Алгоритм любви - Безелянская

Горькие разочарования, безответная любовь, чужой холодный город. Все сошлось разом, и "в нем сердце к радости остыло". Поэт таял на глазах. Его съедала чахотка. Веневитинов, предчувствуя свой срок, жил как в лихорадке. Посещал службу, необычайно много писал. Эта "беспрестанная деятельность" как спасение от безысходности, от раздирающей душу тоски. Он и сам признается: "Тоска замучила меня".

Постоянны размышления о счастье: доступно ли оно человеку? обязательно ли оно для него? Не оставляют мысли о Волконской. В письмах к сестре, Софье Веневитиновой, вопрошает: "Что происходит на вечерах у княгини Волконской? Поют ли, танцуют ли? Мне хочется обо всем знать".

Весна 1827 года в Петербурге была солнечная, капельная.

... я вдоль Невы широкой

Скитаюсь мрачный, одинокий.

Состояние поэта, его здоровье вызывают тревогу у друзей. Часто "делался жар"; врач определил лихорадку, укладывал в постель.

Однажды на балу, разгоряченный, он вышел на свежий воздух. На другой день сильно занемог: воспалительная горячка. На шестой день болезни заключение врачебного консилиума повергла всех в ужас: "Больному жить осталось день-два". Ему был 21 год с небольшим.

В ночь на 15 марта (ст. ст.) у постели Веневитинова дежурил Федор Хомяков. Ему предстояло страшное - подготовить поэта к неотвратимому. Он надел на палец Веневитинова перстень, подаренный Волконской. Очнувшись, больной спросил: "Я женюсь?" Услышав ответ "нет", заплакал...

"Мы отпели его у Николы Мокрого и тело его отправили в Москву",напишет потом Кошелев. Была исполнена последняя воля умершего: быть похороненным в Симоновом монастыре.

Смерть Веневитинова поразила всех. Ходило множество слухов, даже о самоубийстве.

Однако правы, видимо, те, кто объяснял это нравственным надрывом, "сильной, нервической горячкой, которая унесла его юную жизнь, небогатую случаями, но богатую чувствованиями". Его сжег "огонь томительный, мятежный":

Нет! он и жжет, и мучит, и мертвит,

Волнуется изменчивым желаньем,

То стихнет вдруг, то бурно закипит.

И сердце вновь пробудится страданьем.

Но сердце устало. Вы помните: "В нем сердце к радости остыло".

Справедливо писал Герцен на его смерть: "Нужен был другой закал, чтобы вынести воздух этой мрачной эпохи..." Гражданское и личное. Вечная драма поэта на Руси.

Друзья Веневитинова создали своеобразный культ его памяти и собирались 40 лет. 15 марта 1867 года они собрались в последний раз:

Кружок друзей его стал тесен:

Одни вдали, других уж нет.

Но вечен мир высоких песен,

И с ними вечно жив поэт.

А что же княгиня Волконская?!

Она написала французское стихотворение на смерть поэта "Сложил художник свой резец". Опубликовано было оно спустя 60 лет. В саду своей римской виллы она поставила урну в память друга.

Дальнейшая судьба княгини Волконской была печальной. Состояние последних лет передают ее стихи:

Ты арфа страданья,

Ты арфа терпенья,

Ты арфа с душой!

Твой дух, твои струны

Поют хор мученья.

Напев их: аминь!

После смерти мужа княгиня дала "обет нищеты", ревностно занимается попечительством и благотворительностью. Блестящая салонная красавица порвала со светом, стала служить делу Бога, делу Добра. Римская беднота ее боготворила, ее прозвали "Беата", т. е. Блаженная.

Княгиня Зинаида Волконская скончалась 5 февраля 1862 года. По Риму ходил упорный слух, что она простудилась, отдав нищему свой теплый плащ. О ней говорили, как о святой.

Если вам случится быть в Риме, вы непременно захотите бросить монетку в фонтан Треви. Здесь же, на площади, в церкви св. Викентия и Анастасии в первом приделе с правой стороны покоится прах нашей замечательной соотечественницы. Автору этих строк посчастливилось быть в Риме, поклониться Зинаиде Волконской, поставить свечу в память о ней. Хочется верить, что исполнилось для нее некогда ею же написанное:

И Ангел скорбящих

Твой голос узнает.

И впустит тебя...

Но вернемся в Россию, в Москву 30-х годов XX века, по которой пронесся ураган, уничтоживший многие церкви и монастыри. 22 июля 1930 года к бывшему Симонову монастырю прибыла группа работников Наркомпроса. Среди других вскрыли и могилу Дмитрия Веневитинова. На безымянном пальце правой руки чернел перстень. Сбылось пророчество поэта:

Века промчатся, и быть может,

Что кто-нибудь мой прах встревожит

И в нем тебя отроет вновь...

