Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14 - Вальтер Скотт

— Почему же моя любовь заслуживает такого презрительного тона? — спросил герцог, невольно уязвленный ее словами. — Не думаешь ли ты, что Бакингем не может любить и быть любимым?

— Он мог считать себя любимым, но кем? — ответила девушка. — Ничтожными женщинами, которым можно вскружить голову пошлыми тирадами из глупой комедии, атласными туфлями, красными каблуками и для которых неотразим блеск золота и бриллиантов.

— А разве в твоем отечестве нет легкомысленных красавиц, надменная принцесса?

— Есть, — ответила Зара, — но их, наравне с попугаями и обезьянами, считают существами без разума и без сердца. В нашей стране солнце ближе, оно очищает и углубляет наши страсти. Скорее ледышками вашей холодной страны можно будет, как молотками, выковывать из раскаленных железных брусков лемехи для плугов, нежели фатовство и безрассудство вашей притворной любезности смогут произвести хоть мгновенное впечатление на душу, подобную моей.

— Ты говоришь так, будто знаешь, что такое любовь, — заметил герцог. — Садись, прекрасное создание, и не огорчайся, что я удерживаю тебя. Как можно расстаться с таким мелодичным голосом, с таким пламенно красноречивым взором! Итак, ты знаешь любовь?

— Знаю — по опыту или с чужих слов, но знаю, что любить так, как любила бы я, — значит забыть все: деньги, выгоду, честолюбие, положение в свете, отказаться от всего ради верности сердца и взаимной привязанности.

— А много ли найдется женщин, способных на такое всепоглощающее и бескорыстное чувство?

— В тысячу раз более, чем мужчин, его достойных! — воскликнула Зара. — Как часто можно видеть женщину — измученную, жалкую и несчастную, терпеливо и верно следующую за своим тираном. Она переносит все его несправедливые укоры с выносливостью верной собаки, живущей в пренебрежении, но благодарной своему ХОЗЯИНУ за один его взгляд больше, чем за все радости, какие может ей дать мир, хотя хозяин этот, может быть, самый отъявленный негодяй на свете. Вообразите же, как могла бы такая женщина любить человека достойного и проданного ей.

— Быть может, и наоборот, — сказал герцог. — Сравнение же твое неверно. Мои собаки никогда мне не изменяют, но мои любовницы… Признаться, мне приходится чертовски спешить, чтобы ухитриться сменить их раньше, чем они бросят меня.

— Что ж, они поступают с вами так, как вы заслуживаете, милорд, — заметила Зара. — Не хмурьтесь, надо же вам хоть раз услышать правду. Природа сделала свое дело — дала вам привлекательную наружность, а придворное воспитание довершило остальное. Вы благородны — по происхождению; хороши собой — по капризу природы; щедры — потому что легче давать, чем отказывать; хорошо одеваетесь — по милости вашего искусного портного; добродушны — потому что еще молоды и здоровы; храбры— потому что боитесь прослыть трусом; остроумны — потому что иным вы быть не можете.

Герцог бросил взгляд в одно из огромных зеркал.

— Благороден, хорош собою, любезен, щедр, хорошо одет, добродушен, храбр и остроумен! Сударыня, вы приписываете мне больше достоинств, нежели я имею, но и этого, кажется, довольно для снискания женской благосклонности.

— Вы забыли голову и сердце, — спокойно продолжала Зара. — Не краснейте, милорд, и не смотрите такими глазами, как будто хотите наброситься на меня. Я не отрицаю, что природа наградила вас и головой и сердцем. Однако легкомыслие вскружило вам голову, а эгоизм испортил сердце. Человек тогда достоин называться человеком, когда его мысли и поступки направлены на благо других, когда он избрал себе высокую цель, основанную на справедливых принципах, и не отказывается от этой цели, пока небо и земля дают ему средства к ее осуществлению. Он не будет думать о побочной выгоде и не пойдет окольными путями во имя достижения благородной цели. Ради такого человека может трепетать сердце женщины, пока он жив, а с его смертью разобьется и оно.

Она говорила с таким жаром, что в глазах ее заблистали слезы, а щеки запылали от бурного потока чувств.

— Ты говоришь так, — сказал герцог, — будто собственное твое сердце может воздать полной мерой достоинствам, которые ты с таким жаром описываешь.

— Конечно, — ответила Зара, положив руку на грудь, — это сердце оправдает слова мои и в этом мире и за гробом.

— Если бы я мог, — продолжал герцог, который заинтересовался своей гостьей гораздо больше, нежели он сначала предполагал, — если бы я мог заслужить столь верпую любовь, я сумел бы достойно вознаградить ее.

— Ваши богатства, титулы, ваша репутация кавалера — все эго слишком ничтожная награда за искреннюю привязанность.

— Послушай, красавица, — сказал герцог, самолюбие которого было весьма задето, — к чему такое пренебрежение? Ты думаешь, что твоя любовь так же чиста, как чеканное золото; и все же бедняк, подобный мне, мог бы предложить тебе взамен вдвое больше серебра. Тогда размеры моей страсти возместят его качество.

— Я не продаю моей склонности, милорд, и мне не нужны ваши презренные деньги.

— А откуда мне это знать, моя прелесть? Здесь царство Пафосской богини. Ты вторглась в ее владения с неизвестными мне намерениями; но, вероятно, не для того, чтобы выказывать мне свою жестокость. Полно, твои ясные глазки могут так же загораться от наслаждения, как и от презрения или гнева. Ты забрела в поместье Купидона, и ради этого божества я должен поймать тебя.

— Не вздумайте коснуться меня, милорд, — сказала Зара. — Не приближайтесь, если хотите узнать, зачем я здесь. Ваша светлость может, если угодно, мнить себя Соломоном, но я не странствующая принцесса из далекой страны, которая явилась сюда тешить вашу гордость или восхищаться вашей славой.

— Да это вызов, клянусь Юпитером! — вскричал герцог.

— Вы ошибаетесь, милорд, — возразила незнакомка. — Я пришла сюда, позаботившись об отступлении.

— Смело сказано, — ответил герцог, — но крепость именно тогда хвастает своей неприступностью, когда гарнизон ее колеблется. Поэтому я иду на приступ.

До сих пор их разделял длинный узкий стол, который стоял в нише большого окна, нами уже упомянутого. Этот стол представлял своего рода барьер, отделявший Зару от Дерзкого кавалера. Герцог бросился к столу, намереваясь его отодвинуть, но в то же мгновение незнакомка, зорко следившая за всеми его движениями, выпрыгнула в полуотворенное окно.

Бакингем вскрикнул от испуга и удивления, не сомневаясь, что она упала с высоты четырнадцати футов. Но, кинувшись к окну, он с изумлением увидел, что Зара ловко и благополучно спустилась на землю.

Стены величественного дворца были украшены резьбой в смешанном готическо-греческом стиле, очень модном во времена Елизаветы и ее преемника. И хотя прыжок Зары казался геройским подвигом, на самом деле выступы этих украшений предоставляли достаточную опору столь подвижному и легкому созданию, даже при таком стремительном спуске.