Летопись - В Нарижные

Утром все проснулись от топота: это скакал по джунглям бешеный бельгийский слон, как на бегу объяснил Фориджу проводник. Слон оказался отдохнувший за ночь и резвый. Бежал он легко и непринужденно, бесясь на ходу, как умел, а умел он многое: не одно поколение упорных бельгийских дрессировщиков на протяжении всей его долгой слоновьей жизни занималось его воспитанием, от чего, собственно, бедняга в конце концов и взбесился.

Итак, впереди, болтая на ломаном английском и показывая на хо-ду местные достопримечательности, во весь дух мчался проводник. За ним гуськом бежали Форидж, Фоше, капитан Портес, пара откуда-то приблудившихся обезьян-макак и все остальные. Последним бежал слон. Бежали долго. Джунгли были колючие и непроходимые, и к вечеру слон начал уставать. Он тоскливо поглядел вслед удаляющимся людям, горестно затрубил, шумно развернулся и побежал обратно. Втянувшись в темп, бегуны некоторое время не замечали его отсутствия и продолжали увлеченно бежать, но скоро чаща поредела, и тут показался полуразрушенный остов древнего строения.

- Это и есть храм? - отдышавшись, спросил проводника Форидж. Он мысленно прикинул размеры подвалов и остался доволен.

- Да, сагиб, - согласился тот. - Он самый и есть. Святое место!..

К святому месту вела тропа, по которой вприпрыжку сновали большие черные пауки, а само святилище было опутано густой сетью лиан. Откуда-то из пристройки - на вид еще более древней, чем сам храм - вышел старикашка в оранжевом хитоне с мелко трясущейся от старости верхней челюстью. Прикрыв ладонью от солнца слезящиеся глаза, он кротко смотрел на приближавшихся к нему золотоискателей.

- Где золото, старый банан?! - мешая суахили и хинди, кричал Форидж, подталкивая старика ко входу в подвал. - Капитан, организуйте вынос, а вы, Фоше, займитесь учетом.

Перепуганный смотритель упирался и идти в подвал решительно отказывался. Форидж рвался к сокровищам, но старик этого явно не понимал. Он что-то лепетал, размахивал руками и даже умер, но Фориджа переубедить не смог.

Запалив факелы, кладоискатели спустились в подземелье. На свет сразу же сбежалась уйма черных пауков. Брызгая ядом, они шипели, таращили многочисленные фасеточные глаза и активно кусались. Это первым открыл капитан, который упал, сраженный ядом. Черные мохнатые волны жадно сомкнулись над ним, а когда через минуту они разомкнулись, взорам потрясенных людей предстал свежий, выскобленный жвалами скелет. Кроме него в подвале было еще несколько скелетов более раннего происхождения. Золотом и не пахло, если не считать золотого клыка во рту у капитанского черепа. Форидж на ходу выхватил зуб и бросился наружу во главе всей команды.

У выхода их поджидал бешеный бельгийский слон, которого Форидж тут же застрелил из кольта. Упавшая туша наглухо закрыла выход. Сзади наступали пауки. Форидж попытался отстреливаться, но у него кончились патроны. Он швырнул бесполезный пистолет, отпихнул слона и выскочил, по дороге попав ногой в змеиное гнездо. За ним выскочили и остальные, исключая Мирко Толича, который выяснял отношения с разъяренными кобрами.

Ну что ж, оставим Мирко объясняться со змеями, а сами снова заглянем в Сан-Диего. Каботажная кампания процветала на освобожденной от конкурентов благодатной гуановой почве. Банковский счет Ван-Ю-Ли и Курочкина настолько возрос, что банк, где он находился, лопнул. Курочкин и Ли прибрали банк к рукам, а воробью на радостях купили самоучитель игры на гавайской гитаре. Денег было некуда девать, и они их никуда не девали. Иван Христофорович теперь покупал к завтраку целых три банана, а Ван-Ю-Ли завел себе лакированные палочки для риса, который уже не размачивали, а варили. В пустовавших прежде комнатах появилась первая робкая мебель. Теперь гуановозы арендовали и пустовавший первый этаж, где они складывали деньги, не умещавшиеся в их банке. Вывеску бывшей пароходной компании Фориджа мстительный китаец самолично прибил в отхожем месте, и каждый раз заходя туда по делам, метко плевал в заглавную букву F.

В связи с улучшением жилищных условий у Курочкина появилась отдельная комната, в которую он переволок свой старый фанерный чемодан - верный его спутник от Севастополя до Сан-Диего. У него появилась привычка в долгие вечерние часы перебирать содержимое чемодана, воскрешая в памяти блестящие балы, дуэли, упоительные гусарские пьянки и многочисленных женщин, попадавшихся на его долгом жизненном пути. Были в этом чемодане и чисто фамильные реликвии: кольцо с фальшивым бриллиантом изумительно чистой воды, серебряная вилочка из кофейного сервиза бабушки, неизвестно кому принадлежавший орден Андрея Первозванного, запасной нательный крест, револьвер, пачка презервативов, библия и предметы культа, удостоверение личности штабс-капитана Его Императорского Величества первого пехотного полка Хрякова Константина Ильича с дагерротипом Курочкина, бильярдный кий, колода карт с шестью тузами и еще много старой, никому не нужной чепухи.