Останки поэта захоронили на Новодевичьем кладбище. Перстень же хранится в фондах Литературного музея. А 18 мая 1994 года под Воронежем в селе Новоживотинном открылся музей Дмитрия Веневитинова. В усадьбе, принадлежавшей роду поэта. Небезынтересно будет узнать, что в имении Веневитиновых гувернанткой и домашней учительницей служила английская писательница, автор романа "Овод", Этель Лилиан Войнич. И кто знает, может быть, и ее вдохновили слова русского поэта:

Да! Смерть мила, когда цвет жизни

Приносишь в дань своей отчизне.

Яркой свечой сгорела жизнь самого поэта, как будто принесенного в жертву на алтарь вечности.

12. "Одинокая жрица"

(Евдокия Ростопчина)

Ее называли "московской Сафо". За необыкновенную красоту, за неиссякаемую женственность, за безыскусный стих, похожий, по мнению поэта Серебряного века Владислава Ходасевича, на "романс, таящий в себе особенное, ему одному свойственное очарование, которое столько же слагается из прекрасного, сколько из изысканно-безвкусного". Ее судьба драматична возможно, виной тому все та же женственность, которую она не уставала воспевать:

А я, я - женщина во всем значенье слова,

Всем женским склонностям покорна я вполне;

Я только женщина,- гордиться тем готова,

Я бал люблю!.. отдайте балы мне!

("Искушение")

Только женщина, душа которой жаждала праздника, душа которой хотела петь. И она выплескивает себя в стихах, по которым можно проследить всю ее жизнь. Она очень искренна в этом своеобразном дневнике, но...

Но только я люблю, чтоб лучших снов своих

Певица робкая вполне не выдавала,

Чтоб имя призрака ее невольных грез,

Чтоб повесть милую любви и сладких слез

Она, стыдливая, таила и скрывала...

(1840)

Так она советует в стихотворении "Как должны писать женщины". А когда ее обвиняют в излишней сентиментальности, говорят, что ее стихи слишком женские, она не отрекается от своего женского естества, она его воспевает:

Но женские стихи особенной усладой

Мне привлекательны; но каждый женский стих

Волнует сердце мне, и в море дум моих

Он отражается тоскою и отрадой.

Когда же хор критиков становится агрессивным, она отвечает "по-мужски":

Сонм братьев и друзей моих далеко.

Он опочил, окончив жизнь свою.

Немудрено, что жрицей одинокой

У алтаря пустого я стою.

Кто же она, эта одинокая жрица? Знакомьтесь - графиня Евдокия Петровна Ростопчина, замечательная русская поэтесса. Она родилась 23 декабря 1811 года (4 января 1812 года) в Москве, в особняке своего деда по матери Ивана Александровича Пашкова на Чистых прудах. Шести лет девочка потеряла мать, та умерла от туберкулеза. А отец, Петр Васильевич Сушков, редко бывал дома, в основном был занят работой. Девочка находилась на попечении деда, бабушки и многочисленных тетушек. Росла в любви, холе, богатстве. Ее воспитывали для света, а потому дали прекрасное домашнее образование. Додо - так звали ее дома - знала европейские языки, много читала, музицировала, рисовала. Барышни в то время вели дневники, это была возможность выразить себя, познать себя, приучиться анализировать. Чтение Шиллера, Байрона, Жуковского, Гёте развили в Додо мечтательность, захотелось высокого, пылкого чувства. Незаметно девочка начала писать стихи. До нас не дошли ее первые опыты. Известно, что писать она начала в 12 лет. Сохранилось ее стихотворение "К страдальцам", написанное в 1827 году и посвященное декабристам. Надо сказать, что впервые оно было опубликовано только... в советское время: 16-летняя девочка пишет:

Пусть вас гнетет, казнит отмщенье самовластья,

Пусть смеют вас винить тирановы рабы,

Но ваш тернистый путь, ваш крест - он стоит счастья,

Он выше всех даров изменчивой судьбы.

Дети всегда вырастают вдруг. Вот и прелестный ребенок превратился в прекрасную девушку. Зима 1828 года особенная в ее жизни. Кончилось детство, впереди новая жизнь. Взрослая (!) жизнь, полная тайн и соблазнов... Впереди первый бал! Вы, уважаемый читатель, помните, конечно, страницы "Войны и мира", посвященные первому балу Наташи Ростовой. Перечитайте их еще раз, и вам станет понятным состояние нашей героини. Она не могла сдерживать своего восторга, своей радости, звонкой, как весенняя капель:

Двенадцать бьет, двенадцать бьет!

О, балов час блестящий...

Успех был необыкновенный. Она закружилась в танце, в вихре приемов, маскарадов. Поклонники, выгодные партии, блестящие предложения. Это время было самое упоительное, самое волшебное.