Письма. Часть 2 - Марина Цветаева

В 9 ч. 1/4 — является полковник: жене в Uni-Prix стало дурно — упала — отвез к врачу, ей сделали вспрыскиванье (сердце), нас искал на каком-то Mole (?) где якобы уговорились с шофером — и т. д. Едем — за ней — к врачу. Ей совсем плохо, полу-сводят, полу-вносят, и — в обратный путь. Граница. 1, 2, 3-ья. Rien à déclarer?[1913] Мур протягивает автомобильчик за 40 сант<имов> и 2 шоколадные бутылочки — обе за 20 — он серьезен, пограничники хохочут — хозяйка — слабой рукою — „raisins sees“,[1914] а я — ничего, ибо то, что могла бы и должна бы — непоказуемо в данную минуту никакими человеческими способами. Да! еще одно: перед отъездом прошу шофера взять на себя мои папиросы (у меня уже есть — в портсигаре) и тут же думаю: не получу обратно, он — забудет, а я не напомню, ибо папиросы — вещь мужская, а не женская, и нельзя у мужчин отбирать папиросы — хотя бы свои же. (Своих женских папирос — нет.) (NB! Пишу Вам — уже третью страницу — глупостей, но — нынче пятница, 4-ое — я на те мои вопросы еще ответа не получила, значит — не могу говорить о Вас: просто ничего не знаю: бело, а я надеюсь Вас немножко развлечь: отвлечь.) Кончены — границы. Возница — мне — пакет. И я, сраженная его памятью, в полном смущении благодарности — чтобы чем-то эту свою радость — компенсировать — возвратным движением — Gardez. — Merci alors.[1915]

Курим оба: он угощает и я, конечно, не отказываюсь. В Аннемассе берем отчаявшихся спутников. Дорога — дивная. Прохлада. Весь жар дня, машин, шоколадок, покупок и пр. сосредоточился в одном месте:

зажигалочном. Но раз — 21/2 ч. жжет и не загорается — значит, уже не загорится. Событие восходящей луны. (А есть другое:

Was aiemand sieht und sah: Monduntergang[1916] —

Над черным краем горы — золотая проволока. (Не золотая — медная.) И вдруг — мы ли вынырнули, гора ли ушла — весь шар на небе: красном. Голос из кузова машины — Неправда ли, М<арина> И<вановна>, луна похожа на русскую красавицу? Я, любезно: — Да, очень. (Для меня луна — самоё одиночество. Все нечеловечество одиночества. Все одиночество нечеловечества. Я ее не как поэт чувствую, а как волк.)

Дорога кружит, мы курим, те внутри молчат и вдруг: — Ох! Кошка перед прожектором. Закрываю глаза. И когда уже проехали 3 кил<ометра> — соседи, философски: Vous auriez mieux voulu que ça soit nous?[1917] И еще через километр: D'ailleurs — il est pas tué, il a passé entre les roues. J'én ai tué deux cette année a aurait fait le troisième.[1918] — Зубец — и даже зуб башни. Огромные тополя. Наш Bonneville. Словом, после нескольких отчаянных заворотов по узкой дорожке — ветки вот-вот оторвут голову — замок. Бегу наверх и — зажигалка целой одной своей поверхностью — пристала. Не без труда отдираю: живое мясо. Громадный ожог — и две зажигалки (я ее однажды — передвинула).

Теперь могу сказать по опыту (живого мяса): зажигалка, наполненная бензином и уплотненная за пазухой — 1) не зажигается 2) но прожигает.

Вот Вам, дружочек, моя Женева — и навряд ли будет вторая.

— Не рассказала Вам о своих дорожных (под сурдинку зажигалочного жжения) мыслях — о том, как я согласилась бы всю дальнейшую жизнь быть так жгòмой (привыкла бы) — чтобы вместо шофера рядом со мной сидели — Вы. Но — трезвая мысль: — Но тогда он должен был бы уметь править, а если бы он мог править — я бы м. б. так не хотела сидеть рядом с ним, — Но, если не он — то все-таки кто бы правил? — А — никто. Автомобиль бы стоял. Потом я подумала, что Вам было бы холодно и я бы за Вас беспокоилась, п. ч. на себе у меня ничего теплого не было — чтобы отдать. (Кроме зажигалки внутри.) Потом я подумала, что ведь всегда можно обнять, чтобы согреть. Ведение полюса. Все полярные экспедиции в одном видении: двоих в обнимку: старшего, согревающего младшего своим телом. (Когда пришли — младший оказался жив.) А мой спутник наверное думал о доме, и о завтрашней поездке, и о нас всех, внезапно заболевающих — и внезапно пропадающих — и внезапно дарящих папиросы, — Drôle de gens, les Russes, mais bien gentils quand-même…[1919]

Что же нам остается, Russes или не Russes — как не быть bien gentils — друг с другом — до одиночества лунной планеты?

М.

