Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14 - Вальтер Скотт

— Его знают многие, государь, — ответил Ормонд, — и если он до сих пор не повешен и даже не закован в цепи, то это одно из многих доказательств, что мы живем под властью самого милосердного монарха в Европе.

— Черт побери! — вскричал король. — Кто этот человек, милорд? Ваша светлость говорит загадками, Бакингем краснеет, а этот негодяй молчит.

— Этот честный джентльмен, если угодно вашему величеству, — ответил герцог Ормонд, — чья скромность заставляет его молчать, хоть и не может заставить его покраснеть, есть не кто иной, как знаменитый полковник Блад, как он себя называет; совсем недавно в этом самом лондонском Тауэре он покушался похитить корону вашего величества.

— Такой подвиг не скоро забудешь, — сказал король. — Но то, что этот человек еще жив, служит столько же доказательством снисходительности вашей светлости, сколько моей.

— Должен признаться, государь, что я был в его руках, — ответил Ормонд, — и он бы убил меня, если бы решил прикончить на месте, а не повесить на Тайберне — спасибо ему за такую честь. Я бы давно уже был на том свете, сочти он меня достойным пули, ножа или еще чегонибудь, кроме петли. Посмотрите на него, государь! Если бы негодяй посмел, он бы в эту минуту сказал, как Калибан в пьесе: «Шаль, что я этого не сделал».

— Черт побери, — заметил король. — Его злодейская усмешка именно это, кажется, и выражает. Но он прощен мною, и вы, ваша светлость, тоже простили его.

— Строгость показалась мне неуместною, — ответил герцог Ормонд, — когда речь шла о моей собственной ничтожной жизни, после того как вашему величеству угодно было простить ему его более преступное и дерзкое покушение на вашу корону. Не могу понять только неслыханной наглости этого кровожадного разбойника, кто бы его сейчас ни поддерживал: как он осмелился показаться в Тауэре — месте, где было совершено одно из его злодейств, — и еще передо мною, чуть не ставшим жертвой другого его злодеяния?

— Впредь этого не случится, — сказал король. — Запомни, Блад, если ты осмелишься еще когда-нибудь появиться перед нами, как сейчас, я прикажу палачу отрезать тебе уши.

Блад поклонился и с бесстыдным спокойствием, делавшим честь его хладнокровию, ответил, что зашел в Тауэр случайно, поговорить с приятелем по важному делу.

— Его светлость герцог Бакингем, — добавил он, — знает, что у меня не было других намерений.

— Убирайся прочь, негодяй! — вскричал Бакингем, которому притязание полковника на знакомство с ним было так же неприятно, как городскому повесе, уличенному на людях и средь бела дня в тайных связях с подлецами и мерзавцами, участниками его ночных похождений. — Если ты осмелишься еще раз произнести мое имя, я велю бросить тебя в Темзу.

Получив такой отпор, полковник с бессовестною наглостью повернулся и спокойно пошел прочь. Все смотрели с изумлением на этого гнусного злодея, хорошо известного своими преступлениями и отчаянной храбростью. Некоторые даже пошли за ним следом, желая получше рассмотреть пресловутого полковника Блада, — так собираются птицы вокруг совы, если она вдруг появится при солнечном свете. Но подобно тому, как эти неразумные существа держатся на безопасном расстоянии от когтей и клюва птицы богини Минервы, так никто из тех, кто последовал за полковником, чтобы разглядеть его, как нечто зловещее, не решился обменяться с ним взглядом или хотя бы выдержать один из тех грозных, убийственных взоров, которыми он время от времени окидывал осмелившихся подойти поближе. Как испуганный, но угрюмый волк, что боится остановиться, но не хочет и удрать, дошел он до ворот Изменника, сел в ожидавшую его маленькую лодку и скрылся из глаз.

— Будет стыдно, — заметил Карл, желая изгладить всякое воспоминание о нем, — если такой отъявленный негодяй станет причиной раздора между двумя знатнейшими вельможами. — И он посоветовал Бакингему и Ормонду подать друг другу руки и забыть недоразумение по поводу столь недостойного предмета.

Бакингем беспечно ответил, что седины герцога Ормонда являются достаточным для него извинением, и поэтому он первым делает шаг к примирению. С этими словами он протянул Ормонду руку, но тот только поклонился в ответ и сказал, что у короля нет причин ожидать, что он будет беспокоить двор своими личными обидами, поскольку ему не сбросить с плеч двадцати лет и не вернуть из могилы своего доблестного сына Оссори. Что же касается наглеца, появившегося здесь, то он ему весьма обязан, ибо, видя, что король милосерден даже к самым закоренелым преступникам, он смеет надеяться, что его величество обратит милость свою и на невинных друзей его, томящихся ныне в тюрьме по ложному доносу об участии в заговоре папистов.

Но король, не ответив ни слова, приказал всем садиться на яхту для возвращения в Уайтхолл. Он простился с офицерами Тауэра, которые сопровождали его, и умело, как никто другой, поблагодарил их за выполнение долга, одновременно строго приказав защищать и оборонять вверенную им крепость и все, что в ней находится.

По прибытии в Уайтхолл Карл обернулся к Ормонду и сказал с видом человека, принявшего твердое решение:

— Не беспокойтесь, милорд герцог, дело наших друзей не будет забыто.

В тот же вечер прокурор и Норт, лорд верховный судья по гражданским делам, получили повеление тайно явиться по особо важному делу к его величеству в дом Чиффинча, который был центром всех интриг, и государственных и любовных.

Глава XLI

Чтоб в памяти потомства не истлеть,

Себе воздвигнись памятником, Медь,

Как Моисеев Медный змий в пустыне, —

И радостно народ вздохнет отныне.

Утро, проведенное Карлом в Тауэре, совсем иначе провели те несчастные, которых злая судьба и удивительный Дух того времени сделали невинными обитателями государственной тюрьмы и которых официально уведомили, что на седьмой день, считая от нынешнего, их дело будет рассмотрено в суде Королевской скамьи в Уэстминстере. Храбрый старый кавалер сначала принялся было бранить офицера за то, что своим известием тот помешал ему завтракать, но, узнав, что и Джулиан предстанет перед судом по тому же делу, серьезно взволновался.

Мы лишь коротко расскажем об их процессе, который, в общем, ничем не отличался от других процессов во времена главного заговора папистов. Два-три бесчестных лжесвидетеля — профессия доносчиков стала в то время весьма доходной — утверждали под присягой, что обвиняемые сами подтвердили свой интерес к великому заговору католиков. Другие же ссылались на действительные или подозреваемые обстоятельства, бросающие тень на репутацию обвиняемых как честных протестантов и верноподданных. Из «прямых улик», основанных лишь на догадках и показаниях, обычно черпался материал, достаточный для того, чтобы продажные судьи и клятвопреступники присяжные могли вынести роковой обвинительный приговор.