Эксперт, на выезд!.. - Нежин Виталий Григорьевич

Товаровед был несколько обеспокоен столь пристальным вниманием милиции к своей персоне и поэтому на пятом вызове довольно резко поинтересовался, долго ли будет еще находить милицейские повестки в своем почтовом ящике. И что мама уже не спит ночами и глотает валидол, и что на работе уже не понимают, почему товаровед должен уходить куда-то в свои рабочие часы.

Тут Никодимов понял, что переборщил, смял очередную повестку и, подняв глаза, увидел, что товароведу всего двадцать два года, что в наличии имеются карие глаза удивительного золотистого оттенка и что товароведу исключительно к лицу голубое платье с плиссированной юбкой.

Как уж он там объяснялся по поводу своего служебного рвения, я не знаю, но вечером они вышли из управления вместе. А сейчас у них уже разменяла пятый годик девчушка по имени Маринка, фотография которой лежит у Никодимова под стеклом на столе в служебном кабинете.

Повезло, в общем, человеку… Но вот эксперт никого не вызывает по повестке, так что в моем случае все это не подходит, и что со всем этим делать, я просто не знаю…

В общем, можно поднять эту тему в вечерней дискуссии с Володей Ершовым и Идой Гороховской. Они друзья, они поймут, поскольку в какой-то степени тоже страдают от избранной специальности: холостые и неустроенные в личном плане коллеги. Правда, я склонен предполагать, что в данном случае многое идет от безалаберности Ерша и повышенной требовательности Иды.

Я очень рад их видеть сегодня, как, впрочем, и всегда. Но так уж получается у нас — редко видимся даже с большими друзьями…

16

— Вываливай свой «гастроном», вываливай, — Володя Ершов плотоядно потирает руки. — А ты, женщина, возьми в свои лилейные ручки вот этот прибор для разрезания различных предметов, в дальнейшем именуемый перочинным ножом, и готовь мужикам ужин…

Ида легонько стукает Ерша по затылку и принимается резать колбасу. Ерш дает ценные указания:

— Колбаса режется легкими, почти неуловимыми движениями на куски, которые элегантно лягут на заранее подготовленные ломти хлеба, и, кроме того…

Ида бросает ножик.

— Вот что, мальчики, выметайтесь отсюда! Когда все будет готово, можете являться и критиковать. А сейчас марш!

Мы выскакиваем в коридор. Ерш прислушивается, смешно наклонив голову и выставив вверх большое просвечивающее ухо.

— Слушай, Паша, а ведь по ящику хоккей! Ей-богу!

И он бросается по лестнице наверх, в дежурку, откуда действительно раздается четкая озеровская скороговорка и глухой рокот столичного Дворца спорта.

Ну что же, матч действительно интересный, хотя вообще к спорту я отношусь достаточно холодно. Правда, за эту свою холодность я расплачиваюсь с лихвой, получая разносы от начальства, поскольку не укладываюсь в нормы по бегу и лыжам. Немного выручает первый разряд по стрельбе, но меткой стрельбой в нашей конторе никого особенно не удивишь.

После спортивных занятий, которые мы обязаны посещать каждую неделю по средам, ко мне обычно заходит капитан Лель и, назидательно поднимая палец, изрекает:

— Эксперт, он должен что? Бегать, как лошадь, прыгать, как кузнечик, висеть вниз головой, как летучая мышь, и вдобавок сдавать грамотные экспертизы, которые вызывают у суда теплые дружеские чувства. За формулировку главного жизненного правила предлагаю уплатить взносы в свое любимое общество «Динамо». Мне же, сугубо лично, прошу незамедлительно выдать три рубля до зарплаты.

…Матч в самом разгаре. Володя Ершов уже ввязался с кем-то из дежурных в острую дискуссию по поводу судейства.

Раскрывается дверь, и сам дежурный по городу появляется на пороге:

— На выезд! Быстро! Ножевое ранение!

Мы удивленно переглядываемся. Этот вызов идет вразрез со всеми правилами. Давно уже замечено, что во время больших хоккейных или футбольных матчей, в то время, когда по телевизору идет, скажем, первенство Европы по фигурному катанию или соревнования по легкой атлетике, в городе почти ничего не случается. Поэтому при самом разном отношении к телевидению мы все горячо ратуем за то, чтобы на экране все время шли спортивные бои, веселые кинокомедии или многосерийные детективы. И вот тебе на!..

— Что это за подонок выискался, а? На таком матче! — Ерш срывается с места.

