Пару штрихов тому назад - Дмитрий Березин

– А мне Александр Александрович говорил про какой-то взрыв, его даже по телевизору показывали. Может, с твоим мужем из-за этого? Вы ведь рядом с заправкой живете. Понимаешь, испуг, взрывная волна. Помнишь, к нам на реабилитацию привозили…

– Нет, – отрезала Мария, – совершенно не причем этот взрыв, и заправка тоже. И вообще хватит приплетать это к моему мужу. Что, думаешь, он имеет какое-то отношение к взрыву? Да он и мухи не обидит! Все работал, работал, работал. И эти его картины! Доработался!

– Маша, успокойся, пожалуйста! Тебе нельзя раскисать, слышишь?

На всякий случай Катя пересела на самый дальний край скамейки. В смотровой возникло оживление. Александр Александрович кому-то о чем-то громко говорил, затем до Марии донеслись глухие удары.

«Перекладывают на каталку», – догадалась она и вскочила с места.

Не появись в дверях главврач, она бы вбежала туда, открыв дверь ногой, как обычно это делала, неся с собой поднос с лекарствами или чистым инструментом. Но Александр Александрович явно пытался отвлечь Машу на время, пока ее мужа перевозили на каталке в палату.

– Присядем, Маш, – спокойно произнес он, – Катя, иди, помоги подготовить место в палате. Там рук не хватает.

Он еще не сказал ничего, лишь снял очки, но для Марии и этого было достаточно: из ее глаз медленно покатились слезы.

– Маш, скажи мне честно, вы точно с ним не поскандалили? Не подрались? Откуда у тебя эта штуковина над глазом?

Мария вздохнула и ощупала шишку: от переживаний ей даже не пришло в голову подойти к зеркалу и посмотреть на себя, хотя большое зеркало было на стене в холле. Должно быть, она выглядела действительно неважно.

– Нет, что вы, мы не ругались и не ссорились. Я нашла его в комнате, в его комнате, где он обычно рисовал. Он лежал прямо у мольберта с картиной. Наверное, ему стало плохо, когда он рисовал. А это, – Мария показала рукой на лоб, – я вбежала домой, осмотрелась, думала, что он в кухне, а когда побежала в комнату, то навернулась. Скажите мне, что с ним.

Она говорила как-то отрывисто, неестественно долго проговаривая слова и делая между ними такие короткие паузы, что местами разобрать ее фразы было тяжело.

– Ты только не психуй! Ничего нового я тебе не скажу, Маш. Это кома, но неглубокая. Причины пока не совсем ясны. Травм не видно, признаков инсульта тоже. Хотя Тимофеев считает, что это микроинсульт, но лично у меня в этом сомнения. Состояние стабильное, мы взяли все анализы, сейчас готовим место в палате.

– Мне нужно к нему, я должна быть с ним, – сквозь слезы процедила Мария.

Она сдерживала себя, чтобы не закричать и не рвануть туда, в смотровую. «Женечка, как ты, Женечка! Не оставляй меня, я умоляю тебя! Все должно быть хорошо, постарайся, умоляю тебя!»

– Нельзя тебе пока к нему, – сказал главврач. – Погоди, сейчас перевезем в палату, и тогда сможешь побыть с ним. Если хочешь, останься на ночь. Маруся или еще кто-нибудь тебя завтра подменят, в таком состоянии работать нельзя, да и какая там работа. Маша, мы сделаем, что можем. Сейчас главное понять, что вызвало такое состояние. А потом будем думать, как лечить. Если понадобится, я из Института мозга и из Поленовки вызову людей, у меня там есть контакты.

– Женя очень плох? Скажите мне честно…

Мария зарыдала. Только что они с мужем и дочкой утром завтракали, строили планы, все было в порядке, как совсем быстро, за несколько часов изменились не только обстоятельства, но и она сама. Что стало с ней, со спокойной, невозмутимой и уверенной в себе? Она плачет, ее трясет, ее страшит неизвестность, и она не знает, что предпринять – наверное, впервые в жизни с ней творится подобное.

Александр Александрович ударил кулаком по скамейке, от чего Мария даже подпрыгнула.

– Перестать реветь! В таком виде я тебя к нему не пущу! Возьми себя в руки, ведь он же надеется на тебя! Да, надеется, потому что больше ему надеяться не на кого. Без твоего самообладания ничего не получится.

Из дверей смотровой вынырнула каталка. Евгений лежал на ней, над ним на крючке раскачивалась капельница, болтались какие-то трубки.

– Женя, – Мария кинулась к нему, – Женечка, как ты?

Она понимала, что он ответить не может, но все равно разговаривала с ним, всю дорогу по коридору до палаты. Когда каталка заворачивала в дверь палаты, слезы упали ему на лицо. В палате она засуетилась, принялась готовить койку, не понимая, за что схватиться и что сделать. Пожилая медсестра, обыкновенно излишне добрая, оттолкнула ее.

