12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Он позвонил, так как забыл свой ключ, и тот же самый слуга, которого он оставил по совету жены, отворил ему дверь.

Жорж спросил:

— Госпожа Дю Руа дома?

— Да, сударь.

Проходя через столовую, он очень удивился, заметив на столе три прибора, а через приподнятую портьеру гостиной увидел Мадлену, ставившую в вазу на камине букет роз, точно такой же, какой он принес ей. Он почувствовал неудовольствие, досаду; ему показалось, что у него украли идею, его знак внимания и все ожидаемое от него удовольствие.

Он спросил, входя:

— Разве ты кого-нибудь пригласила?

Она ответила, не оборачиваясь и продолжая заниматься цветами!

— И да, и пет. Это мой старый друг, граф де Водрек, который привык обедать у нас каждый понедельник и придет сегодня, как обычно.

Жорж пробормотал:

— Ну, что же, отлично!

Он стоял позади ее с букетом в руках, испытывая желание спрятать его, выбросить. Все же он сказал:

— Посмотри, я принес тебе роз!

Она быстро обернулась и, улыбаясь, воскликнула:

— Ах, как мило, что ты об этом подумал!

И протянула ему губы и руки с такой искренней радостью, что он почувствовал себя утешенным.

Она взяла цветы, понюхала их и с живостью, точно обрадованный ребенок, поставила их в пустую вазу, напротив первой. Затем прошептала, любуясь:

— Как я рада! Теперь мой камин хорошо убран!

И почти сразу же прибавила убежденным тоном.

— Знаешь, Водрек очарователен. Ты очень скоро с ним подружишься.

Раздался звонок, возвестивший о приходе графа. Он вошел спокойно, уверенно, точно в свой дом. Галантно поцеловав пальчики молодой женщины, он обернулся к мужу и, дружески протянув ему руку, спросил:

— Как поживаете, мой дорогой Дю Руа?

У него уже не было того холодного, высокомерного вида, как прежде, наоборот — теперь лицо его выражало приветливость, ясно говорившую о том, что положение изменилось. Удивленный, журналист постарался ответить любезностью на любезность. И через пять минут можно было подумать, что они знакомы и дружны уже десять лет.

Тогда Мадлена с сияющим лицом сказала им:

— Я оставлю вас одних, мне нужно на минутку заглянуть на кухню.

И она убежала, провожаемая взглядами обоих мужчин.

Вернувшись, она нашла их беседующими о театре, по поводу какой-то новой пьесы, и до такой степени сходящимися во мнениях, что в глазах их уже светилась взаимная приязнь, порожденная этим полным тождеством мыслей.

Обед был очарователен — интимный и дружеский; граф оставался до позднего вечера, — так хорошо он себя чувствовал в этом доме, у этих милых молодоженов.

Когда он ушел, Мадлена сказала мужу:

— Не правда ли, он восхитителен? Он очень выигрывает при ближайшем знакомстве. Вот настоящий друг, — преданный, верный, надежный. Ах! не будь его…

Она не окончила начатой фразы, и Жорж ответил:

— Да, он мне кажется очень симпатичным. Надеюсь, что мы с ним скоро сойдемся.

Затем она сказала:

— Знаешь, нам придется сегодня вечером поработать, прежде чем лечь спать. Я не успела сказать тебе об этом до обеда, потому что сейчас же вслед за тобой пришел Водрек. Мне передали сегодня важные известия, известия относительно Марокко. Их сообщил мне Ларош-Матье, депутат, будущий министр. Нам нужно написать большую сенсационную статью. У меня есть факты и цифры. Сядем сейчас же за работу. Вот, возьми лампу.

Он взял лампу, и они перешли в кабинет.

Те же книги стояли на полках книжного шкафа, а наверху красовались теперь три вазы, купленные Форестье в заливе Жуан, накануне его смерти. Под столом любимый меховой коврик покойного ожидал ног Дю Руа, который, усевшись, взял ручку слоновой кости, слегка обгрызенную на конце зубами другого.

Мадлена прислонилась к камину и, закурив папиросу, начала рассказывать новости; затем изложила своп мысли и план предполагаемой статьи.

Дю Руа внимательно слушал, все время делая заметки; затем, когда она кончила, он привел свои соображения, пересмотрел вопрос, подошел к нему шире и развил, в свою очередь, план, но план не одной статьи, а целой кампании против существующего министерства. Это нападение будет только началом. Жена его перестала курить, заинтересованная, увлеченная перспективами, раскрывшимися перед ней в словах Жоржа.

От времени до времени она шептала:

— Да… да… Это очень хорошо… Это великолепно… Это очень умно…

Когда он кончил, она сказала:

— Теперь давай писать.

Но начало всегда давалось ему нелегко, он с трудом находил слова. Тогда она слегка оперлась на его плечо и стала подсказывать ему, тихонько, на ухо, готовые фразы.

От времени до времени она останавливалась в нерешительности и спрашивала его:

— Это то, что ты хочешь сказать?

Он отвечал:

— Да, именно то.

Она умела подыскать ядовитые, чисто женские колкости по адресу председателя совета министров, примешивая к глумлению над его политикой такие забавные насмешки над его наружностью, что трудно было удержаться от смеха и не подивиться меткости ее суждений.

Дю Руа, со своей стороны, вставлял иногда несколько строк, придававших нападению более значительный и глубокий смысл. Кроме того, он владел искусством коварных недомолвок, которому он научился, оттачивая свои заметки, и, когда какой-нибудь факт, сообщенный Мадленой как достоверный, казался ему сомнительным или компрометирующим, он умел лишь намекнуть на него и подать его таким образом, что читатель начинал к нему относиться с большим доверием, чем к прямому утверждению.

Когда их статья была окончена, Жорж с чувством прочел ее вслух. Оба нашли ее превосходной и улыбались, удивленные и восхищенные, как будто они теперь только узнали и оценили друг друга. Они посмотрели друг другу в глаза, взволнованные и растроганные, и поцеловались порывисто и страстно, словно симпатия их умов сообщилась и телу.

Дю Руа взял лампу:

— Ну, а теперь бай-бай, — сказал он с загоревшимися глазами.

Она ответила:

— Идите вперед, мой повелитель, так как вы освещаете путь.

Он направился в спальню, а она шла сзади, копчиком пальца щекоча ему шею между воротником и волосами и этим подгоняя его, так как он боялся этого прикосновения…

Статья появилась за подписью: «Жорж Дю Руа де Кантель» и наделала шуму. В Палате заволновались. Старик Вальтер поздравил автора и поручил ему заведывать политическим отделом в «Vie Française». Хроника снова перешла к Буаренару.

С этого момента в газете началась искусная и яростная кампания против существующего министерства. Нападение, всегда очень ловкое и основанное на фактах, — то в ироническом, то в серьезном, то в злобном тоне, — наносило удары с уверенностью и упорством, поражавшими всех. Другие газеты постоянно цитировали «Vie Française», приводили из нес целые выдержки, и люди, стоявшие у власти, осведомлялись, нельзя ли при помощи префектуры заткнуть рот этому ожесточенному неизвестному врагу.