Внизу, уже застегивая модное макси-пальто, стоит Ида Гороховская.

— Мне сюда позвонили, — говорит она. — Пожалуй, я поеду. А ты, Ершов, досматривай свой матч, ладно. Только чтобы к нашему приезду чай кипел. Заодно продемонстрируешь свои познания по части сервировки стола.

— Богиня! — взревывает Ерш и моментально убегает досматривать хоккей.

— Где? — спрашиваю я у подбежавшего к машине Эдика Кондакова из первого отдела угрозыска.

— Здесь, неподалеку, на проспекте. Женщину в лифте ножом. Дом кооперативный, да еще чей!.. — Эдик многозначительно присвистывает.

Мы гоним на предельной скорости, стараясь успеть если не первыми, то хотя бы в числе первых…

Кондаков показывает вперед. От небольшой толпы, собравшейся у высокого нового дома, с визгом отъезжает «скорая» и, с места набирая ход, летит по проспекту.

— Жива пострадавшая, — говорит Кондаков. — Это уже лучше.

Да, пострадавшая пока жива, и сейчас ей больше нужны врачи, а не мы. Лекарям так же хочется удачи, как и нам.

— Нет вам, Ида, работы на данный отрезок времени… — Я поворачиваюсь к Гороховской. В полутьме машины ее глаза влажно блестят, в них отражаются бегущие навстречу уличные огни.

— Вот уж нисколько не жалею, — усмехается Ида. — По мне, чем меньше моей работы, тем лучше.

И по мне тоже. И по Кондакову тоже. И по всем, кто носит нашу форму цвета маренго… Мы радуемся, когда у нас мало работы, да и вообще, если разобраться основательно, мы и работаем ради того, чтобы когда-нибудь наши романтические специальности стали бы никому не нужными, а мы сами с радостью превратились бы в безработных. Однако пока этого что-то не предвидится.

У стеклянных дверей подъезда стоит милиционер. Уже хорошо. По охране места происшествия вообще можно судить о работе местного отдела, о его выучке. Перекрыть входы и выходы, уберечь место происшествия от зевак, оставить само происшествие в тайне, если возможно, — все это может иметь решающее значение при расследовании.

Кондаков на минуту задерживается в толпе, возбужденно шумящей на тротуаре.

— Вас попрошу и вас, — говорит Кондаков пожилой женщине с авоськой и мужчине в кепке. — В качестве понятых. Много времени мы у вас не займем…

— Ну да, — говорит мужчина в кепке и пытается ретироваться. — А потом таскать будете…

— Вы видели, как было дело? — спрашивает Кондаков. — Вы свидетель?

— Н-нет, откуда же, — мужчина подымает плечи. — Я только что подошел…

— Тогда зачем же мы, как вы выражаетесь, таскать вас будем? — терпеливо говорит Кондаков. — Будете присутствовать при осмотре места происшествия в качестве понятого.

— Это можно, — решается мужчина.

— Минут десять никого не пускайте. Даже жильцов, — приказывает Кондаков милиционеру. — Какой этаж?

— Шестой, — козыряет милиционер. — Лифт наверху, так что вам придется пешком. Наши из отдела уже там.

— Вот и прекрасно, — говорит Кондаков и, широко шагая, направляется к лестнице. Мы спешим за ним.

На площадке шестого этажа стоит раскрытая кабина лифта. Ярко горящая в кабине лампа освещает лакированные, уже слегка обшарпанные стенки лифта и широкую полосу крови на линолеуме пола. Еще одна лужа на кафеле площадки.

Одна из двух дверей, выходящих на площадку, распахнута. В дверном проеме лейтенант в форме разговаривает со старушкой в накинутом на плечи пуховом платке. Мы с ходу включаемся в разговор.

— Так вот я и говорю, — старушка охотно начинает свой рассказ сначала. — Сижу это я и смотрю телевизор. А сама все прислушиваюсь, сын должен вот-вот прийти. И все его нет, я уже два раза обед разогревала. Потом слышу, лифт подъехал. Ну, думаю, он. Вставать не стала, у него свои ключи есть. И тут закричал кто-то страшно так, — старушка всхлипнула. — Я, конечно, поднялась и к двери. Быстро не могу, ноги уже не те. По дошла, добралась, открываю дверь. Вижу, лифт стоит раскрытый. А внизу сапожищами кто-то топает, да быстро так, будто со ступеньки на ступеньку перепрыгивает. Далеко уже, поди, на втором этаже. Слышу-то я хорошо, вот только ноги у меня…