– Маша, сядьте и не мешайте!

Мария сидела на стуле, раскачивалась, сжав голову руками, и старалась успокоиться. «Он жив, он со мной, это всего лишь страшная история, которая скоро закончится. И тогда мы будем снова вместе, Женя, я и Аленка… Аленка…». Мария вдруг вспомнила о дочери и посмотрела на часы.

Уже почти пять вечера, пора забирать ее из садика. Конечно, закончив дела, Евгений сделал бы это гораздо раньше и повел бы Аленку гулять. Как она могла забыть о дочке?

Он выбежала из палаты и побежала за сумочкой. Снова ее пальцы никак не попадали на нужные клавиши, и вместо мамы она опять позвонила Евгению, а потом зачем-то в клинику. Наконец, на том конце она услышала знакомый голос.

– Мама, слушай внимательно. С Женей плохо…

– Насколько плохо? Что случилось? Снова давление?

– Не перебивай, а слушай, – потребовала Мария. – Я с ним в клинике, он без сознания. Я ничего не знаю, мама, так что не спрашивай. Очень прошу тебя, приезжай, срочно приезжай и забери Аленку из садика.

– Но как я заберу, я же…

– Мама, помоги хотя бы сейчас! Я никогда тебя ни о чем не прошу, а сейчас так нужна твоя помощь, ты даже не представляешь! Если ты не успеваешь, то вызови такси или просто поймай машину на улице. Ключи от квартиры не забудь, соберите с Аленкой ее вещи на пару дней. И забери ее к себе, я на ночь остаюсь здесь.

Мария услышала недовольные причитания. Слова было разобрать сложно, должно быть, мама накрыла рукой трубку.

– И еще мама. Ты меня слушаешь?

– Слушаю, слушаю. Хотела вот узнать, как такси вызывать…

– Так вот, ничего Аленке не говори, а если спросит, скажи, что мама папу повела на обследование. Мама, тебе ясно? Никаких этих своих медицинских подробностей. Она же еще ребенок, она очень любит Женю и начнет волноваться.

– Ага. А завтра ее в садик вести?

– Вести, – ответила Мария, ей не терпелось закончить затянувшийся разговор и вернуться в палату к мужу. – Все, мама, я очень рассчитываю на тебя. Только не забудь ключи от нашей квартиры, и дверь потом не забудь закрыть, а не как в тот раз. Все, я побежала к Жене.

Буквально швырнув телефон в сумочку и заперев шкафчик на ключ, Мария побежала по коридору. Ей вдруг начало казаться, что не будь ее рядом с Евгением хотя бы минуту – и может случиться что-то ужасное и непоправимое. Но, ворвавшись в палату, она немного успокоилась: на экране кардиомонитора виднелась непрерывная зигзагообразная линия, а вокруг мужа суетился Александр Александрович.

– Сложно, Маша, все очень сложно. Нам остается только ждать.

Он посмотрел на Марию почти в упор, как ей показалось, с укором, пару раз кивнул головой, говоря что-то сам себе, и вышел. Мария задернула занавеску, отгородившись от любопытствующих взоров двух других пациентов: они, как и Евгений, находились в бессознательном состоянии, и только мерное пиканье кардиомониторов выдавало их присутствие. Но ей безумно хотелось быть с ним, только с ним, наедине. Она с навернувшимися вновь слезами, молча, сидела рядом и смотрела на него, надеясь увидеть, как он очнется. Так прошло часов пять, не меньше. Мария не замечала ни заглянувшей проведать Евгения медсестры, ни Тимофеева, который хотел было что-то сказать, но решил промолчать и ушел, ни Александра Александровича, также поспешившего ретироваться как можно скорее. Глаза от слез закрывались, и Марию потянуло в сон.

Она держала его за руку и была с ним. Кардиомонитор издавал мерные писклявые звуки. Иногда Мария ощущала, что Евгений сжимает ее руку. Она открывала глаза и напрягала все свое осязание, чтобы вновь уловить это. Но это не повторялось, и она снова погружалась в дремоту.

VI

Художник маленькими глотками пил холодную воду из небольшой керамической кружки. Она приятно омывала горло, становилось легче дышать и воспринимать все окружающее более-менее адекватно.

Старика звали Франсис. Художника перестала удивлять его невозмутимость и даже какой-то фатализм. Это был его замок – и Художник, и остальные были здесь в гостях.

– Вода, вода, в ней силы и смятенье, и простота, и глубина… А откуда вы берете воду? – поинтересовался Художник, допив воду и поставив кружку на деревянный стол. – Ни ты, Франсис, ни другие не выходят туда, за дверь.