Ослиная Шура - Александр Холин

Глава 4

Действительность возвращалась толчками, будто пробиваясь в сознание с порциями крови, упрямо проталкиваемой по артериям человеческого организма ещё не угаснувшим сердцем. Перед мысленным взором девушки до сих пор танцевали по кругу эфемерного пространства золотые девицы с хоругвями, а в центре стоял Герман в алой порфире с надетой на голову короной, на которой красовался урей[13] в боевой стойке.

Агеев вновь хищно пронзал Шурочку невозможным остекленевшим взглядом, от которого бежать – не убежать, да и крик в горле комом. Но сквозь хороводную неразбериху образов пробивался другой, новый. Шурочке казалось, что в этом невозможном космическом хаосе сквозь неразбериху пробивается растение похожее на подснежник, с которым соседствует лёгкое дуновение весеннего ветерка. Это был уже ощутимый, осязаемый образ: рядом с ней возле кровати, где Шурочка лежала на спине, раскинув руки, оказалась сидящей красивая блондинка в подвенечном платье. Во всяком случае, кружевное платье девушки из тонкого шифона с глубоким декольте и открытыми плечами мало походило на больничный халат сиделки.

Сама кровать была широким лежбищем с нависающим над ним балдахином. На таких кроватях когда-то почивали какие-нибудь Людовики или Кайзеры, поэтому русская художница ощутила себя в стерильной постельной пустыне одиноким чахлым деревцем, пробившимся из-под холодных ледяных торосов, чтобы наконец-то увидеть солнце.

Но что кровать? Сидящая рядом была апломбом пробуждения. Девушка оказалась той, которую Шурочка видела в своих блужданиях по заброшенному дому. Те комнаты, запомнились ей как гирлянда нескончаемых помещений, больше похожих на один сплошной коридор. Промелькнувшая где-то там девушка да ещё в белом подвенечном платье не могла не запомниться. Красавица заметила, что Шура пришла в себя и мило улыбнулась:

– Ну вот, наконец, ты и очнулась. Тяжело было?

Не ожидая, видимо, ответа, она отёрла лицо больной полотенцем, смоченным ароматическим уксусом и продолжила:

– Страдалица ты моя. То есть не моя. Ко мне в гости собираться не стоит, да и рано тебе, поживи ещё. Я ведь вовсе не мегера какая, и не скелет с косой. Ой, как меня человеки только не обзывали, какие только прозвища мне не придумывали, обидно даже! Ведь каждый приходит в этот мир только потому, что заранее соглашается на встречу со мной. Отчего же все от меня шарахаются? Особенно материалисты боятся. Глупо, правда? А ты верующая?

Шура ничего не ответила. Она во все глаза смотрела на незнакомку и молчала, боясь поверить в её признание. Ещё Шура молчала не потому, что ответить было нечего, а просто человек обычно не сразу въезжает в происходящее. Для осмысления время надобно: кому больше, кому меньше. Да и о чём с ночным видением разговаривать? Хотя где-то когда-то Шура слышала, что это возможно, но не верила. Или верила?

Собеседница снова мило улыбнулась, чисто по-женски поправила причёску, подоткнула одеяло.

– Знаешь, это даже хорошо, что мы встретились, – продолжила она. – Иногда так одиноко бывает, впору расплакаться. А вот так по-бабьи с кем поболтать – вовсе редко случается. Так что не серчай за моё многословие, каждый ищет свободные уши, чтобы высказаться, чтобы выслушали. Вот и я такая же, ничто человеческое мне не чуждо. Жаль, уходить уже пора, но на прощание утешить могу: не скоро вдругорядь свидимся, и не спеши ко мне в гости. А потому остерегайся знакомого по имени Роберт. Ты ещё не всё в этом мире сделала. А каждый за свою жизнь должен расплатиться не только оставленными детьми – дурное дело не хитрое. Человек обязан подарить миру часть своего внутреннего «я», то есть душевной радости, а не разливать потоки горечи, скорби и крови…

Послышался звук открываемой двери. Шура повернула голову: в комнату вошёл Герман. Он не спеша, закрыл за собой дверь, повернулся и сделал несколько шагов. Потом заметил, что лежащая на кровати девушка очнулась, и постарался изобразить дежурную улыбку. Шурочка попробовала подняться на подушках, с удивлением отметив, что сиделка, только что находившаяся рядом, вдруг исчезла, испарилась неизвестно куда, будто её и не было.

– Лежи, лежи! – запротестовал Герман, останавливаясь в ногах кровати, глядя на подружку уже совсем по-иному, можно сказать, по-домашнему.

