Пластун - Владимир Лиховид

Площадка перед ущельем опустела. Капитаны венецианских кораблей молча шли к дороге, придерживая у лица большие платки – так пытаясь уберечься от тошнотворного запаха свежей крови, наполнявшего воздух. Турок и арабы, тихо переговариваясь, направились к лошадям. Стражники, галдя, чистили оружие и вытирали кровавые пятна на одежде.

Иван помог молчаливой Гульнаре-ханум подняться в седло Тугая и взял его под уздцы. У узкого поворота дороги юноша поднял голову вверх. Угрюмая Ак-хая всё так же недвижимо уходила в небо, окружённая пеленой серо-грязных облаков. Далеко над её вершиной кружили стервятники…

Иван вздохнул и повёл мула вниз по горной дороге.

Глава 11

С усилием, волоча тяжёлую корзину, Иван тащился за хозяйкой. С утра они обошли все главные базары Кафы и ноги у парня гудели от усталости. Гульнара-ханум отводила душу – судья снова уехал по делам в Бахчисарай и теперь вдоволь можно было налазиться по рынкам и накупить кучу всяких безделушек. Юноша хмурый поглядывал на старые глинобитные дувалы по сторонам улицы. После смерти Матвея прошла уже неделя, но боль утраты по-прежнему остро терзала сердце хлопца. Он всей душой ненавидел судью, этот грязный татарский город и вообще, всю эту проклятую басурманскую землю!

Случая увидеться с казаками тоже не представлялось и щербатый Василь не объявлялся. Как там с этим таинственным делом казацким? Ничего не известно…

Задумавшись, Иван не заметил, как добрались они до дома. Гульнара-ханум, ставшая, несколько благосклоннее к юноше, приказала отнести покупки в женскую половину. Иван вошёл в комнату хозяйки с замиранием сердца. Вмиг возникло перед глазами всё, недавно происшедшее – падающее на ковёр красивое жемчужное ожерелье, обнажённая грудь жены судьи, нежная сладость её тела… гоня от себя столь «грешные» мысли, Иван аккуратно поставил корзину перед низеньким полированным столиком и отошёл к дверям. На устало присевшую хозяйку он старался не смотреть, но сердце уже тяжело гнало кровь по венам…

Служанка бросилась вынимать покупки и разлаживать их на столике. Гульнара, лениво обмахиваясь веером, полулежала на мягких атласных подушках. Когда корзина опустела, она жестом отослала калмычку прочь и поманила парня пальцем:

– Подойди, Ива-анн. Это тебе, держи! Только прошу, если муж вдруг спросит, скажешь, что Ахмед-ага подарил. Понял?

Иван с трепетом взял в руки кривой индийский кинжал в лакированных, отделанных перламутром ножнах. Внимательно осмотрел его и обнажил лезвие. Серо-синяя сталь холодно полыхнула в комнате. Ветвистые, переплетающиеся узоры прекрасного булата змеились по острому, как бритва, клинку. Забыв обо всём на свете, Иван жадно разглядывал это великолепное оружие. Попробовал пальцем заточку лезвия, проверил, насколько удобно лежит в ладони резная из слоновой кости, рукоятка.

– Ну, ты доволен? – турчанка пристально смотрела на ношу своими большими чёрными глазами. – Ты ведь мужчина уже, Ива-анн. Будет теперь, чем меня защищать! Верно?

Иван низко поклонился, бормоча слова благодарности. Он был поражён подарком хозяйки. Кинжал стоил очень дорого – Гульнара-ханум отдала за него персидскому купцу полторы сотни золотых дирхемом. Большие деньги даже для жены кади! Иван полагал, что кинжал был куплен для самого Али-Мустафы или в подношение одному из ханских чиновников в Бахчисарае. А оказалось – вон оно что…

В своей коморке юноша ещё долго разглядывал своё чудесное оружие. И всё пытался понять, чего хозяйка расщедрилась на столь дорогой подарок? Могла ведь накупить вместо него себе кучу золотых украшений, например. Наверное, так захотела расплатиться за тот случай на горе Ак-хая. Ивану иногда казалось, что увлечённая видом кровавой бойни невольников, жена судьи даже не заметила, что была сама на волосок от гибели. Как и не заметила его объятий…

Вдохнув, Иван запихал кинжал за пазуху. Да. Вот теперь он хоть и раб, но уже почти человек, мужчина! Он имеет оружие, своё оружие! Молодец Гульнара-ханум!

