Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Клаус не дурак, — сказал немец Чербулу. — Клаус едет с вами, мой господин.

Раздался конский топот, и во двор Иоганна Зиппе въехало четверо всадников. То были боярин Тимуш, Михай Фанци, Ренцо деи Сальвиатти и Генрих Германн.

— Эти храбрецы отправляются с тобой, — пояснил полковник. — Я, к сожалению, остаюсь. Зато можешь быть спокоен за супругу: вольный Брашов моим словом ручается за ее благополучие.

— Но я не один, — добавил Тимуш. — На дороге ждут пять десятков молдавских прибегов, забвыших свои обиды, готовых сразиться за родную землю. Если ты не против, сынок, — выступаем вместе.

Войку окинул растроганным взором верных друзей. Осушив прощальную чашу, он припал к устам Роксаны. И вскочил в седло.

Часть третья

Час нашествия

1

Позади остались перевал Ойтуза, Родна, Кымпулунг. Позади были горы; кончались последние скалистые возвышенности карпатских предгорий. Небольшой отряд, неделю назад оставивший Брашов, спешил по большой дороге к юго-востоку Земли Молдавской, в Нижнюю Землю, куда должно было к тому времени передвинуться войско Штефана, собранное господарем для отпора великой армии султана Мухаммеда Фатиха.

И как-то само собой получилось, что Войку Чербул, несмотря на молодость и незнатное происхождение, занял место в голове полутора десятков всадников, торопивших коней по торговому шляху, углублявшемуся в старые кодры. За молодым предводителем ехали венгерский рыцарь Михай Фанци, молдавский боярин Тимуш, по прозвищу Меченый, генуэзец из Каффы Ренцо деи Сальвиатти. Немного поодаль следовали аркебузир из Нюренберга Клаус, белгородский войник Переш, оруженосец Михая еще безусый секей Варош, слуги высокородного Тимуша.

Раньше шлях обступали скалы. Теперь его все сильнее теснили леса. В лесистых краях, подобных здешнему, дороги в то время приноравливались к извилистым руслам рек, змеясь по проходам, самой природой, казалось, проделанным в толще дебрей, таких густых и дремучих, словно стояли от самого сотворения мира. Лишь кое-где, будто путник, набравшийся храбрости, мирный шлях осмеливался углубиться в лес, прорезая далеко выброшенный язык вековых чащоб. В таком месте разговоры в купеческих обозах притихали, воины охраны готовили оружие, люди остро, с опаской всматривались в сумрачные опушки, в нависавшие над дорогой густые кроны зеленых великанов. Грабители-лотры могли появиться справа и слева, напасть с тылу и спереди, свалиться на путников с деревьев — со всех сторон.

Старый торговый путь из Семиградья к Белгороду — Четатя Албэ — был оживлен. Навстречу то и дело попадались обозы, тяжело нагруженные добром, оберегаемые хорошо вооруженными ратными слугами и наемными воинами. Из-под пологов крытых, плотно занавешенных возов доносились женские и детские голоса. Бояре и богатые купцы Нижней Земли увозили имущество и семьи за Карпаты, под защиту Венгерской короны, ее панцирного войска и крепостей.

— Крысы, господа! — поморщился Тимуш Меченый, брезгливо поводя носом, рассеченным глубоким шрамом. — Бегут!

— Хотя корабль далеко еще не тонет, — с усмешкой заметил Фанци.

— Пока еще нет, — протянул старый боярин. — Но никогда, с Батыевых времен, над нашей родиной не нависала еще такая опасность. Безбожный султан, говорят, ведет не менее двухсот тысяч войска. Да мунтяне с ним, во главе с Лайотой. Да орда. А Молдова — одна.

— Но король приказал войскам собираться, — напомнил Фанци, покусывая кончик тонкого уса.

— Но время сбора — двадцать пятое июля, — заметил Войку, оборотясь к спутникам в седле. — К тому времени султан, если сломит нашего государя, успеет добраться до ваших перевалов.

— Вот тебе и точный расчет! — мрачно пошутил Тимуш. — Враг у границы — и войско короля в сборе. Пану рыцарю не в обиду, — дружелюбно покосился он на Фанци. — Пан рыцарь, небось, на себе испытал обещания своего государя, способность его величества точно рассчитывать.

Михай вежливо промолчал. Старый друг воинственных секеев, воинов-пахарей, потомственных хранителей семиградских границ, бескорыстный защитник их наследственных вольностей, Михай Фанци в то же время с юных лет преклонялся перед Штефаном. Полтора года назад венгерский рыцарь привел на помощь Штефану пятитысячный секейский отряд, храбро бился вместе с ним в великом сражении против турок под Высоким Мостом. Посылая снова Фанци к князю Штефану, король Матьяш преследовал две цели сразу: проявить готовность помочь соседу и удалить хотя бы на время из своих владений беспокойного секейского заступника. На сей раз Фанци ехал в Молдавию без отряда: секеям было приказано влиться в королевское войско, собиравшееся возле Турды под знаменем воеводы Батория.

— Его величество Матьяш, мой король, перед прошлогодней битвой обещал простить все мои грехи, — ответил наконец Михай с тонкой улыбкой. — И сдержал свое королевское слово. В чем могу я упрекнуть своего короля?

— Я провожал вас в прошлый поход, — сказал Тимуш. — Хотел ехать с вами, но старые раны не пустили. Вы отправлялись на бой в полных доспехах. Теперь ваша милость просто налегке!

На рыцаре, действительно, был только панцирь из стальных пластин, нашитых на буйволову кожу, надетый поверх тонкой кольчуги. Голову Фанци прикрывал легкий шлем.

— Научился у сарацин, — не без юмора пояснил тот. — Полные доспехи в наше время, господа, годятся разве что для турнира.

Путники снова вспомнили венгерского короля-рыцаря, его подвиги на ристалище и похождения, его таланты стихотворца и игрока на лютне. Заговорили о любви короля к молодой жене Беатриче, которой он посвящал поединки и сонеты. Матьяш по-прежнему казался безумно влюбленным в свою королеву.

— Скорее всего, славный король Матьяш сам себя в этом уверил, — с иронией предположил Ренцо. — Теперь ему поневоле приходится держаться поближе к красавице-королеве, которую сам окружил таким блестящим двором, с таким множеством молодых рыцарей.

Старый великан-боярин насмешливо фыркнул, от чего шедший под ним жеребец молдавской породы испуганно прянул в сторону.

Войку слушал, не оборачиваясь, не принимая участия в разговоре. Оставив речную долину, дорога опять углубилась в леса.

Родившийся на привольном лимане, в краю степи и моря, молодой белгородский сотник в который раз отдавался властному очарованию древних кодр своей земли. Опять перед ним, в темных просветах между гигантскими дубами, буками и грабами, мелькали скорее угадываемые чутьем быстрые тени зверей и птиц, а может и вправду — русалок и косматых леших. Чья-то морда, а может — рука, внезапно шевелила зеленую бороду вьющегося растения, свисавшую с могучей ветки клена. Сверкали, пробив густую живую кровлю, редкие блики солнца на недвижной глади лесных озер.