Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

Отметим по ходу, что Мартынов и руководимое им московское охранное отделение, как обычно, немедленно оповестили столицу о негласных решениях съездов, при этом добавив: «Так называемая «рабочая группа» при Центральном военно-промышленном комитете занялась подготовкой масс для мятежных выступлений»[1319]. Генерал Курлов, ставший правой рукой Протопопова, наложил на доклад Мартынова ироническую резолюцию в том смысле, что пережил уже не одну революцию, и подавит новую с таким же успехом, что и в 1905 году. Очевидное легкомыслие.

Влияние руководства Земгора на Милюкова однозначно подтверждает Сергей Мельгунов. «Из источников достоверных я знаю о попытке настойчивого непосредственного воздействия на Милюкова со стороны князя Львова. И два основных тезиса Милюкова о невозможности иметь дело с властью и об измене заимствованы из письма Львова. Там, между прочим, говорилось: «Мучительные, страшные подозрения, зловещие слухи о предательстве и измене, о тайных силах, работающих в пользу Германии… перешли в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел». Выступление 1 ноября с упоминанием императрицы, как мы увидим, могло способствовать плану, осуществляемому Львовым»[1320].

Эту же мысль однозначно подтвердит следователям ВЧК в 1921 году Николай Некрасов. Отмечая причины, заставившие «призадуматься даже таких защитников «гражданского мира», как Милюков и другие вожди думского блока, Некрасов утверждал: «Под давлением земских и городских организаций произошел сдвиг влево. Еще недавно мое требование в ЦК к.-д. партии «ориентироваться на революцию» встречалось ироническим смехом, — теперь дело дошло до прямых переговоров земско-городской группы и лидеров думского блока о возможном составе власти «на всякий случай». Впрочем, представления об этом «случае» не шли дальше дворцового переворота, которым в связи с Распутиным открыто грозили некоторые великие князья и связанные с ними круги. В этом расчете предполагалось, что царем будет провозглашен Алексей, регентом — Михаил, министром-председателем — князь Львов или генерал Алексеев (! — пока просто обратим внимание на упоминание этого имени — В. Н.), а министром иностранных дел Милюков. Единодушно сходились все на том, чтобы устранить Родзянко от всякой активной роли»[1321]. Кстати, сам Родзянко, еще не подозревавший, что его всего лишь использовали, подтверждал решающую роль Думы в свержении власти. «Государственная дума четвертого созыва, возглавившая революционное движение, считала, что она сберегает честь и достоинство России, которые так долго попирались старым отжившим режимом»[1322], — заявит он в апреле 1917 года.

Радикализация кадетской партии, ставшая очевидной накануне открытия осенней сессии Думы 1916 года, едва не привела к расколу в Прогрессивном блоке, не все участники которого были настроены столь же решительно.

Лидеры блока собирались по обыкновению в комнате № 11 Таврического дворца. «Пасмурное петербургское утро с электричеством. Над бархатными зелеными столами уютно горят лампы с темными абажурами… Председательствовал Шидловский»[1323]. Несколько дней шли жаркие обсуждения резолюции Думы, с которой она должна была выступить на открытии сессии. Схема ясна: привет союзникам, призыв к армии бороться до победы, резкая критика правительства. Но насколько резкая, включать ли в оценку деятельности кабинета слово «измена»? Кадеты настаивали на максимальной жесткости. Шингарев убеждал включить в резолюцию слова о том, что «в России нет министров, а Штюрмер предатель. Надо публично сказать: берегитесь измены». Фракция центра во главе с Павлом Крупенским решительно возражала. Шульгин доказывал: «Бороться надо, правительство — дрянь. Но так как мы не собираемся идти на баррикады, то не можем подзуживать и других»[1324]. Текст резолюции был смягчен, а тезис об измене — закамуфлирован. Но это удовлетворило далеко не всех. О выходе из Прогрессивного блока заявили прогрессисты, недовольные мягкостью центра. Правые были в ужасе от жесткости кадетов. Фракцию центра грозила покинуть добрая ее половина, обвиняя своего лидера в потворстве «темным силам». Но, при этом, многие участники блока, и не только они, готовились к атаке на власть в индивидуальном порядке.

Правительство было проинформировано (тем же Крупенским) о планах оппозиции на осеннюю сессию Думы. Штюрмер был настроен решительно, считая предстоявший демарш законодателей «недопустимым стремлением к преступной пропаганде по всей стране с высоты думской кафедры против существующего строя управления государством. Неминуемым последствием такого выступления должен явиться не только немедленный перерыв занятий Государственной думы, но даже полное ее закрытие вплоть до новых выборов и до созыва новой Государственной думы». Премьер просил Николая II подписать проекты указов о роспуске Думы и о перерыве в занятиях Госсовета, если депутаты не поддадутся на уговоры правительства и не умерят свою критику власти. Депутатов призывного возраста предлагалось в противном случае отправить на фронт, и всех — лишить думского содержания. Царь в принципе не возражал, но на записке Штюрмера начертал: «Надеюсь, что только крайность заставит прибегнуть к роспуску Гос. Думы»[1325]. Действительность превзошла самые худшие ожидания руководства страны.

1 ноября Штюрмер открыл сессию, прочтя с парламентской трибуны правительственное заявление, и сразу же покинул Думу. Вместе с ним неожиданно исчез и Родзянко, сославшийся на недомогание и усадивший в председательское кресло своего заместителя Варун-Секрета. Тон дебатам задали социалисты. Чхеидзе призвал к скорейшему миру с опорой на «координацию сил европейской демократии» и призвал внятно сказать «об изменнических деяниях и замыслах» правительства. За ним — Керенский, с жаром доказывавший, что Совет министров «разрушает организм государства… и в своей деятельности руководствуется нашептываниями и указаниями безответственных кругов, руководимых презренным Гришкой Распутиным! Неужели, господа… мы единодушным и единым усилием не заставим уйти тех, кто губит, презирает и издевается над страной»[1326]. Но это были голоса левых радикалов, которым публика сочувствовала, но не принимала всерьез и не слишком доверяла. Иное дело — Павел Милюков.

И вот он поднялся на трибуну. «Было очевидно, что удар по Штюр-меру теперь уже недостаточен; надо идти дальше и выше фигурантов «министерской чехарды», вскрыть публично «темные силы», коснуться «зловещих слухов», не щадя и тою источника, к которому они восходят»,[1327] — откровенничал Милюков. В качестве лейтмотива он избрал байку про Шуваева, который якобы как-то сказал: «Я может быть и дурак, но не изменник». Обвиняя ведущих членов кабинета и придворные круги в воровстве и попытках заключить сепаратный мирный договор с врагом за спиной народа, Милюков каждый свой тезис перемежал вопросом: «Что это, глупость или измена?» На что трибуны Прогрессивного блока, левых партий и забитая публикой галерка дружно кричали в ответ: «Измена!» Охарактеризовав в этом контексте деятельность Штюрмера, Милюков обвинил его также в получении взяток от Манусевича-Мануйлова. Затем перешел к Распутину, через которого делаются назначения,