По старым обычаям мужчина, носящий оружие, считался полноценным человеком – «мужем». Уменьшительная приставка «ик», как раз и означала низшее, подчинённое, зависимое положение человека. «Мужикам», как и рабам, оружие носить не полагалось. Они должны были работать и обслуживать «мужей». Казаки, как правило, в большинстве своём, выходцы из крестьянских, «мужицких» слоёв, потому и ценили истово своё положение «мужей» – людей свободных! И жизнь готовы были отдать за право держать саблю…

Но надо было браться за писанину. Уезжая, судья надавал Ивану кучу работы. Письменный стол загромождали свитки, черновые рукописи и до возвращения Али-Мустафы нужно было всё привести в порядок. Иван взял перо, сделал несколько строчек и раздражённо отшвырнул его в сторону. Кинжал давил под рёбра, беспокоил и не давал сосредоточиться.

И не терпелось проверить его на деле! Осторожно ступая по спящему в полуденный час думу, Иван вышел во двор. Удушающий зной стоял снаружи, никого не было видно. Осмотревшись, Иван подошёл шагов на пять к чинаре и вытащил кинжал. Полюбовался минутку на сверкающее лезвие и взял его пальцами за остриё. Ещё раз огляделся и коротким замахом метнул кинжал в чинару. С хрустом, кривой клинок глубоко вонзился в дерево. Обрадованный, юноша бегом кинулся к чинаре. Изящная костяная рукоять кинжала ещё мелко дрожала в воздухе.

Метание ножей было любимым занятием Ивана с детства. В лет шесть показал ему это отец – сам большой мастер по сему делу. И с тех пор для матери хлопца всегда была проблема с кухонной утварью. Все ножи в хате были с разбитыми, расщеплёнными рукоятками и обломанными кончиками. Мать ругалась и драла постоянно сына за уши, требуя прекратить «дьявольское» занятие, но всё без толку. Как только выдавалась свободная минутка, Иван хватал ножи и метал их во всё, что попадётся под руку. Дед Данила, заменивший хлопцу сгинувшего отца, одобрял увлечение внука и постоянно точил и ремонтировал все ножи в доме.

И здесь, выпросив у Омара старый кухонный нож, Иван наточил его и при случае, украдкой, упражнялся, кидая в чинару. Бедное дерево с одной стороны уже всё было истыкано и изрезано безжалостным железным клювом.

Но кинжал! Разве мог с ним сравниться какой-то грубый тесак, предназначенный для разделки баранины? Кинжал отлично лежал в ладони и, как молния, вонзился в дерево. Покидав его ещё несколько раз, Иван довольный и счастливый, вернулся в свою комнатку. Отведя душу, юноша смог, наконец, взяться и за работу.

Сгорбившись за столом, Иван переписывал тексты до полуночи. Чёрная южная ночь уже царила над городом, крупные звёзды заговорчески перемигивались друг с другом. Узкий и кривой, как турецкий ятаган, лунный серп ярко блистал на небе. А Иван, при тусклом свете масляной лампы всё писал и писал тексты. Наконец, потирая слезящиеся глаза, он устало откинулся на подушки. Спина ныла, глаза слипались, но Иван был собой доволен – основная работа сделана и сделана хорошо. На завтра осталось, в общем, ерунда. Будет больше времени налюбоваться кинжалом, отдохнуть…

Прислушиваясь к звонкой трескотне цикад за окном, Иван, зевая, стал готовиться ко сну. Снял халат, разложил подушки, и тут, тихонько постучали в дверь. Маленькая калмычка вынырнула из темени коридора.

– Тебе чего? – юноша недоумённо уставился на служанку.

– Ханум зовёт, тихо! – рабыня приложила пальчик к губам.

С Ивана мигом слетел сон. Хозяйка зовёт в такое время, в полночь?! Растерявшись, он попытался, было выведать у калмычки, что случилось, но та покачала головой и исчезла. Осторожно, стараясь не издать ни единого звука, Иван прокрался на женскую половину дома.

Глава 12

Витые серебряные светильники, слабо мерцая, едва освещали комнату хозяйки. Гульнара, в одних лёгких шароварах и накидке, чуть прикрывавшей грудь, лежала на подушках, задумчиво перебирая жемчужинки на ожерелье. Её голый живот светлым пятном выделялся в полумраке комнаты…

Иван молча поклонился и застыл у входа.

– Проходи, садись рядом… – проворкала турчанка, метнув на юношу быстрый взгляд.

Иван примостился возле неё. Тишина стояла в комнате, только потрескивали фитили в лампах и пели цикады за стеной. Пьянящий аромат духов исходил от женщины, кружа голову…

– Я нравлюсь тебе, Ива-анн?

Поражённый вопросом парень, сначала опешил. Потом тихо ответил:

– Вы же знаете, что нравитесь, ханум. Вы прекрасны, как пери, вас нельзя не любить.

Лёгкая улыбка тронула губы Гульнары-ханум. Помолчав, она полуобернулась спиной к юноше:

– Сними монисто, Ива-анн. Полагаю, на сей раз справишься…

Вспотевший, с гулко бухающим сердцем, парень всё же быстро расстегнул застёжку. Аккуратно сняв ожерелье с шеи хозяйки, положил его на стоявший рядом столик.