Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Паркетный пол оказался перед самым лицом, и мальчик больно ударился бровью и локтем.

Кто-то поставил ему подножку. Неужели кто-то третий?

Илья обернулся и сразу все понял. Весь этот спектакль задумал его старый знакомый – парень с лошадиной ухмылкой. В предыдущей школе они учились примерно одинаково, а когда их одновременно перевели в новую, Илья существенно повысил свою успеваемость, особенно по математике. Старый знакомый Кротова с явным удовольствием глядел, как мальчик пытается подняться…

«Меня окружили звери, – думал Илья, затравленно озираясь по сторонам, – кабаны, павлины, лошади».

Он слишком хорошо играл в шахматы – одна фигура ничего не может сделать против трех, но обида была так сильна…

Как в бреду Илья, изловчившись, оперся на руки и неистово размахнулся ногой. Краем глаза он успел увидеть словно высеченное из камня лицо Монгола. Кротов промахнулся, и его ступня угодила третьему врагу не в голову, а в живот. Удар получился не таким сильным, как хотелось бы, а поскольку спорт, если не считать шахмат, всегда давался мальчику плохо, – вообще не мог причинить боли. Но лошадиная ухмылка тут же исчезла с лица его старого знакомого: видимо, он не ожидал от Кротова такой прыти. Схватившись за живот, он пошатнулся и молча отошел в сторону.

Илью совсем покинули силы. Он застыл на полу, мучаясь оттого, что замешан в таком низком деле. Ему было обидно и горько. Коренастая фигура старика высилась над ним, лицо его не выражало ни злобы, ни осуждения, лишь глубокую печаль. И это было хуже всего.

Не говоря больше ни слова, Монгол протянул руку. Она была теплой, сухой и морщинистой. Илья поднялся, стараясь не глядеть на лицо старика.

Вокруг все еще кричали и шумели. Начались уроки, и многие, забыв уже о драке, входили в классы. Кротов готов был расплакаться от стыда, но держался, чтобы не дать врагам повода для радости.

Как Илья подошел к дверям класса и как в руке его снова оказался испачканный рюкзак, он не помнил. Заходя вместе с толпой в кабинет, мальчик находился словно в забытьи. Одноклассники, как пингвины, раскачивались перед ним из стороны в сторону.

Скоро все двери закрылись. Некоторое время из классов слышался приглушенный гул, и наконец в рекреации наступила полная тишина.

Молчало и пианино.

Еще одна перемена прошла, а жизнь продолжалась.

Озеров

Кирилл часто сталкивался с Анной Сергеевной Богачёвой в гардеробе. Они встречались там, потому что уходили и приходили примерно в одно и то же время. Обычно он помогал ей надеть или снять пальто. Иногда он видел, как на лестнице она останавливается, чтобы отдышаться, а потом с улыбкой снова идёт дальше.

Короткое знакомство успело необыкновенно сблизить пожилую учительницу и молодого человека, хотя их встречи были крайне редки.

Увидев Озерова, она внимательно смотрела на него и то и дело повторяла странную фразу: «По вашему лицу видно, что в вашей семье вас любили».

В свою очередь, Кириллу казалось, что в школе нет никого, кто мог бы не любить эту пожилую учительницу или чем-то расстроить её. Она пребывала в радости, хотя все её телефонные разговоры с подругами были либо о том, что кто-то смертельно болен, либо о том, что кто-то недавно умер.

Однако, несмотря на всё жизнелюбие Анны Сергеевны, и ей приходилось нелегко.

– Не знаю, Кирилл Петрович, что мне делать с этим Осокиным. Как он учится у вас?

– Ужасно. И я тоже не знаю, что с ним делать.

– Ничего с ним не поделаешь. Потому что если бы он был глуп, то это была бы не только его вина. Или если бы был дерзким, можно было бы иначе поговорить с ним. Но это уже испорченный фрукт. А такие выбрасывают.

– Жестоко, Анна Сергеевна. Многие вам возразили бы, особенно те, кто контролирует нашу систему образования, там, наверху.

– А мне всё равно. Я насмотрелась на ребят. И сразу вижу, кто сам себе копает яму. Знаю, что такие должны упасть и стукнуться хорошенько о землю, чтобы начать исправлять свою жизнь. Моему мужу недавно лечили больную мышцу на ноге. Так вот, чтобы она расслабилась и стала работать как нужно, на неё помимо уколов и мазей как следует надавливали, и от этого она сначала напрягалась, а потом ещё сильнее расслаблялась. Знаете, наверное, вы же биолог.

– Знаю.

– Вот и отцу Осокина предложено было отдать сына в кадеты.

– А он что?

– Пока ни в какую. Да вы слышали, что Осокин на пару с Кайотовым Фаину Рудольфовну чуть не укокошил? На ней, бедняжечке, лица не было.

Озеров кивнул.

– Я вам скажу, Кирилл Петрович, что я с самыми подлыми всегда умела договариваться, но этот парень скрытный и злой.

– Значит, они не только у меня так себя ведут… – произнёс Озеров рассеянно.

– Нет! Что вы! А про Элеонору Павловну знаете? Она уже в школе тридцать лет и тоже всякого насмотрелась. Они ей урок очередной сорвали. Пришла к директору и сказала: «Либо я остаюсь, либо Осокин». Теперь говорят, что она уволилась. Куда катится мир?!

Она подошла и прошептала ему на самое ухо:

– На самом деле Элеонора ушла совсем по другой причине. Она серьёзно больна, Кирилл. Но даже Осокин не в состоянии сломить её. Он просто был удобным поводом, чтобы вовремя уйти. Позвони ей на досуге. Она частенько спрашивает о тебе.

Кирилл удивлённо уставился на Богачёву:

– Она… она выглядела вполне здоровой.

Анна Сергеевна поправила свою седую шевелюру, усмехнулась и взглянула на него сквозь тонкие очки:

– Опыт. Мы, женщины-педагоги, всегда на людях