Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

— Сам с собой борешься? — неожиданно услышал он голос жены, которая тихо вошла в столовую и встала за спиной.

— Приехала? — Савва сделал очередной ход.

— Нет, я еще на маскераде. — Зинаида прошла к камину и села в кресло.

— Весело было? — равнодушно спросил Савва, не отрывая взгляд от доски.

— Весело Очень! — с вызовом ответила она. — Представь, меня все узнавали. Говорили, что не узнать невозможно, даже под маской.

— Это они точно подметили, — Савва покосился на красное платье.

Зинаида расстегнула верхнюю пуговицу и откинулась в кресле.

— Забыла сказать. Давеча Чехов звонил. Он в Москве. Завтра обещал заехать.

— Завтра? — нахмурившись, переспросил Савва.

— У вас иные планы, Савва Тимофеевич? — ехидно поинтересовалась она.

Савва отошел от шахматного столика и, взяв кочергу, принялся ворошить тлеющие угли в камине.

— Может, дров подбросишь? — спросила Зинаида.

— Пусть эти догорят, — равнодушно ответил он.

— Так что, не хочешь видеть Чехова, что ли?

— Почему не хочу? Хочу — Он положил кочергу и подошел к окну. Снегопад занавесил окна белой вуалью, сквозь которую в мутной дымке проглядывали контуры деревьев в парке.

— Самые тяжелые люди для меня те, которые не знают, чего хотят.

— Это Чехов-то не знает? — удивленно подняла брови Зинаида. — Ты, часом, не болен, друг мой?

— Не знает, — упрямо повторил Савва, — и все потому, что устал от жизни. Посмотри на его героев. Не всякому под силу, как они — жить так, будто и не живешь вовсе. Я, Зина, к Чехову с нежностью отношусь, ты знаешь, но уж — что не нравится, то не нравится. Лукавить не намерен. С одной стороны — приятный собеседник, милый человек. С другой — этакий эстетический страдалец. Хотя, по-своему, мне его очень жаль. Старый, уставший, больной. Вон, на ту же Ольгу Леонардовну глянь. Так и пышет молодостью и здоровьем, а это еще более подчеркивает его состояние. Помнишь, когда они к нам втроем приезжали с Немировичем? Она с Владимиром Ивановичем кокетничала что было сил, а Чехов наблюдал. Словно и не муж ей, а так, зритель потусторонний. Будто он здесь и будто уже не здесь. Тяжело ей с ним.

— Что же поделаешь? Супружество — редко когда порхание от цветка к цветку. Нам, женам, порой так тяжко, что в страшном сне не приснится — вздохнула Зинаида. — Да еще если всякая…

Савва молча направился к двери и, взявшись за ручку, обернулся.

— Не надоело тебе?

Зинаида пожала плечами, поднялась с кресла и подошла к шахматному столику, делая вид, что заинтересовалась диспозицией.

— Кстати — продолжил Морозов. — Ты чего народ веселишь? Присылаешь всяких бездельников в театр с глупыми пьесками, требуешь включить в репертуар. По какому такому праву?

— Уходишь уже? — поинтересовалась Зинаида, не глядя на мужа.

— Спать пойду, — Савва подправил картину, висящую у двери. — Ночь уж на дворе.

— А как же это? — Зинаида указала взглядом на шахматы. — Ты ж не закончил.

— Уже закончил, — буркнул Савва.

— И как? — Зинаида неопределенно повела рукой, показывая на фигуры.

— Выиграл. В моей игре всегда я выигрываю! — Морозов стремительно вышел, не закрыв за собой дверь.

— Кабы и в жизни так — только самому с собой играть — тихо сказала Зинаида и со злостью смахнула шахматы на пол.

Черная королева подкатилась к ее ноге…

«Ах, Константин Сергеевич, неужели Вы не поняли, что я в отчаянии, что не могу помочь очень близкому и дорогому мне человеку».

Савва отложил в сторону исписанный лист бумаги и обернулся к Андреевой.

— Не буду я читать, Мария Федоровна. Не настаивайте!

— Читайте! Вы мне друг или нет? Читайте! Мне это надо.

Савва, недовольно покачав головой, снова принялся за чтение.

«Представьте себе, что у Вас погибал бы такой человек, и Вы не могли бы ничего сделать для него, — могли бы Вы в это время, даже Вы, думать о чем-нибудь кроме этого одного».

Савва поморщился и бросил взгляд на Марию Федоровну, бледную, с темными кругами под глазами, которая полулежала на кровати, укрывшись пледом, привалившись к большим подушкам с кружевной оторочкой.

