Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

И Николай II поначалу был не против подобных уступок. 10 ноября он пишет жене: «Мне жаль Прош. — хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена! Старого Бобринского также надо сменить… Только, прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга. Ответственность несу я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе». Однако Александру Федоровну перспектива подобных перестановок абсолютно не устраивала. «Не сменяй сейчас никого, иначе Дума вообразит, что это произошло благодаря ей, что ей удалось всех выставить… Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а затем и нас самих»[1355]. Бобринского император все-таки отправил в отставку, заменив на Риттера. А Протопопова оставил…

Будущее Думы в немалой степени зависело от результатов высочайшей аудиенции Родзянко. Ему подали вагон, на котором еще недавно путешествовал Штюрмер, что заставило спикера вызвать дезинфекционный отряд (это оказалось шуткой). «Родзянко очень волновался, ожидая сурового приема из-за всех происшедших событий»[1356]. Речь с объяснениями была заготовлена в письменном виде. Опасения были напрасными, император был настроен примирительно. А Родзянко — человек, посвященный во все планы свержения императора — был сама любезность.

Подробности «задушевного разговора» изложит сопровождавшему его в поездке Глинке, а через два дня — на заседании Прогрессивного блока. Родзянко поблагодарил Николая за отставку Штюрмера, которую оценил как великое доверие к Думе, выразительнице народных чувств и чаяний. «Доклад о происшедшем прочел… Государь выслушал с большим волнением: курил и бросал курить». Родзянко зачитал заявления многочисленных общественных организаций в поддержку законодателей, уверял, что отставка Штюрмера уже привела к спаду забастовочной активности. Заговорил об отставке Протопопова.

«— Да вы же сами мне его рекомендовали, — сказал Государь.

— Да, Ваше Величество, но на место Шаховского. Назначьте его сейчас министром торговли, он будет пригоден, а здесь Дума помириться не может с ним, ибо он изменил своей физиономии.

— Ну это я не знаю, сделаю ли я».

Крайне резко император отреагировал на «распутинскую тему»: «Что же, я первый изменник?» Обсудили, как казалось собеседникам, в конструктивном ключе, взаимоотношения правительства и Думы. Родзянко жаловался:

«— Со всех сторон мы слышим, что правительство убеждает Ваше Величество в необходимости роспуска.

— Я в первый раз слышу от Вас.

— Тогда Ваши министры — предатели, потому что они нас пугают, что Ваше Величество хотите распустить, а роспуск — угроза Вам и династии.

— Я это отлично понимаю и намерения распустить не имею. Я преподал указания Трепову…

— Ваше Величество, я не вправе просить Ваше Величество разрешить мне сказать с кафедры, но можно ли передать друзьям?

— Можете передать, что я очень желаю, чтобы Дума работала вместе с правительством»[1357].

Однако рука, протянутая Думе Николаем II, повисла в воздухе. Дума не захотела работать в Треповым, хотя тот прилагал все усилия к сотрудничеству, попытался путем частных встреч с ключевыми депутатами заручиться их поддержкой.

Прогрессивный блок опять приступил к консультациям по поводу отношения к правительству. Настроения более правых фракций блока емко выразил Шульгин — «назначен не предатель, не распутинец, не взяточник, человек к делу способный», — призвавший занять в отношении Трепова «дружественный нейтралитет». Шидловский от земцев-окгябристов предлагал схожую формулу: «Предвзято не бойкотируем». Но прогрессисты и кадеты были настроены на продолжение конфронтации. Коновалов назвал Трепова просто «сподвижником Штюрмера», которому не могло быть никакого доверия. Челноков предупреждал против отказа от оппозиции, «чтобы они не думали, что поймали нас некоторыми уступками»[1358]. Окончательный вердикт вынес Милюков: «Самый выбор нового главы правительства показывал, что власть не хочет выходить из своих окопов и продолжает искать своих слуг все в той же старой среде старых сановников»[1359]. Позицию Прогрессивного блока его лидер объяснит Следственной комиссии Временного правительства: «…Вскоре выяснилось, что Трепов ни в какие разговоры о соглашении, ни в какие обязательства по отношению Думы и блока не пойдет… Отсюда и решение блока оставить прежним свое поведение и сделать соответственное заявление сейчас же, как только Трепов выступит со своим заявлением. Заседание вышло, надо сказать, более бурным, чем мы ожидали…»[1360]

Сессия Думы возобновилась 19 ноября, Трепов приехал в Таврический дворец, чтобы огласить свою правительственную программу. Но едва Родзянко дал ему слово, как со скамей меньшевистской и трудовой фракций раздались стук по пюпитрам и крики: «Долой!», «В отставку!», «Вон!». Трижды премьер пытался начать речь, но всякий раз его заглушали громкие крики слева. «Страна гибнет, спасайте!» — надрывался Керенский. «Самый ужаснейший враг сидит здесь!» — вторил ему меньшевик Матвей Скобелев. Трепов сошел с трибуны. Полагаю, лидеры Прогрессивного блока в душе были не против демарша социалистов, а может, и приложили руку к его организации, чтобы самим не светиться в антиправительственной акции. Но они сознавали, что результатом скандала мог стать скоропостижный роспуск Думы, что в планы депутатов не входило. Левых осудили, лишили слова на 15 заседаний (почти сразу же измененных на восемь, а Родзянко каждом исключенному депутату лично завез свои карточки в знак извинения) и вывели из зала.

Только после этого Трепову удалось выступить. Он уверил законодателей в том, что власть его будет «твердой и сильной, закономерно использованной во всей ее полноте». Нашел Трепов хвалебные слова в адрес общественных организаций. Премьер заявил о своем стремлении довести войну до победы и «посвятить свои силы на совместную с законодательными установлениями положительную реальную работу». Приоритетом он назвал вопросы обороны. Премьером был припасен и козырь: он поведал о согласии союзников передать России после войны Константинополь и Черноморские проливы[1361]. Но даже этот козырь не сыграл, Милюков прокричал: «Браво, Сазонов!». В целом же реакция Думы на нового председателя Совета министров и его деловое и конструктивное выступление была сухой и холодной.

Но то, что случилось потом, в какой-то степени превзошло по своему взрывному эффекту речь Милюкова 1 ноября. Прозвучал второй после нее мощнейший революционный залп, и дал его Владимир Пуришкевич.

Им двигали самые благие намерения. В тот день Пуришкевич запишет в дневнике: «За много лет впервые я испытал чувство нравственного удовлетворения и мужественно выполненного долга: я говорил в Государственной думе