Пять Колодезей - Борис Азбукин

— Ой, как тут страшно, совсем как в склепе, — тихо сказала Любаша, хватаясь за Степину руку.

Мальчикам самим было жутко. Но, видя, как тетя Маша уверенно шагает, будто гонит быков у себя по деревне, они храбрились.

— Не пугайся, Любаша. Это только первый раз страшно. Потом привыкнешь, — покровительственным тоном сказал Степа.

— Глянь! Она и впрямь сейчас разрюмится, — презрительно заметил Пашка и постарался прошмыгнуть вперед, чтобы идти рядом с тетей Машей.

— Не задавайся, пожалуйста! Сам небось тоже боишься, все за тетину юбку держишься, — уколола его Любаша.

— Это я-то? Как раз угадала! Да я хоть сейчас один под дно моря полезу, — хорохорился Пашка.

Тетя Маша обернулась и весело блеснула глазами:

— А мы и так уж давно под морем. Метров сорок глубины будет.

Любаша ахнула. Степа в душе ужаснулся и с опаской поглядел на потолок. Вдруг вода прорвется через каменное дно и хлынет сюда? Не выскочишь!

— Что, небось сердечки трепыхаются? — Тетя Маша усмехнулась.

— Мы не из трусливых, — с деланной беспечностью ответил Пашка и опасливо покосился на темный боковой штрек.

Степа и Любаша промолчали.

— Ну ничего, ничего, пообвыкнете. Теперь уж колодец скоро, — успокаивала тетя Маша, как видно, очень сомневаясь в Пашкиной храбрости.

Однако добрались не так-то скоро. Степа насчитал еще несколько поворотов то вправо, то влево, прежде чем волы остановились.

— Пойдемте, я вам покажу. — И тетя Маша, держа в руке лампу, свернула в узкий боковой проход.

За ней с канистрами, веревкой и узелком шли Пашка и Любаша. Степа с горящей свечой в руках замыкал шествие. Проход расширился и вывел в небольшую узкую комнатку с низким потолком.

— Вот вам и водица. Тут и посудинки есть, чем наливать.

Тетя Маша посторонилась, и все увидели в углу темную квадратную дыру, в которой вода была почти вровень с полом. Рядом лежали две солдатские каски. Степа передал Любаше свечу, а сам взял одну из касок и зачерпнул воды. Сделав глоток, он зажмурился и, точно от боли, скорчил гримасу:

— Ух, какая! Даже зубы зашлись.

— Зато чистая, сладкая, — засмеялась тетя Маша.

Вода действительно была такая прозрачная, что Степа при свете лампы видел на дне каски каждую ржавчинку и царапинку.

Все по очереди прикладывались к каске и пробовали воду.

— Ну вот и наливайте. А я пойду, — сказала тетя Маша.

— А как же мы вас найдем? — забеспокоилась Любаша.

— Мы туточки, рядом, шагов полсотни, не больше. А может, обождать вас? А?

— Ничего, не пропадем, — ответил Степа и, зачерпнув каской воду, начал лить ее в узкое горло канистры.

Пашка тоже принялся за дело.

Ребятам не хотелось, чтобы тетя Маша оставляла их одних, но никто не желал признаваться в том, что страшно.

— Ну, как кончите, гукните! Я вас встречу.

Тетя Маша ушла и унесла с собой лампу. В штреке сразу стало темней. Казалось, черный, сырой мрак сдвинулся с места и наступал со всех сторон, как бы стараясь задушить колеблющееся пламя свечи.

Мальчики, как и Любаша, чутко прислушивались к замиравшему стуку колес. Его уже почти не слышно. Еще раздался какой-то слабый звук, но и он угас.

Тишина. Они остались одни. Одни глубоко под дном моря. Им все время мерещилось, что каменные своды вот-вот обрушатся, и они, как букашки, будут раздавлены или заживо замурованы в этой тесной каморке, под толщей камня и воды.

Пашка первый не выдержал этой жуткой тишины.

— Мы часа два так провозимся, — сказал он неестественно громко.

Отложив в сторону каску, он накренил бидон и опустил его в воду. Но бидон уперся в дно, не погрузившись даже наполовину. Пашка плюнул и опять взялся за каску.

— Вот бы сюда с бочками ездить по воду, — подала голос Любаша.

— С бочками… А воды сколько тут, не видишь? — с напускной суровостью возразил Пашка. — Да если и была бы тут вода, то все равно сюда не заедешь! А таскать отсюда по четверть ведра — и бочки за день не нальешь.

— Воды и правда стало меньше. На целую ладонь уже обмельчал. — Степа указал на темную полоску на стенке колодца.

Разговор отвлек от мрачных мыслей, и у всех как-то сразу полегчало на душе. Даже темнота будто раздвинулась, отступила дальше от свечи.