Нет, лицо Агеева совсем не изменилось: всё те же большие серые глаза на лице с модной небритостью на щеках. Вообще-то небритость превратилась в аккуратную небольшую бородку, но так было даже лучше. Он смотрел тепло и ясно, так что всё происшедшее показалось дурным сном, наваждением, дантовым кошмаром десятого или одиннадцатого круга, но никак не реальностью.

– Я тебя не хотел тревожить. Всё-таки отдых необходим после мистерии посвящения, а тебе – особенно, – голос у Германа тоже был прежний, родной. Всё как всегда, как раньше. Что же случилось? Может, действительно галлюцинация или болезнь?

Но так явственно? чувственно? осязаемо?

– Тебе это не привиделось в кошмаре, – ответил Герман на немой вопрос. – Ты прошла обряд посвящения и сила, дарованная тебе отныне, превратит твоё творчество в волшебство. Любой шаманский обряд, христианская литургия или месса посвящения – это оживление символов инфернального мира. Именно они помогают разбудить дремлющие в человеке потаённые силы. Хотя язык символов основательно забыт, подсознание перегружено этими до поры до времени дремлющими знаками. Сегодня просто была разбужена эта часть твоего эго, то есть, собственного «я». Увидишь, очень скоро картины твоей кисти будут верхом совершенства и самым настоящим венцом искусства. Тебя ждёт великое будущее! Сможешь радовать своим искусством всех окружающих.

– А я просила об этом?! – Шура села на кровати, но, заметив, что до сих пор обнажена, снова закуталась в одеяло. – И принеси мне одежду. Немедленно! Хорошенького понемножку. Обойдусь как-нибудь без твоей драгоценной дружеской помощи!

– Что с тобой? – удивился Агеев. – Что-нибудь не так?

– Ты зачем устроил маскарад невидимок?! Бесовское театрализованное представление?! Я тебе не кролик подопытный для подобных мистерий! – Шура дерзко вскинула голову, пытаясь помахать хоть немного кулаками после состоявшейся драки.

Но, встретившись с глазами Германа, снова ставшими на какое-то время холодными и скользкими, как тело гремучей змеи, стушевалась, замолчала, опустила голову. По спине, вдоль позвоночника, пробежали знакомые холодные мурашки. Такое с Шурой случалось только в очень неприятные минуты, когда женская интуиция сообщала телу о реальной опасности.

Скользнув взглядом по необъятной постели, она заметила полотенце, оставленное девушкой. От него до сих пор ещё пахло ароматическим уксусом, и запах освежал, прояснял мысли и чувства. Грозовая пауза затягивалась, а Шурочке вдруг совсем расхотелось ссориться. Ведь ничего, собственно, страшного не произошло!

Ну, обряд, ну посвящение. Сейчас многих посвящают кого в масоны, кого в художники, кого в дружбаны президента. Вон, первый президент Ельцин, вернувшись из Америки, сфотографировался в масонском плаще, и рожа при этом у него сияла, как начищенный пятак. А его ленинбургский наследник, похоже, не на много отстал от своего учителя. Может, не всё уж так страшно?

– Кто здесь был? Что за девушка? – перевела она разговор на более безопасную тему.

– Ты о чём? – не понял Герман. – Какая девушка?

– Да вот эта, сиделка твоя, – Шура показала на полотенце. – Она была тут, ухаживала за мной. Всё это, конечно, довольно мило с твоей стороны, но лучше не надо было доводить меня до такого состояния. Во всяком случае, вполне можно предупредить меня о каких-то там мистериях заранее. К тому же я не тяжко больная, чтобы сиделку приставлять.

Где-то в глубинах сознания девушки всё ещё ворочался недовольным червячком, давал себя знать нездоровый свободолюбивый протестантизм, когда хочется всё крушить, всех зарезать. Поэтому просто необходимо было хотя бы просто поворчать. Пусть не по поводу мистерии, так хотя бы по поводу сиделки!

– Но в этой комнате никого не было, уверяю тебя, – Герман пристально посмотрел на Шуру. – Я сам закрыл дверь ключом, когда оставил тебя здесь.

– А это откуда? – Шура вновь ткнула пальцем в полотенце.

– Это я тебе на лоб положил, чтобы быстрее в себя пришла. Да и отсутствовал-то я всего ничего, так что сюда никто не мог войти. Тебе, скорее всего, что-то опять привиделось.

– Привиделось? – хмыкнула девушка. – Ну да, к ней в гости собираться не стоит, рановато мне.

– М-да, – Герман прошёлся по комнате, налил из сифона, стоящего на журнальном столике с кривыми ампирными ножками, воды, но пить не стал. Вернулся к Шуре, приподнял ей подбородок двумя пальцами, заглянул в глаза.

– Чрезмерная эмоциональная и психическая нагрузка. Ну, ничего. Отдохнёшь денёк-другой, всё придёт в норму, снова будешь белой и пушистой.