Эксперт, на выезд!.. - Нежин Виталий Григорьевич

Николенко Борис — мрачный верзила с желтеющим под глазом синяком недельной давности — поднимается и глухо бурчит:

— Он, это… сначала на лавке сидел, а потом свалился и захрапел так. И глаза закатил. Я сначала подумал, может, ему полежать захотелось, а потом вижу, что-то не так. Ну я стучать…

Подполковник внимательно слушает верзилу.

— Скажите, Николенко, пьяного доставляли при вас?

— При мне.

— Как обращались в милиции с доставленным в отделение?

— Обыкновенно, как…

Разговоры в дежурке смолкают. Лейтенант, вполголоса разговаривавший по телефону, отнял от уха трубку и опустил ее на стол. Подполковник недовольно хмурится:

— Что значит «обыкновенно»?

— Обыкновенно, и все тут…

— Я вас спрашиваю, не применялись ли к доставленному меры… гм… физического воздействия?

— А зачем? — вдруг ухмыляется парень. — Он же как мешок был. Внесли, положили на скамью, и все тут. Как в лучших домах. Вы лучше обо мне спросите…

— Вы на что-нибудь жалуетесь? — резко спрашивает подполковник.

— А как же! — взвизгивает парень. — Руку мне вывернули, когда сюда вели. Вот! — И он вытягивает далеко не идеальной чистоты руку с ободранными костяшками пальцев.

Подполковник молча оборачивается к дежурному.

— Драка у кинотеатра, товарищ подполковник, — снова вытягивается тот. — Еле остановили этого боксера. Вырывался, постовому в живот заехал. Завтра в суд повезем. По мелкому.

— Понятно, — говорит подполковник и, сразу потеряв интерес к верзиле, начинает читать протокол осмотра тела, протянутый ему следователем.

— Вы уверены, доктор, — подполковник поднимает глаза на Володю Ершова, — что смерть наступила в указанное время?

— Уверен, — говорит Ерш. — Я ведь не только по показаниям сужу. Я со своей техникой уточнил.

— Ясно, — подполковник вновь погружается в чтение.

Я сделал фотографии, и на этом мои экспертные действия были закончены. Впрочем, на месте происшествия я не эксперт — я просто сотрудник ОТО, специалист. Экспертом я начинаю быть у себя в лаборатории, когда мне приносят постановление о назначении экспертизы. Причем — и это еще один из парадоксов нашей профессии — мне никогда не принесут делать экспертизу по происшествию, на котором я был во время дежурства. Не положено по 67-й статье Уголовно-процессуального кодекса.

Некоторые мои коллеги из отдела, не задумываясь особенно, веско изрекают:

— Чтобы не было предвзятости…

Согласиться с этим трудно. Лично в деле я не заинтересован, а, не дай бог, и возникнет какой «интерес» — скажем, попал по работе к знакомым людям, это редко, но случается, — я тут же откажусь не только от экспертизы, но и от осмотра. Это уже вопрос этики!

Однако кто лучше меня, лично побывавшего на месте происшествия, знает из первых уст все подробности дела, топографию места, те неуловимые нюансы, которые не заменит никакой, даже самый подробный, протокол и ничей устный рассказ!

Особенно плохо приходится из-за этого трасологам, которые зачастую теряют слишком много драгоценного времени на определение — верхнюю или нижнюю часть дверной филенки прислали на экспертизу, как был укреплен замок, почему след располагается именно здесь, а не в другом каком месте!

Мы много думаем об этом, говорим, пишем, спорим, доказываем, вот только результатов пока нет. Но мы оптимисты, мы верим, что рано или поздно это, на наш взгляд, ненужное и даже вредное ограничение прав эксперта-практика будет отменено.

Кстати, у экспертов-медиков совсем по-другому. Вот Володе Ершову завтра нужно будет уточнять свои данные по этому неопознанному трупу. Он и будет это делать сам в морге, хорошо зная, что к чему.

— Пошли, Паша, на воздух, — говорит Ерш, швыряя резиновые перчатки в свой чемоданчик.