При каждом новом переборе Курочкин обязательно находил в необъятном чреве чемодана что-то новое, чему он всегда искренне удивлялся; при этом каждая новая безделушка приводила его в благоговейный восторг, оканчивающийся острым приступом ностальгической ипохондрии. Перед его мысленным взором проплывали тогда решетка Летнего сада, бронзовые купидоны, подобострастное лицо околоточного и непередаваемый вихрь из обрывков сладко-розовых воспоминаний.

Однажды ностальгия дошла до такой степени, что Курочкин взвыл и так глубоко копнул в чемодане, как до этого он еще никогда не делал. В результате этого самокопания - ибо чемодан давно следовало уже считать частью его самого - на свет была извлечена слежавшаяся тетрадь с двумя целующимися голубками на переплете выцвевшей козловой кожи. На титуле можно было разобрать полустертое золотое тиснение:

КОРВЕТЪ "ШПЕЦРУТЕНЪ"

вахтенный журналъ

- Стоп, стоп, стоп! - не выдерживает, наконец, любознательный читатель. - Стоп, граждане авторы! Что-то у вас, как говорится, прицел сбился! Где динамизм повествования? Где экспрессия? Где легкость и игривость сюжета? Где поучительные диалоги, где блистательные подвиги; где, наконец, любовь?!

Молчат авторы. Действительно, нет динамизма. Исчезла легкость. Полностью отсутствует любовь. Что ж, любознательный читатель, ты во всем прав! И ничего нам не остается, как, щелкнув каблуками, хором отвечать:

- Виноваты! Исправимся! Больше не повторится!

И, в качестве первой меры перевоспитания и оживления действия, авторы предполагают, к примеру, подсунуть в чемодан Курочкина (пардон, пардон, К. И. Хрякова !) что-либо такое, эдакое! Впрочем, вот:

В руках князя внезапно оказалась старая бутылка казенной водки с орластой русской этикеткой. Стерев рукавом легкую пыль веков (Прости, любознательный читатель! Увлеклись! Всего лишь десятилетий!), Хряков-Курочкин ловким движением, всплывшим откуда-то из недр памяти, удалил пробку и поднес горлышко к губам!

Закусив лучшим бананом Ван-Ю-Ли, заметно развеселившийся князь, казалось, сбросил груз лет, расправил плечи и громко пукнул. Насвистывая песенку "желтая луна" (нещадно перевирая мотив), Курочкин, снова превратившийся в Хрякова, твердым гвардейским шагом направился гулять. Путь его волею судьбы пролег через недавно разбитый возле дома китайский садик, где Ван-Ю-Ли на досуге предавался боевым шаолиньским искусствам. Со свистом рассекая воздух стальными ладонями, китаец выполнял сложнейшие акробатические прыжки, круша специально вкопанные для этого столбы из железного дерева.

Хряков наблюдал за ним, издавая время от времени одобрительные возгласы:

- Давай, тезка! А ну, еще разок! Левой работай! - при этом не забывая наяривать очередной ван-ю-лийский банан.

Ван-Ю-Ли был сосредоточен и творил чудеса. Вихрем подлетев к последнему, самому толстому бревну, он отчаянно взвизгнул, размахнулся и шлепнулся носом в пыль, поскользнувшись на небрежно брошенной Хряковым банановой кожуре.

Хряков снисходительно похлопал его по заднице:

- Ничего, ходя! Потренируешься еще годика два - я думаю, все у тебя будет нормально, - тут Хряков отхлебнул из бутылки очередную порцию. - А ну, дай-ка я! - Неуловимым движением бывший штабс-капитан скользнул к бревну и с размаху врезал по нему кулаком. Раздался треск, и громадный ствол расщепился по всей длине. Князь, морщась и потирая расшибленные в кровь костяшки пальцев, скомандовал:

- Вольно! Строевые занятия закончить! - затем икнул и снова приложился к бутыли. - Вот так-то! А теперь, Ю-ли - не юли, к цыганам! Шампанского! Я у! угощаю!

Широкая русская натура Хрякова разворачивалась, как освободившаяся часовая пружина. Ван-Ю-Ли изумленно следил за перерождением Курочкина; он уже давным-давно не видел его таким и очень рассчитывал более никогда и не увидеть.

Единственным заведением в Сан-Диего, где пели цыгане, был "Парадиз" ресторан сомнительной репутации с баснословными ценами - в котором выступала несравненная Джипси Гандон. Цены, впрочем, князя особо не волновали. Купив извозчика, Хряков и Ли немедленно отправились туда.