливо подчеркивал Александр Бубнов. — Нельзя также отрицать, что оно нанесло жесточайший удар престолу и окончательно отдалило от него всю страну»[1364].
На следующем пленарном заседании Думы — 22 ноября — спасать положение и честь правых бросился Марков 2-й. На пути к трибуне этот могучий депутат начал сталкивать Пуришкевича с его кресла в рядах правых. Тот обнажил форменный кортик. С трибуны Маркова сгоняли криками «Пошел вон! Долой!», только в стенограмме зафиксированные более пятидесяти раз. Он не столько произносил речь, сколько резко отвечал на выкрики из зала, за что Родзянко его остановил. Глинка зафиксировал дальнейшее в дневнике: «Марков повернулся к нему и резким голосом сказал:
— А Вы на меня не кричите.
За что был лишен слова. Сходя с кафедры, он с кулаками, поднятыми кверху, обратился к Родзянко:
— Болван, мерзавец!»
Родзянко выбежал из зала заседаний. «Вхожу в полуциркулярный зал. Родзянко с сжатыми кулаками, хриплым голосом, удерживаемый толпою членов Думы, кричит:
— Я его задушу своими руками, пустите меня!»[1365]
Возмущенный Родзянко подает в отставку, после чего Дума подавляющим большинством голосов переизбирает его вновь своим председателем. Спикер и его сын Георгий намеревались вызвать Маркова на дуэль, но затем сочли, что оскорбление относилось не к Родзянко лично, а ко всей Думе, и потому передумали.
Теперь уже героем стал Родзянко. «Все, кто только находился в Думе, выражали ему свое сочувствие. Трепов приехал к нему на квартиру. Груда карточек, члены Государственного совета, телеграммы без конца… Его кабинет был заставлен цветами, ему дамы незнакомые и юные девицы посылали приветы и посвящали стихотворения»[1366].
Одновременно этот инцидент обернулся концом фракции правых, которая традиционно выступала основной защитницей императора. В тот же день она раскалывается, и из нее выделяются солидаризирующиеся с Пуришкевичем «независимые правые» под руководством князя Бориса Голицына. Всего из 53 членов фракции ушли 34–35, большая ее часть[1367]. Маркова 2-го удалили на 15 заседаний — высшая мера наказания. Больше он в зале заседаний уже не появится. Революционеры взяли Думу под полный и безоговорочный контроль.
После столь бурных заседаний о плодотворном взаимодействии ветвей власти можно было забыть. Милюков от имени большинства заявил, что с правительством Трепова «мы согласно работать не можем». По выступлению премьера была внесена декларация перехода, предложенная Прогрессивным блоком, которая призывала к устранению влияния «темных сил» и выражала стремление законодателей создать кабинет, «объединенный одинаковым пониманием задач переживаемого времени, готовый в своей деятельности опираться на Государственную думу и провести в жизнь программу ее большинства»[1368].
Итоги обсуждения своей программы в Думе Трепов докладывал царю 26 ноября. Премьер жаловался на то, что даже со стороны «большей части правых партий» в его адрес последовали не менее резкие выпады, нежели со стороны членов Думы, принадлежащих к оппозиционным партиям». Главной причиной такого отношения Трепов называл «до крайности неприязненное отношение огромного большинства Государственной думы к некоторым членам правительства, и, прежде всего, к управляющему Министерством внутренних дел»[1369]. Полагаю, подобной позицией премьер фактически ставил крест на своей дальнейшей политической карьере. Ценность его в глазах императора сильно девальвировалась после исключительно неудачного думского дебюта, а Александра Федоровна стояла на защите Протопопова, без скальпа которого Трепов был уж совсем не интересен контролировавшему нижнюю палату Прогрессивному блоку.
Сама же Дума впала в законодательный ступор. Внесенный правительством проект закона о введении земства в волостях, который столько лет назывался либералами ключевым для развития страны, был депутатами практически проигнорирован. Отложив его на потом, которое никогда не наступит, думцы с подачи Шидловского и Ефремова приступили к выработке запросов в правительство о состоянии продовольственного дела. Коновалов писал в Москву 28 ноября: «Сейчас в Думе идет продовольственный вопрос. Один за другим тянутся ораторы на кафедру, критикуют, обвиняют, с жаром нападают. Реальных, однако, предложений, системы или плана ни у кого нет; нет их и у Думы в целом»[1370]. Не могли договориться о том, нужны ли фиксированные цены на продовольствие, а если да, то на каком уровне. В итоге, ничего конкретного не предложив, депутаты увидели выход из продовольственных трудностей в формировании ответственного кабинета, который, правда, неизвестно что должен был делать.
Впрочем, законодательная деятельность уже в последнюю очередь интересовала думских революционеров.