Страшная это вещь — пьянство, когда с ним сталкиваешься вот так. Да и по-другому если сталкиваешься — тоже ничего хорошего. Нам-то отлично известна статистика по нашему ведомству: сколько из-за пьянства бывает грабежей, краж, бытовых убийств. А уж о хулиганстве и говорить не приходится…

Впрочем, что может измениться от того, что некий милицейский эксперт задумался над этим, стоя на крылечке райотдела под влажными мартовскими звездами? Это, как говорится, надо всем миром решать, миром…

Из дверей быстро выходит Кондаков, он опять ездил с нами.

— Давайте в машину, ребята, — говорит он. — Сейчас поедем.

— Домой, на заслуженный отдых?

— Как бы не так… — Кондаков постукивает носком ботинка по покрышке нашего «УАЗа». — В наши местные Черемушки. Проводник с собакой уже там.

— А что случилось?

— Разбой. Нападение на таксиста.

— Ясно-понятно. Таксист-то хоть как?

— Жив, здоров. Сам машину в отделение привел…

— Везет мне сегодня с этими машинами! Ведь опять на ней ни черта не найдешь!

— А ты ищи. Знаешь, как раньше в протоколах писалось: «В осмотре места происшествия также — заметь, также — принимал участие эксперт и служебная собака…»

— Плюс один трепач из угрозыска.

— Один — один, — говорит Кондаков. — Дебаты прекращаются за недостатком времени. До места отсюда километров тридцать. Городок у нас с вами, синьоры, немалый, ничего не скажешь…

19

Ночной город очень непохож на дневной, и для того, чтобы понять его, мало выглянуть из окна на темную улицу, а потом опять нырнуть в теплую кровать.

Надо вот так, как мы, торопясь, проехать его из конца в конец, проскакивая под красными светофорами, изредка встречая таких же бессонных и занятых своим делом людей: таксистов, почтовиков, врачей.

Город темноват и тих. Холодный свет заливает витрины, ложится пятнами на пустые тротуары. Улицы просматриваются далеко и уходят в темноту, редко посверкивающую теплым огоньком окна.

На подвернувшуюся патрульную машину пересаживаются подполковник и Ерш. Этот вызов к ним не относится. Ерш хочет мне что-то сказать, но, раздумав, лишь галантно снимает кепку.

Теплеет, теплеет. Под колеса нашего фургончика бежит влажная блестящая чернота.

— Давай, дядя Миша, шуруй! — Кондаков торопит пожилого водителя. Дядя Миша недовольно ворчит:

— Тебе бы на реактивном летать. У него со всех сторон воздух и боле ничего. А здесь асфальт, да плюс к тому мокрый. Здесь с этой твоей шуровкой в один момент навернуться можно!

— Р-р-разговорчики, — грозно говорит Кондаков. Дядя Миша косится на него и фыркает.

— Большой начальник, — говорит дядя Миша, но чуть прибавляет газу. Мы уже выскочили на Пригородное шоссе, такое же пустое, как и улицы. Но здесь попросторнее. Здесь можно и прибавить ходу, отчего не прибавить…

В машине опергруппы не бывает начальников. Конечно, по праву главный здесь — следователь, но он главный только на месте происшествия, да и то не очень… Мы практики, мы давно знаем друг друга, соображаем, что почем, и молчаливо соглашаемся, что лишняя звездочка на погонах еще немного значит. Следователи, между прочим, тоже разделяют это мнение.

И, слушая ворчливую перебранку старшины-водителя и майора Кондакова, я ощущаю ее другой, подспудный смысл: обоим хочется просто перекинуться словом на ночной дороге, послушать, улыбаясь в темноте, друг друга. Это нужно обоим. Тогда легче работать. С шутливым подкалыванием, с уютным молчанием, с чувством теплого локтя товарища рядом…

…Новое типовое здание отделения милиции. Модерновое, но неудобное. Многие мои знакомые жалуются — кабинеты маленькие, арестованных приходится водить на допрос мимо ожидающего в коридорах народа. А он, народ этот, пришел всего-навсего по поводу прописки или каких-нибудь домкомовских дел — зачем им это зрелище?..

Здание мне не нравится, хотя я в нем не работаю. Но здесь работают мои товарищи, люди в таких же мундирах, как я сам. Не нравится мне здание, и все тут. Хочется лучшего. Диалектика…

Это, конечно, я уже начинаю зарываться, высказывая недовольство. Новое, специально построенное здание ему, видите ли, не понравилось! Начисто забыл, что сам еще застал время, когда милиция была совсем на задворках…