Теперь мальчики и Любаша разговаривали громко и спорили по всякому поводу, чтобы только не молчать и не слышать давящей тишины.

Те десять минут, которые потребовались, чтобы налить бидоны, показались им вечностью. И когда они выбрались наконец в галерею и услышали доносившийся откуда-то визг пилы, то почувствовали себя так, словно вышли на знакомую дорогу.

— Это дядька Ефим пилит, — обрадовался Пашка. — Идем к нему.

Все облегченно вздохнули.

Бидоны и веревку оставили в галерее возле штрека, решив захватить их на обратном пути. Только Любаша взяла узелок с едой.

Пашка прислушался и, прикрывая рукой свечу, пошел на визг пилы. Степа и Любаша, держась за руки, последовали за ним. Степа считал шаги. Но он не досчитал и до ста, как на повороте показался свет.

Заколдованный клад

В обратный путь собрались не скоро. У тети Маши не хватило кирпичей на полный возок. Ждали, когда дядя Ефим нарежет. Степа, немного привыкнув, не прочь был теперь потолкаться в штреке. Все здесь так необычно, ново, интересно.

Похож штрек на просторную комнату, выпиленную в сплошной скале. На желтых стенах, от потолка до пола, словно края обоев, тянутся ровные, тонкие полосы — следы вырезанных брусьев. От них дядя Ефим отрезал пилой кирпичи, которые напоминали большие желтые губки. Из такого вот камня, Степа слышал, построены все крымские города, селения и санатории. Какая же уйма кирпичей потребовалась для этого!

В одном углу штрека было самое интересное — целый набор камнерезных пил. Как удержаться и не потрогать их? Среди них были и маленькие, вроде садовых ножовок, и большие, и очень узкие и длинные. Все они имели треугольную форму с одним острым, вытянутым вперед углом.

Вдоволь налюбовавшись ими, Степа пристроился около дяди Ефима и стал слушать, как он отчитывает Пашку.

— Ты это брось! Зря говоришь, что колодец плохой. — Дядя Ефим остановил пилу и строго посмотрел на Пашку. Степа заметил, что глаза у него, как и у Пашки, серые в золотистых крапинках. — Этому колодцу поклоняться надо, а ты нос воротишь — «мелок, воды мало».

У дяди Ефима строгое, сухое, в резких морщинах лицо, нос с горбинкой, мохнатые, побелевшие от каменной пыли брови и между ними две глубокие прямые складки. По нездоровой желтизне лица, по внешней суровости можно было догадаться, что жизнь его была нелегкой.

— Что эта вода — святая, что ей надо поклоняться? — с деланной развязностью возразил Пашка.

— Да вроде святой… — Дядя Ефим помолчал, как бы что-то вспоминая. — Когда тут фронт стоял, в этих штольнях целая дивизия размещалась: и штабы, и госпитали, и склады. А сколько народу из окрестных деревень от бомбежек скрывалось! Если бы не этот колодец и еще два родничка — пропадать бы людям. Эта водица и десантников, и партизан, и других наших людей не раз выручала.

Дядя Ефим опять взялся за пилу, и острые зубья со скрипом начали грызть пористый камень: жик-вжик, жик-вжик, жик-вжик. Пила легко и быстро въедалась в камень. Дядя Ефим работал не спеша, уставившись глазом в желобок под пилой и словно о чем-то раздумывая. Порой казалось, что он не столько занят делом, сколько своими мыслями.

— Дядя, а где же те два родничка? — спросил Степа. — Может, в них воды больше, чем в колодце?

— Больше-то больше. Но достать ее нелегко. Один — тут, неподалеку, — обвалом засыпало. Другой колодец — под берегом, в нижнем ярусе штолен. Его сразу и не найдешь, заплутаться можно. Сначала надо в сквозной зал попасть, из него в третью штольню справа, а потом пройти еще немного до спуска.

Степа старался запомнить дорогу. Он решил про себя спуститься в нижние штольни и во что бы то ни стало разыскать колодец.

Дядя Ефим отрезал новый кирпич и продолжал разговор:

— Здесь, в шахте, людям было еще ничего. А вот тем, что наверху, в блиндажах и в окопах сидели, тем туго приходилось. Из озера водичку хлебали.

— Так в нем же вода соленая! — удивился Пашка.

— А это смотря когда. Сейчас, летом, она вся соленая, а весной и осенью ладони на две сверху сладкая.

— А почему сверху? — еще больше удивился Пашка.

— А я знаю почему, — вступила в разговор Любаша. — Соленая — она тяжелее и потому внизу лежит, а сверху плавает сладкая. Верно, дядя?

— Верно, Любаша! — Камнерез одобрительно посмотрел на девочку и улыбнулся. Лицо его теперь показалось Степе совсем не строгим. — Приползет, бывало, солдат к озеру и давай сладкую водицу сверху снимать в котелок, как сливки.