4-го сент<ября> 1936 г.

5-го сентября 1936 г.

Château,[1920]

Дружочек, вот наш замок. Справа с краю — Мур, а я еще правей — за краем карточки.

А вот тот плющ.[1921]

МЦ

7-го сентября 1936 г., понедельник

St. Pierre-de-Rumilly — Haute Savoie —

Château d'Arcine,

Родной! Нашла. Как по озарению, т. е. всем напряжением необходимости Вас выручить — во всем — всегда — следовательно — (прежде всего) — сейчас:[1922]

В сущности, это — как старая повесть,(„Шестидесятых годов дребедень“):Каждую ночь просыпается совестьИ наступает расплата за день.

Мысли о младшем страдающем брате,Мысли о нищего жалкой суме,О позабытом в больничной палате,О заключенном невинно в тюрьме,

И о почившем за дело Свободы,Равенства, Братства, Любви и Труда.Шестидесятые… годы.

(„Сантаментальная ерунда.“)

<Приписка на полях:>

NB! Скобками при кавычках Вы себя окончательно отмежевываете. Скобки + кавычки здесь дают чью-то пошлейшую скороговорку, физически дают.

Только — тáк. Но опускаю все доказательства, ибо если сам вид и смысл стихов не убедит — все мои слова — бессильны. Но, вместо всех доводов — один (живой) голос:

я, обеспокоенная за Вас в этих стихах с первой минуты их прочтения (не за Вашу бессмертную душу, в которой не сомневаюсь, но за Ваше доброе имя) сразу дала прочесть Ваш листок (не говоря — кто) — своему здешнему пишущему другу.[1923]

— Чтó скажете? Не думайте, не думайте! Самое, самое первое!

— Aigreur,[1924] — досада, что во всё это — поверил, всему этому — служил, и в конце концов — оказался в дураках. Такой же дурак был — как ты. (Пауза.) Тяжелое впечатление.

И это, мой друг, лучшее толкование Ваших стихов: Вы, морально, в лучшем случае. И я, и этот Миша — абсолютные читатели (читатели умыслов!) — и это всё, что мы по прочтении стихов в их первой транскрипции, можем сказать в Ваше оправдание, т. е. помнить, что: „— и я, и если дурость — так общая“.

Когда же, только что, сгоряча моей огромной радости, я в огороде достала Мишу и доставила его к себе на чердак — листок с данной транскрипцией в рýки — читайте! — он, просияв: — замечательно! Тó, что нужно. Тáк — это для других: — сантиментальная ерунда и дребедень, а для него — святая святых. Под этими стихами — подпишусь.

Вот Вам — читатель. (Я не сказала — ни слова.) Да и не только — он. И ребенок не ошибется. (Проверю на Муре.)

Теперь, на Ваше усмотрение:

Шестидесятые чистые годы либо:

Шестидесятые вечные годы.[1925]

Чистые — люблю и слово и вещь, и чудесное противопоставление сантиментальной ерунде клеймление — чистотой — всей той грязи (NB! не тóй, а — этой!)

Второе — в противувес шестидесятности: временности их — ВЕЧНЫЕ. ВЕЧНЫЕ, т. е. которые никогда не кончатся.

Выбирайте — что ближе и дороже, ибо — равноценны. Острее — чистые, глубже — вечные. Товарищеский совет: подчеркните (либо чистые, либо вечные) чтобы еще, ещéе ударить — и пометку: прошу подчеркнутое слово — в разрядку. Чтобы не набрали жирным шрифтом, к<отор>ый нечто вроде физического воздействия, тогда как в разрядку — воздействие нравственное: молчаливая остановка внимания.

Тогда физически вид будет таков:

Шестидесятые чистые годы

— смотрите, как хорошо.

А — русские — они всё равно — русские, не-русских (таких) не было, и если русские — не выходит противовеса ерунде. Говорю Вам как себе, собственности на словá нет, и — равно как в вопросе нашей встречи — не будем считаться копейками, которые (копейки или слова) нам все равно не принадлежат (вот — зажигалка моя мне принадлежала — верней: я — ей — когда меня прожигала), не будем этими малостями мешать возникновению вещи — встречи или стихотворения, — но третьего, которое больше нас.

________

Возвращаясь к первой транскрипции:

Ваша (да еще нарочитая) confusion[1926] — словесных штампов — и простых обиходных выражений — и бессмертных понятий — больше, чем неудачная — невозможная. Вы хотите быть понятым вопреки себе, вопреки знакам, и смыслу слов, — à rebours.[1927] Это можно только в любви, в дружбе — нельзя. Не можете же Вы рассчитывать на точь-в-точь такого же как Вы (чего и в любви не бывает), даже не на близнеца: на двойника. Лучший читатель — только абсолютный друг, а абсолютный читатель — только любящий, т. е. все равно — другой, непременно — другой: для того и другой — чтобы любить. (Себя не любят.)