Письма. Часть 2 - Марина Цветаева

…Я Вас не знаю. Если Вы из тех соловьев, которых баснями не кормят — этого Вам будет мало (— письма и письма, а никогда ничего живого, а вечером опять один — и т. д.) — Вы просто в один прекрасный день запустите мне в голову всеми моими письмами и чувствами. (Это, в фейерверке, называется: le bouquet[1855]).

— Но я-то — такой соловей, басенный, меня — хлебом не корми — только — баснями! я так всю жизнь прожила, и лучшие мои любови были таковы — так что здесь нам нужно сговориться, ибо здесь der Hund (могущего быть расхождения) begraben:[1856] в моей невозможности реально быть с Вами: отдать Вам жизнь.

Конечно, живи Вы в Париже — Вы бы у меня бывали, и я у Вас, — но — боюсь — это была бы грустная радость, одна растрава. «Бывать» — вместо быть. «Бывать» — т. е. непременно уходить, как вошел — уходить. Никогда не: — Который час? его спросили здесь. А он ответил любопытным — ВЕЧНОСТЬ

Я Вас не знаю, сужу по себе. Я отлично умею без всего — и насколько мне отлично — с немножким.

Такой непрерывности внутренней может быть не соответствует никакая непрерывность суточная, но заведомо-знать, что ее и тени быть не может — горько.

Вот в чем моя боль (от Вас): не мочь Вам быть всем тем, чем — могу и уже (внутри) — есмь. Потому что — как мало ни умей я жить — любить (хранить, служить) я — умею — до мельчайших подробностей заблаговременно пришитой пуговицы: отнять у другого и тень заботы! Непрерывно — руками — выручать. (Я бы никогда не могла любить богатого: мне бы нечего было с ним делать. Нельзя же целый день писать или читать ему — стихи. Для меня любить — прежде всего делать дело. Руками делать.)

Видите — совсем просто, и может быть даже проще, чем Вы бы хотели. Вы — может быть — мучиться от меня хотели? Тогда — не удастся.

_______

— «Тогда я не играю».

— Да будет Вам известно, что в каждой моей игре — ставкой всегда была — я: вплоть до бессмертия моей души. И проигрыш всегда был — мой: я себя другому всегда проигрывала, но так как я была бессмертная моя душа, то этого другому было — много — и часто ставка оставалась на столе — или смахивалась локтем под стол. Вот Вам ответ на игру. Можно только бояться серьезности моей игры. (Мне один умный еврей — в ответ на мои юношеские стихи: Легкомыслие (мне не было двадцати лет) очень серьезно сказал: Вы — легкомысленны? Вы — на фоне людского — и мужского и женского — легкомыслия — просто подводная яма по глубине. Вас — бояться надо.

И — боялись.

_______

Вчера вечером в большой замковой зале были танцы: сначала — ваши, потом — наши, и чудно танцевала одна пара — венгерку: люто. Вся Венгрия вставала — с Марией Вечéрой. А потом одна женщина пела — изумительные стихи Фета — помните?

Рояль был весь раскрыт — к струны в нем дрожали,Как и сердца у нас — за песнею твоей.[1857]

Это Фет писал — чужую любовь: Наташу Кузминскую,[1858] Наташу Войны и Мира, от которой в ту ночь, которую она всю насквозь пропела, навсегда ушел человек, к<оторо>го она любила (брат Льва Толстого — Сергей). Это было в Ясной Поляне, в Фет был гость — и его никто ве любил — и благодаря ему — та ночь осталась — тот рояль по сю ночь раскрыт. Я бы все свои стихи отдала за строки:

— Как только веровать в рыдающие звуки,Тебя любить — обнять — и плакать над тобой.

Больше о любви я ничего не знаю.

М.

22-го августа 1936 г., суббота[1859]

Мой дорогой деточка! Разве мы с вами — оба вместе взятые — не стòим 50-ти швейцарских: 250-ти французских, да еще — дутых! — франков, да еще данных мне — ни зá что ни прó что — бельгийцами??? Ваш приезд у меня есть — и он собственно заработанный — двухчасовым стоянием и чтением — этим маем в Бельгии. Только я, за ненужностью, эти бельг<ийские> франки оставила в Ванве и все дело в том, чтобы их здесь у кого-нибудь получить.

Теперь — всерьез: моей просьбы о Вашем приезде — не ждите. (Мне хочется — не резон, а пожалуй — и обратный резон.) Я — активист обратного направления: отказа. «Entbehren sollst du, selbst entbehren».[1860][1861] Но entbehren я — только за себя.

Для меня — довод — Вы, Вáше желание (или необходимость). Тогда — желаете сильнее — и приезжайте. Мне нужно — если Вам нужно. (Потому что я Вас люблю, а не себя.) Итак: деньги мои и настолько несуществующие, что даже (с мая) не разменяны. У нас с Вами — cause commune.[1862] Кроме того, Вы — весь — моя тайна, всё Ваше и к Вам у меня — втайне, это наше дело, мы — наше с Вами дело — поняли? Не считайтесь ни с чем, кроме своего здоровья и насущности своего желания. Вам — знать.

