Миссия доброй воли - Роман Караваев

– А как он сказал?

– Сказал, напротив.

– Значит, будем ждать напротив входа. Спросишь, здесь ли кучкуются твои художники. – Петрович передвинул рычаг маневра, и скорость шауха увеличилась. – Ты вот говорил мне, что нет у хапторов нормальных статуй и картин, нет опер и симфоний, и романов тоже нет... А почему? Где глобальная причина? Не мелкое и сиюминутное, а то, чего природа их в принципе лишила? Ты размышлял на эту тему?

– Конечно, – молвил Эрик.

– И что же?

– С воображением у них плоховато. Грубые существа, прямолинейные, без всяких фантазий.

– С воображением! – фыркнул Петрович. – Это, друг мой, не причина, а одно из следствий. Я полагаю, дело в ином. Есть у меня одна гипотеза... хочешь, могу поделиться.

– Я весь внимание. – Эрик поерзал на широченном сиденье. – Твои гипотезы, Иван Петрович, что зерна среди плевел... Даже не зерна, бриллианты!

Инженер ухмыльнулся:

– Ай, дипломат! Ай, льстец! Ну, слушай: в начале начал сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, как тьма над бездною, и лишь Дух Божий носился над водами. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог, что он хорош, и отделил свет от тьмы... Это откуда?

– Из Библии. Первые строки Ветхого Завета.

– Слушай дальше: о люди! Поклоняйтесь вашему Господу, который сотворил вас и тех, кто был до вас, который землю сделал для вас ковром, а небо – зданием, и низвел с неба воду, и вывел ею плоды пропитанием для вас... Узнаешь?

– Коран... да, несомненно Коран!

– Коран, Библия, великие книги древней Земли... – произнес задумчиво Абалаков. – Послушай еще, Эрик. – Его голос внезапно стал тихим и напевным: – Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, наделивший сердце мое способностью отличать день от ночи... Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, дарующий зрение слепым... Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, освобождающий узников от оков... Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, распрямляющий согбенных... Знаком ли тебе этот текст?

Эрик почесал в затылке:

– Какая-то молитва. Думаю, христианская.

– Иудейская. С этого у нас начиналось... Можно и другое вспомнить – Индию, Грецию, Китай, Египет и Шумер... Всюду начиналось с веры и богов! Музыка, песнопения, книги, живопись, скульптура... Все от этого корня, юноша!

Рука Эрика вновь потянулась к затылку:

– Ты хочешь сказать, что хапторы лишены религиозного чувства?

– Именно так. Ты вот сказал – воображение... Это отчасти правильно, ибо воображение порождает веру. Вера же в свой черед – мощнейший стимул для развития фантазии. Надо придумать богов и массу связанных с ними событий, героические легенды и прочую мифологию, создать обряды с пением и танцами, построить храмы, изваять статуи... Если здесь пусто, то и культуры нет. Разумеется, в нашем понимании.

Некоторое время Эрик размышлял, глядя на убегающие назад деревья. Затем произнес:

– Так что ты предлагаешь? Внедрить у хапторов религию?

– Боюсь, поздновато, – отозвался Абалаков. – Если только не найдется у них предпосылок для веры в чудеса, чего-то тайного, скрытого, что можно направить в религиозное русло... Ты поищи, поищи. Они ребята прагматичные, но вдруг...

Машина свернула на широкое шоссе, ведущее в город, и инженер замолчал. Движение здесь было не очень интенсивным – попадались огромные фуры на гигантских колесах, груженные продовольствием, тягачи с широкими гравиплатформами, на которых громоздились какие-то конструкции, большие закрытые экипажи и шаухи поменьше, вроде того, в котором ехали земляне. Через равные промежутки, примерно метров восемьсот, над дорогой висели конусы, ощетинившиеся антеннами, – очевидно, шоссе и прилегающая местность находились под неусыпным наблюдением. На пульте шауха хрипло взвыл навигатор, предлагая свои услуги, но Абалаков, коснувшись клавиши отключения, буркнул: «Шшех гаракха шагирга! Сами справимся!»

Эрик хихикнул. Петрович тоже осваивал язык и начал с ругательств. Сказанное им примерно означало: «Заткнись, тварь облезлая!»

Они въехали в город, и по обеим сторонам дороги потянулись жилые здания столичной окраины, похожие, как близнецы, – одинакового грязно-серого цвета, однотипной архитектуры и сходных размеров. Если не считать десятка центральных магистралей, улиц в земном понимании здесь не имелось, их заменяли проезды шириной от четырех до шести метров, разделяющие дома. Проезды чередовались с унылыми, похожими друг на друга перекрестками, от которых уходили вверх пандусы – они вели к подвесным хайвеям на массивных столбах, бросавшим густые тени на расположенные под ними дома.