«Вы представить себе не можете, чего мне стоило играть. Не знаю, знаете ли Вы, что всем высланным по тюрьмам объявлено официально, что они будут после отбытия наказания считаться политически неблагонадежными, им будет воспрещен въезд в Москву, и предстоит, поэтому, двухлетнее отбывание воинской повинности по медвежьим углам провинции Что вряд ли даже разрешат приехать сдать государственный экзамен. Я пишу Вам, как не написала бы никому, и очень прошу даже уничтожить это письмо».

Савва положил бумагу стол.

— Ты, Маша, хочешь, чтобы я передал это Станиславскому? Зачем? Почему никак не успокоишься? Мы же вытащили твоего Лукьянова под мое личное поручительство. Что теперь?

— Савва, неужели не понятно? — слабым голосом сказала она. — Это я, чтоб оправдаться как-то свела всё к боли за одного человека. Но я же за дело свое болею. Как мне без него, когда все под корень рубят? А как же я? Но перед тобой-то мне играть не надо.

— Надеюсь — буркнул Савва и, вынув из портсигара папиросу, отошел к окну. — Я окно приоткрою, дыма тебе не будет.

— Савва Из тысячи с лишним арестованных девяносто пять сослали в Восточную Сибирь, остальных мальчиков или в тюрьму посадили от трех до шести лет или исключили из университета. Лукьянова мы вытащили, и за это я молюсь за тебя, но… — Она обессилено прикрыла глаза.

Савва выдохнул дым в приоткрытое окно.

— Я в театре сказал, что у тебя плеврит. Так что отлежись. Все одно там от тебя толку сейчас нет.

В прихожей стукнула дверь. Андреева поднесла палец к губам.

— Тс-с. Катя пришла, сестра. И к мужу сегодня его пассия приедет. Полный дом народу. А я видеть никого не хочу, — слабо улыбнулась она, — кроме вас, Савва Тимофеевич.

— Да что вы, право, Мария Федоровна Будто никто ничего не понимает. Как дите малое, — Савва закашлялся дымом.

— Как супруга поживает? — неожиданно спросила Андреева. — По-прежнему, ревнует?

Савва нахмурился.

— По-моему, Мария Федоровна, мы только что о другом говорили, — недовольно сказал он. — Так значит, я передаю Косте письмо, говорю, что вам все еще плохо, и вы в театре быть пока не можете. Так?

— Так, — покорно кивнула Андреева.

— Но сдается мне, что это еще не все. А? Уж больно у Марии Федоровны вид несчастный — Савва затушил окурок о край пепельницы, которую держал в руке, и, прикрыв окно, подошел к ней. — Я не прав?

Андреева страдальчески улыбнулась.

— Прав, как всегда. Дело в том… — чуть подтянула на себя плед, затем прижала его руками к бедрам.

— Ну, ну… — Савва взял стул и сел рядом с ней. — Говори. Я жду.

— Савва… Нужно как-то облегчить участь мальчиков, которых сослали в Сибирь. Там же так холодно — Она натянула плед до шеи.

— Ты, Маша, предлагаешь мне растопить снега? — усмехнулся Морозов и провел пальцами по ее бледной щеке.

— Нет, Савва. Я предлагаю тебе закупить им теплую одежду.

— На сотню взрослых мужчин?

— Но не виновата же я, что их столько туда сослали?

— А как же с размерами быть? На тебя мерить прикажешь? Или может, на себя?

— Нет — Андреева откинула плед и спустила ноги с кровати. — Возьмешь с собой Андрея — моего племянника по мужу. На него и будешь мерить. И — что-то на себя.

«Актриса, — добродушно подумал Савва, с интересом наблюдая за превращением умирающей больной в энергичную женщину. — До мозга костей актриса».

Лицо Марии Федоровны покрылось легким румянцем и, махнув Савве рукой, чтобы подождал, она выскочила из комнаты.

Савва с умилением проводил ее взглядом: «Как о других-то печется, себя забывая».

Андреева вернулась через несколько минут в сопровождении высокого молодого мужчина, выглядевшего немного растерянным.

— Андрюша, миленький, езжай немедля с Саввой Тимофеевичем на Петровку. Поможешь ему с закупками.

Повернулась к Савве.

— Савва Тимофеевич, что же вы сидите? Там люди мерзнут — потянула Морозова за руки со стула и слегка подтолкнула по направлению к двери.

— Мария Федоровна, я вот думаю, почему именно на Петровку-то ехать? — остановившись у двери, с хитрым недоумением на лице поинтересовался Савва.

— Как почему? — всплеснула она руками. — Вы же сами мне говорили давеча, что считаете магазин «Пихлау и Брант» на Петровке одним из лучших!

— Так вы, голубушка, предлагаете мне куртки эти в одном из лучших московских магазинов покупать?

— Неужели в худшем, Савва Тимофеевич?! Ну, — указала она на часы, — поторопитесь же! Время идет!

— Время идет. Студенты мерзнут… — пряча улыбку, пробурчал Савва и вышел за молодым человеком в коридор.