Не прогадайте! Не променяйте первенства на чечевицу бытовой (хотя бы самой похвальной) одумки. Нас с детства учили: деньги — грязь. Не промельчите — и себя, и меня, и всей чудесности нашей встречи. Разве это тáк уж часто бывает??

Итак: 1) Когда бы Вы могли приехать (надо предупредить, чтобы была комната), 2) Когда Вам нужны деньги? На возобновление паспорта вышлю по первому слову, к<отор>ое — просто — да. Остальное — по достаче.

Последний вопрос — уже не бытовой: почему Вам именно сейчас хочется (или нужно) меня видеть? Проверяете — кого и чтó?

На все три вопроса ответьте возможно точней — и быстрей.

М.

До этого, пожалуй, писать не буду. Потом — сообщу все бытовые детали.

М.

И пишите мне, пожалуйста, настоящие письма, а не картонки![1863] (Шучу). — Как новый госпиталь? Вы там один в палате? Расскажите подробно все докторское: как рана (или уже шрам?) — когда встаете — всё, всё. А в ноябре я Вас в Париж не пущу — худший месяц. В Париж ты ко мне приедешь весной.

<Приписка на полях:>

Вам здесь со мной будет чудно. Хотите — сад, хотите — моя берлога, Вы будете лежать, а я буду сидеть рядом — можете даже спать при мне:

я люблю спящего человека. За два-три дня отдохнете, я Вам не дам уставать. — Жду решения.

29-го августа 1936 г., суббота, третий час дня

St. Pierre-de-Rumilly, (Haute Savoie) Château d'Arcine

(Списано из моей черновой тетради, куда записываю — всё)

Чтобы делать пометки на Фаусте (на этот раз — не гётевском, а народном: «Historia von Doktor Johann Fausten, dem weitbeschrieenen Zauberer und Schwarzkünstler, wie er sich dem Teufel auf eine gewisse Zeit verschrieben, was er hierzwischen für seltsame Abenteuer gesehen, selbst angerichtet und getrieben, bis er endlich seinen wohlverdienten Lohn empfangen — 1587. —»[1864]

— оттачиваю карандаш и обогнув спящий послеобеденным сном замок — мимо спящих собак — по страшной жаре, от которой сосны трещат, точно их жарят — иду с книгой — куда глаза глядят, т. е. приблизительно знаю, что выйду на верхнюю скамейку по дороге в С<ен->Лоран. И — внезапно понимаю, что иду к гадалке. Но для этого нужно отыскать те самые скалы, где, по слухам, она живет. Скал много: верхних — нижних — дальних — ближних — где? Сверху вижу группу камней — чтó-то не ту, и без всякого дома, и нижнюю и — зная, что надо подниматься — спускаюсь. Три больших камня, внизу — Борн (как на мосту написано: Le Borne (der Born, Oheim Kühleborn[1865] (Ундина). — He то. — Обратно вверх по тропинке на крýто-восходящее шоссе. Над головой — если очень закинуть — холм с смутным гребнем скал. Карабкаюсь мимо одинокого дома, по явно-принадлежащему ему свежескошенному — бритому — откосу, упираюсь в каменную стену — невысокую, но неудобную — смутно слышу мужской голос: — «En voilà encore une qui…» (а une[1866] — в голубом немодно-широком с воланами платье — и с седою головой! И лазит как коза: беспрепятственно) — итак, упираюсь в стену и не желая пуще изумлять — голос и его собеседника, т. е. откровенно по-козьему пересекать — отыскиваю в стене брешь, и так, по отдельным камням, перелезаю. Новый подъем, на этот раз уже отвес — уже лесной. Лезу и чувствую — то. Сердце гулко (ушами слышу) бьется: ух! ух! ух! — но — приятно, без задыхания, от чистого волнения. (Так, впрочем, бывает — и разрывается.) Перед самым верхом обнаруживаю все время сопутствовавшую мне лесную тропинку, но решаю — кончить как началà — по отвесу. Долезла. Те скалы. (Пот льет и сохнет. Слизала каплю — солёная как слеза. И кровь — соленая. Не может быть человеку — весело.)

Иду по вьющейся между скалами тропинке, местами — лестницы. Высота, даль, внизу Борн, никого и ничего. Тропинка огибает низ скалы — огибаю с ней и я, я ее просто слушаюсь, и до последней минуты ничего не видя (иду минут пять между скал и сосен) — упираюсь в дом. Старую ферму. (Hof.)[1867] Минýю одну дверь — запертую (очевидно — хлев) — и другую — тоже запертую — и такую же третью (кажется, все разные постройки), а четвертая — открыта. Черно.