Скучный вид! Правда, городской центр, где Эрик побывал уже не раз, выглядел повеселее – его оживляли строения до трех-пяти этажей и редкие памятники почившим героям. Перед зданием Куршутбаима, местной охранки, даже раскинулась обширная площадь, украшенная парой барельефов. Они представляли шеренги идущих в атаку бойцов в глухих шлемах и шипастых латах; видно, изваять саму битву и лица хапторов скульптор не решился – по причине скудного таланта, как думалось Эрику. На барельефе слева шагал отряд Кшу, а справа – Ппуш, так как площадь и прилегающая территория являлись местом древнего побоища между этими кланами. Произошло оно в те годы, когда на Земле еще бродили мамонты.

Через полчаса они вкатили в центральные секторы. Проезды стали пошире, строения – повыше; здесь встречались торговые заведения с фасадами, на которых сияли голограммы с изображением мясных туш, флаконов кхашаша чудовищной величины и каких-то бытовых изделий. Навигатор снова взвыл, требуя, чтобы сбросили скорость. На этот раз Петрович подчинился.

Проехали площадь с мемориалом, над которым возвышалось бесконечно длинное здание Куршутбаима с редкими, разбросанными тут и там окнами, прикрытыми мерцающим экраном силовой защиты. С другой стороны площади, вытянутой с севера на юг, зазывно переливались голограммы на стенах Хакель’до, столичного центра развлечений. Здесь были кабаки для благородных тэдов, куда Эрик раз-другой заглядывал, а за проходами, в глубине – кхаши для простонародья с плохо очищенным пойлом, куда, во избежание драк, подмешивали апама’шака. Это снадобье снижало нервную активность хапторов, но о его действии на людей, даже защищенных имплантами, оставалось лишь гадать. Пробовать в Гешехте не советовали.

– Нам, кажется, сюда, – промолвил Абалаков, сворачивая с магистрали в довольно широкий проезд, затем в другой, третий и четвертый. Наконец шаух очутился перед массивной каменной платформой в рост человека. Над нею поднималась глухая стена двадцатиметровой высоты, и Эрик не сразу понял, что это и есть Пха’гебаим – мрачное квадратное здание, похожее на увеличенную раз в десять резиденцию земной миссии. Они объехали вокруг этой цитадели учености и знаний, разглядывая неприветливые стены, сложенные из темных базальтовых блоков. Пха’гебаим был окружен проулками, один из которых мог сойти за площадь; здесь, за каменным барьерчиком, находился подземный вход, а слева и справа от него – пара огромных изваяний, то ли древних воинов в латах, то ли космических бойцов в скафандрах. Кого именно изображали эти монументы, зависело от фантазии зрителей.

Петрович вышел из машины, осмотрел статуи, крякнул и покрутил пальцем у виска.

– Изваяно либо спьяну, либо по лености, – буркнул он, поворачиваясь спиной к произведениям искусства. – А вот и кабаки, целых три, и все, считай, напротив входа в этот Гробаим. Который же наш? Спросить бы надо или по названиям разобраться.

Но спрашивать было не у кого – вокруг здания царило полное безлюдье. Если, конечно, не считать хаптора в пестрых лохмотьях, который храпел под стеной кабака.

Эрик пересек площадь и осмотрел вывески заведений. Одно называлось «Дарге шеге» – «Обмочи рога», два других – «Хакель шинге» и «Чаржа кхош», что означало «Спуску не дам». Оборванец валялся под стеной «Хакеля», но говорить с ним не стоило – он спал глубоким сном, сопел, булькал и пускал пузыри из раззявленной пасти.

– Ну, что-то прояснилось? – спросил Петрович. – Что тут написано? – Он ткнул в корявые значки на деревянном столбе у входа в «Дарге шеге».

– «Обмочи рога», – перевел Эрик. – А еще тут у нас «Спуску не дам» и «Хакель шинге», то есть «Хакель обломаю».

– Странная у них коммерция! – скривился Абалаков. – Ну, рога обмочить – это понятно... А прочее – реклама мордобоя, а не питейного заведения.

– Это по нашим понятиям, – заметил Эрик. – Здесь другой модус вивенди. Возможно, чем больше разбитых морд, тем выше престиж кабака. – Он оглядел столбики с надписями, глухие стены, темные проемы входов и решительно произнес: – В «Хакель» пойдем. То, что нам нужно.

– Есть какие-то признаки? – полюбопытствовал Петрович.

– Есть. Видишь, у входа страдалец храпит? Выкинули на улицу, он прилег под стеной и отключился... Стереотип поведения, очень характерный для богемы. Особенно для художников.